Собачья жизнь

Не люблю ездить верхом. Особенно быстро. Мысли в голове разбиваются на мелкие кусочки, крутятся по кругу и норовят свернуть не на ту дорогу. Не эта ли постоянная скачка лишила моего помощника последних остатков разума? Но почему именно сейчас? Мне казалось, он прекрасно выучил свою роль: молчать и делать растерянное лицо. Начальству это нравится. Не первый раз ведь! Мы стояли с Гаем перед королем Джоном, грозившим оторвать нам головы, а де Карнак вовсю демонстрировал готовность выполнить королевский приказ немедленно. Но ведь обошлось. Королевский гнев подобен летнему дождю с градом: бьет больно, пробирает до костей, но быстро проходит. Какой же демон подтолкнул Гизборна под руку в этот раз? Не мог же он испугаться этого разряженного павлина? Вильям Бруер, лорд-констебль короля. Он так старательно надувал щеки, изображая важную птицу. Что стоило Гизборну и в этот раз подыграть мне? Просто стоять рядом. Обещать немедленно догнать разбойников и вернуть зерно. И догнали бы. Расспросили бы с пристрастием жителей Уикема. Крестьянские телеги не могли уехать далеко. Зерно где-то недалеко, к вечеру бы все было на месте. А теперь вместо поиска украденного хлеба я гоняюсь за своим помощником. Бывшим помощником. Мы ведь терпели визиты в Ноттингем де Жискара. С его плоскими шуточками и личными королевскими приказами. Я смог обратить нам на пользу даже фееричный побег разбойников, убивших Филиппа Марка. Нового шерифа Ноттингемского. Ха! Как будто в Ноттингеме может быть другой шериф! Мы выкрутились бы и в этот раз, если бы этот болван не решил показать свой норов. В постели бы лучше его показывал. А то затащить Гая в спальню, конечно, можно, но он ведь в постели предпочитает спать. Ужасно устает на службе. Может даже захрапеть. Тьфу! И ему абсолютно все равно, рядом я или нет. Слыхал я рассказы о благочестивых рыцарях, впадавших в отнюдь не религиозный экстаз перед статуей Мадонны. Наверное, мне не хватает благочестия. Или фантазии. Тела, совершенством подобного античным статуям, мне для любви мало. Всей разницы, что мрамор холоден, а розовая кожа моего помощника согревалась под моими ладонями. Гладкая кожа спины. Нежная шея. Сильные руки и грубые пальцы. Волосы мягкие и пушистые, сияющие даже в темноте. Не буду вспоминать. Это все в прошлом. Это было наваждение, и я от него избавился. Он идиот. Почему меня всю жизнь окружают одни идиоты! Он не понимает шуток. Он не читает книг и делает две ошибки в одном столбце вычисления процентов. Он способен со страстью говорить лишь о лошадях. «Милорд, представляете, Тучка хромает на заднюю правую ногу, а дежурный конюх сказал…» Все настроение пропадает. И его женщины. О чем вообще можно говорить с женщинами? О нарядах разве что. Но у него ведь и их почти нет! Два парадных плаща и один форменный. Форма ему к лицу, да. Я ведь и на службу его переманил после того, как увидел сэра Гая в синем плаще. Это был суд над ведьмой, мальчик так старался, а синева неба отражалась в его глазах. И плащ за плечами Гая выглядел как небесные крылья ангела возмездия… Женщины. Он ведь с ними не общается. Он с ними отдыхает от службы. Не проходило месяца без того, чтобы очередная зардевшаяся служанка не пришла ко мне за расчетом. Потупив глазки и смущенно улыбаясь, очередная дурочка сообщала мне, что она отправляется домой, в свою деревню, потому что сэр Гай… Снова станет отцом, понимал я. И снова потратит свое жалованье на приданое очередной брюхатой девицы. А возможно, и на подарок на крестины. Если бастард окажется белобрысым мальчишкой. На месте короля я бы учредил специальную награду за улучшение породы и увеличение поголовья скота. То есть, тьфу, крестьян. Работников и налогоплательщиков. Мой помощник получал бы такую премию регулярно. Может, скопил бы себе на замок. В Уэльсе. Хотя нет. Не скопил бы. Он ведь даже не помнит всех своих баб. И до девяти считает с трудом. Я проверял. Вычел как-то из его жалования несколько монет. Сказал, что очередной кухарке на свадьбу. Черненькой. Он даже бровью не повел: «Кухарка? Черненькая? Шустрая такая, да? Гвоздикой еще пахла?» Идиот. Не было ведь никакой черненькой. А деньги были. Соображал бы получше, так не таскал бы один наряд целую неделю. Впрочем, прачки о нем заботились. Чистили, стирали. Дырочки от колючек художественными швами штопали. Что-то я о Гизборне в прошлом роде думаю. Похоже, смирился с потерей. Даже если все кончится хорошо и наши головы останутся на плечах, прошлого не вернуть. Да, в общем-то, все стало ясно после Филиппа Марка. Как Гай вился вокруг этого жирного кота, как прислуживал за столом, как развалился рядом с ним в кресле… Гизборн уже тогда вычеркнул меня из своей жизни. Но я вернулся. И теперь вычеркну его. У меня когда-то был пес. Хэк. Откуда он взялся, я помню только по рассказам матери. Она вспоминала, что мне было всего три года, когда я выбрал своей игрушкой щенка мастифа. Я таскал его в корзинке и на руках, пока мог поднять, купал в поилке для лошадей и грел под своим одеялом. Делился едой из своей тарелки и тарелок братцев. А они ревели и жаловались маме. Когда я стал пажом, Хэк уже вырос. Если бы я получал трепку каждый раз, когда того заслуживал, то вряд ли дожил бы до посвящения в оруженосцы. Но рядом был Хэк. В те дни, когда не пропадал с какой-нибудь течной сукой. А пропадал он часто. Самец, одной улыбкой разгонявший собачью свадьбу. Я до сих пор уверен, что мой пес не скалился, а улыбался. Широко и искренне. Демонстрируя всем огромные клыки. Хэка ценил не только я. Родственники периодически подкатывали ко мне с предложениями погостить. «Ах, Робер, не хочешь ли пожить недельку в монастыре у дядюшки Гийома? Конечно, Хэка бери с собой, ему будет полезно размяться. Кстати, в монастырском лесу уже поспела малина. А самого крупного щенка ты выберешь сам. Кстати, это будет прекрасный подарок на свадьбу кузине Элизабет». Мама, ты не представляешь, как я тебе благодарен за то, что ты помнишь всех наших многочисленных родственников. И мне не надо с ними общаться. Ты делаешь это за меня. Пишешь им письма. Поздравляешь с семейными праздниками. И почти не беспокоишь меня своими визитами. Малина в монастырском лесу всегда была вкусной. Каждое утро на столе у кровати стояла корзинка с ягодами. Монахи собирали их до утренней молитвы. А еще в монастыре у дядюшки была прекрасная библиотека. У меня и сейчас такой нет. Пока еще нет. Хэк прожил долгую собачью жизнь. Двенадцать лет он был рядом. Я похоронил его сам. Это я мог для него сделать. И для Гизборна я еще могу кое-что сделать. Я убью его сам. Быстро. А голову отвезу королю. Кому нужна голова без тела? Даже если это голова государственного преступника, в которой никогда не было мозгов. Весь королевский двор — клетка с крысами. Пусть делают что хотят… А я сохраню свою голову. И власть. Мне наплевать, что будет с Гизборном. Я хочу жить. А они хотят грызть. Не меня. Не меня… Гизборна.