Исповедь Скарлета

Я слишком часто доверял красивым словам. Когда король вел нас в Нормандию, наш капитан говорил о Священном Долге служить своему монарху, о Воинском Братстве и прочей ерунде. У него получалось говорить об этом так, что я верил. Верил до того момента, пока Мотылек не бросил меня умирать. Я выжил в огне и вернулся в Англию. Когда я женился, то попробовал снова стать крестьянином, но не смог. Мне не о чем было говорить с этими земляными червями. Они даже напивались уныло, а честной драки боялись. Поэтому, когда Гизборн засел в нашем трактире вербовать йоменов в ноттингемскую стражу, я записался одним из первых. Знаешь, он ведь понравился мне сначала — тем, что не произносил трескучих слов, а говорил кратко и по делу: обязанности, режим, жалованье… Он даже поставил выпивку всем новобранцам — за счет шерифа. А когда я вернулся домой — во дворе развлекались брабансоны. Запах подгорающего мяса, мужские голоса и крики жены заставили меня пробежать последние ярды пути. У изгороди двое чужаков свежевали овец, а в полумраке сеновала белела чистой изнанкой нижняя юбка и мелькали голые ноги — Елена ещё сопротивлялась насильникам. Я бросился ей на помощь, вооружившись колом, обычно подпиравшим ворота, но был слишком пьян, моя ярость только насмешила тварей. Они смеялись, когда сбили меня с ног, когда пинали сапогами и катали в грязи, когда оглушили и бросили под стеной сарая, когда вернулись к моей жене. Я не видел, что они делали с ней, но слышал. Сквозь звон в ушах я слышал всё, но не мог даже подняться. Наш хутор стоял на самом краю, и соседи спокойно могли притворяться, что ничего необычного не происходит, но дорога из трактира проходила мимо нашего двора. Гизборн с солдатами выезжал из деревни и заметил происходящее. Почему я думал, что он нас спасет? Может быть, потому что мы только что пили вместе? Или потому что я уже стал его человеком и должен был через три дня явиться на службу в Ноттингемский замок? Или тогда я ещё верил в закон и его стражей? Неважно. Всё это оказалось чепухой. Нет, благородный рыцарь не проехал мимо творящегося беспорядка. Он призвал брабансонов соблюдать закон и сразу заплатить штраф шерифу за испорченное имущество: изнасилованную крестьянку и непригодного более к службе новобранца. Да, он узнал меня. Несмотря на кровь и овечий навоз, которым я был перемазан с ног до макушки. И их вожак заплатил за наши головы. Похоже, даже с лихвой, судя по улыбке Гизборна, поймавшего увесистый кошель. Я не мог даже пошевелить пальцем, но всё запомнил: и крики Елены, и ухмылку моего несостоявшегося командира, и вкус навоза с кровью на разбитых губах. Когда брабансоны устали насиловать, они могли просто бросить нас и уехать. Но наши жизни уже были оплачены, а наемники привыкли за свои деньги получать все возможные удовольствия. Наверное, я выглядел трупом. Грязным трупом, не представлявшим никакого интереса. Поэтому меня не стали трогать. Я даже сумел потом похоронить тело: смыл кровь с бедер, спрятал под воскресным платьем синяки и вздувшийся живот, вернул в нормальное положение вырванные из суставов руки. К изуродованному лицу я не смог прикоснуться — просто укрыл голову жены платком... А потом достал из сундука меч и отправился догонять отряд. Ты говорил, что погубивший человеческие души должен раскаяться. Но я не нашел в них души. Там, внутри, только дерьмо и кровь… и ничего больше. Моя одежда промокла от крови и окрасилась в красный, я стал Скарлетом. Там меня и взяли. Не помню как — скорее всего, ударили по голове, и я вырубился. Помню, что солдаты Гизборна везли меня в Ноттингем, связанного. По дороге они отмыли меня в реке: просто швырнули в воду, не развязав. Потом вытащили, не дав окончательно захлебнуться, и бросили в тюрьму. Ну а дальше ты знаешь. Ты ведь жил тогда в замке и даже спускался в наш подвал — предлагал облегчить душу и отпускал грехи. Но моей душе не становится легче от болтовни. Может быть, ей станет легче тогда, когда Гизборн, все норманны и брабансоны отправятся в ад, где их уже заждались прочие черти?