дико жарят батареи

      Обнаженные, они лежат на постели; одеяло не скрывает их тел друг от друга, а взгляды не обременяют. На дворе апрель, почему-то всё ещё дико жарят батареи, надо сменить к чёрту эту старую систему отопления. Он уже давно говорит ей об этом. Его массивная и горячая рука ласкает её живот, так нежно, что она не может заставить себя открыть глаза, чтобы посмотреть на это. А ещё на то, как переплелись их ноги — должно быть красиво. За окном уже пляшет рассвет и несет с собой минуту разлуки — у него смена. Они не спят — оба — ждут, когда запиликает его телефон, призывая встать. Они потеряли его где-то на подступе к кровати, он, наверное, закатился куда-то и минут десять придётся потратить на его поиски. Но ему не важно — она прижалась крепче.       Они не говорили друг другу громких фраз, пили кофе, заедали сомнения и ехали решать чужие проблемы: он — в участок, она — в бар. И вроде чувствуешь себя нужным, но себя не чувствуешь вовсе.       У них не было отношений. Приняв такое решение, они виделись, обнажаясь друг перед другом, только когда кто-то из них был на грани. Он силком вытаскивал её из-за барной стойки, или она его из офиса, и ехали к кому-то из них, или снимали номер.        Она очень злилась, когда он не спал нормально и не ел — они друзья и это нормально, что она думает о нём, что она волнуется. Больше некому. У них нет семей. Она потеряла своих родителей так давно, что сейчас эти мысли отдавались глухой грустью где-то в пазухах, поругалась с сестрой и осталась в компании бара, выпивки и бейсбольной биты под стойкой. Он тоже потерял всех: мать скончалась от болезни, отец от горя, а брат погиб на войне, он на долго остался один, разгадывая пропажу девочки и стараясь не чувствовать.       Вопреки всем ожиданиям, телефон пиликнул где-то в кровати. Тонкая рука протянула ему устройство и он глянул на пришедшее сообщение. Сегодня ему дали выходной. Прочитав это, он выключил будильник, а следом и сам телефон, откидывая его куда-то.       Теперь они лежат почти не дыша — ждут. Сегодняшний день должен быть особенный. Ей вдруг хочется закричать, что она любит его, но она вовремя останавливается. Им не нужно это, это может разрушить всё. Разве имеет она на это право? Конечно нет.       — У меня выходной. — Улыбается он, притягивая её к себе, в охапку, захватывая за плечи и талию, носом утыкаясь в тёмный шёлк её волос. Люблю. Он мысленно говорил это слово, ласкал и выхаживал, лелеял его в своём сердце, но не говорил.       — И у меня. — Она разворачивается и закидывает на него ногу. Красивая. Соприкасаясь с ней лбами, он закрывает глаза. Она такая красивая…

***

      — Послушай, но ты ведь знаешь, что я не был там! — Он ухватил её за руку и вытянул к себе. Без барной стойки она чувствовала себя слабой и незащищённой. — Элоиза для меня, как для тебя Генри, навсегда подросток, ребёнок, которого я искал столько лет!       Она смотрит в его светлые глаза и улыбается. Он не понимает, а в попытках сводит брови к переносице. Она делает шаг и берёт его лицо в ладони, гладит колючие щёки, становится на носочки и целует его. Замешательство сменяется радостью и он отвечает, притягивая её за талию.

***

      Когда он просыпается, то видит кофе на тумбочке и её у окна, всё ещё обнаженную, к слову.       Она стоит к нему спиной и потягивается, встаёт на носочки, ему нравится. Делая шаг назад, она падает на кровать. Ей хочется ещё поспать, глаза сами устало закрываются, она лишь обнимает его за ногу.       Запах кофе, его парфюм, отдающий нотками бриза, шуршание обёртки от шоколадки, уносят её в сон. Последний месяц ей вообще постоянно хочется спать и есть.       Он внимательно смотрит на женщину. Она морщит нос и куксит губы, когда он подтаскивает её выше на подушки и укрывает одеялом.       Она кажется ему очень уставшей и, решая не мешать ей, он топает в душ, перед этим откладывая свой электрический протез на тумбочку. Вода всегда помогала ему справиться с трудностями, а сейчас его трудностью была она.Такое сильное чувство о котором оба молчали — слишком сильную боль могло принести признание, а так — вроде не говорил и болеть нечему.       Она всё ещё спала, когда он вернулся к кровати за своей железной рукой; скрипнув матрацем, наклонился и поцеловал её в нос, и ушел готовить завтрак.       Она открыла глаза, чувствуя запах чего-то жаренного и улыбается. Шлёпает своими босыми ногами по полу, минует маленький коридор и добирается до кухни. Приглаживает свои волосы и смотрит на него.       Он стоит у плиты, словно сбежавший из дешевого женского романа, в фартуке. Ну и в своей неизменной перчатке. Она улыбается. Солнце заливает кухню, когда он снимает фартук и вешает его на крючок, берёт тарелки и разворачивается на пятках.       — Доброе утро, милая… — говорит он и протяжно целует её. — Захвати чай и возвращайся в постель.       Она кивает и берёт со стола кружки. Ей очень тепло рядом с ним, даже почти горячо. Словно она грелась у большого огня, горящего лишь для неё.       Он же видел в ней маяк, свет, направляющий, зовущий домой. Упав рядом с ним на кровать, она положила свою голову ему на плечо и ухватилась за его бицепс. Он улыбнулся и, усевшись удобнее, взял тарелку.       — Я люблю тебя. — Он откусывает кусок жареной колбасы и шумно отхлёбывает из кружки; шипит, потому что обжег язык.       — И я люблю тебя. — На стене шумно тикают часы, они самые старые здесь и тиканье стало чуть счастливее; начиная отсчёт новой истории, старой, как мир, любви.