Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума

Гарри и забыл, как замечательно просто часами говорить с Гермионой обо всем на свете. Высокомерное позерство Драко его всегда забавляло, и в глубине души Гарри восхищался его самоуверенностью, но все это время ему в жизни ужасно не хватало голоса трезвого рассудка, роль которого всегда выполняла Гермиона. О многих вещах он рассказать не мог, но и без этого столько всего успело произойти! — Ты владеешь невербальной магией? — изумилась Гермиона, когда речь зашла о занятиях с Грюмом. — Это же материал седьмого курса! Многие волшебники всю жизнь так и не могут освоить этот раздел магии. — "Владею" — это, наверное, громко сказано, — смутился Гарри. — Вообще-то, работает через раз. Или даже через два. Невербальные заклятия давались ужасно сложно, даже сложнее, чем окклюменция. Гарри сомневался, что в ближайшее время начнет чувствовать себя уверенно, колдуя с закрытым ртом. Но все-таки он не мог не ощутить отголосок самодовольства: не все же Гермионе обгонять своих сокурсников по всем предметам на несколько лет вперед. — И все равно — поверить не могу! Гарри с улыбкой вытащил палочку и постарался сосредоточиться. Невербальная магия требовала такого уровня концентрации, что где-то через пятнадцать минут упражнений у него начинала болеть голова. И даже тогда не всегда что-то выходило, но как же упустить такую возможность порисоваться? Приведя мысли в порядок, как перед занятием окклюменцией, Гарри прицелился себе под ноги и, плотно сжав губы, изо всех сил направил свою магию вовне. Маленький камешек, валявшийся рядом с его ботинком, взлетел в воздух и сделал пируэт, но на середине полета замер и неловко шмякнулся Гермионе на колени. Гарри смущенно взъерошил волосы на затылке. Ну, это было лучше, чем ничего. Похоже, Гермиона все равно была впечатлена. — Ну и что дальше? — пробормотала она. — Патронус? — Я подумаю об этом, — ответил Гарри серьезно. И спохватился: — Мне пора в замок, профессор Дамблдор просил меня зайти. Пойдем? *** — Жгучие имбирные леденцы, — шепнул Гарри горгулье. Он начинал понимать одержимость профессора Дамблдора всевозможными сладостями — когда в голове столько тревог, руки в Большом Зале сами тянутся к карамельным тарталеткам или куску тыквенно-коричного пирога. Недавно Гарри заметил, что его коленки торчат уже не так остро, как год назад. Да, ему определенно не хватало тренировок по квиддичу. Профессор Дамблдор с отрешенным видом сидел за своим столом, окруженный какофонией чух-чух-чухов, блямс-трямс-блямсов и трень-треней от своих магических безделушек. Но перед ним стояло что-то новенькое: большая серебряная чаша, удивительно молчаливая. Гарри она показалась смутно знакомой, но он никак не мог вспомнить, где ее видел. На всякий случай он спросил: — Это замаскированное бонго африканских шаманов, которое гремит на частоте, недоступной человеческому уху? Профессор Дамблдор отвел взгляд от плескавшегося в чаше неясного содержимого и посмотрел на гостя с доброй усмешкой. — Нет, Гарри, это не бонго африканских шаманов. Хотя теперь, когда ты упомянул об этом, я подумаю о том, чтобы обзавестись одним — думаю, он замечательно впишется в мою коллекцию. К тому же, я смогу брать его на все скучные встречи в министерстве магии и бить в него каждый раз, когда Долорес Амбридж будет пытаться со мной заговорить. — А что, так можно? — У амплуа эксцентричного старого дуралея есть свои привилегии, Гарри. — Никто не считает вас старым дуралеем, — кисло возразил Гарри. Нравится же им всем прибедняться... — Конечно, — радостно согласился профессор Дамблдор. — Только я сам. Здравствуй. — Здравствуйте, — запоздало поздоровался Гарри и сел в кресло напротив стола, не сводя глаз с загадочной чаши. — Это Омут Памяти, — не стал томить его профессор Дамблдор. — Место, в котором можно хранить свои воспоминания, когда они становятся слишком назойливыми. Я думал, он тебе знаком — профессор Снейп одалживал его у меня, когда занимался с тобой окклюменцией. А. И впрямь, теперь Гарри вспомнил, что пару раз видел чашу в кабинете Снейпа на третьем курсе. Так вот что это было. Профессор Дамблдор достал палочку, и Гарри пришлось подавлять в себе рефлекс выхватить свою — в голове тут же грянуло Грюмово "в следующий раз, когда кто-то наставит на тебя палочку...". Но профессор Дамблдор лишь прикоснулся ей к своему виску, и отправил в Омут тонкую серебристую ниточку. Она закружилась в водовороте, и на миг Гарри показалось, что в молочной воронке мелькнуло встревоженное лицо профессор Макгонагалл, а потом поверхность снова сделалась ровной и прозрачной. — О чем вы хотели поговорить со мной, сэр? Профессор Дамблдор отвел взгляд от поверхности своих мыслей и доброжелательно улыбнулся Гарри. — Мы с тобой не виделись уже некоторое время. Я хотел узнать, как ты себя чувствуешь перед последним туром. Это застало Гарри врасплох. Он ждал вопросов в лоб о Невилле, или о том, хорошо ли он подготовился, но никак не о своем самочувствии. С легким содроганием он вспомнил, как переполошилась с утра из-за него Гермиона. Но почему-то Гарри был уверен, что профессор Дамблдор не будет предостерегать его от того, что он вдруг может сломаться. — Вижу, у тебя очень много мыслей, — с улыбкой заметил профессор Дамблдор, когда пауза затянулась. — Есть ли что-то, о чем ты хотел бы услышать мой совет? Даже слишком много. Вряд ли у директора Хогвартса есть столько свободного времени, чтобы ответить на все вопросы, которые преследовали Гарри этот последний год. Да и грузить такого солидного человека своей подростковой неразберихой — с чего вдруг? Он медленно покачал головой. — Нет, сэр. У меня все... — он запнулся, потому что в ушах грянуло гермионово "прекрати брать ответственность за чужие чувства!". — ...Не совсем в порядке, но я справляюсь. Под пронизывающим взглядом голубых глаз Гарри сделалось неуютно. Он почувствовал себя глупо — можно подумать, профессор Дамблдор не видит его насквозь. Он же жутко проницательный. Гарри оторвал взгляд от своих колен и неловко спросил: — Вам когда-нибудь казалось, что еще немного, и вы сломаетесь? — Конечно, — ответил профессор Дамблдор просто. Гарри сглотнул. — И... что вы тогда делали? Профессор Дамблдор посмотрел в окно, на беспечно-чистое ярко-голубое небо и слегка улыбнулся. — Я ломался. Он поднялся к своему креслу и подошел к жердочке, где дремал прикорнувшийся в солнечном свете Фоукс. Гарри медленно подошел ближе. Похоже — очередной цикл феникса подходил к концу: он еще не выглядел больным и умирающим, но уже казался каким-то подряхлевшим. Не удержавшись, Гарри поднес к Фоуксу руку и осторожно провел пальцем по мягким золотисто-алым перьям на сложенном крыле. Феникс приоткрыл глаз и издал тихий ласковый звук. Он не пел, но Гарри вдруг сделалось невероятно спокойно. — Человеческая жизнь такова, Гарри, — размеренно начал профессор Дамблдор, — что мы очень часто обречены получать удар за ударом. Иногда эти удары такие тяжелые, что встать после них кажется непосильной задачей. Мне очень часто казалось, что я вот-вот сломаюсь. Когда умерла моя мать, когда мой отец был отправлен в Азкабан. На дуэли с Геллертом Гриндевальдом. И еще — в самый страшный день моей жизни, — старый волшебник вздохнул. — С опытом ты понимаешь кое-какие вещи. Например, что смысл не в том, чтобы никогда не ломаться. Важнее — суметь потом собрать себя из осколков. Как воскресающий феникс. — Но ведь есть вещи, после которых невозможно оправиться, — прошептал Гарри, вспоминая палату в больнице Святого Мунго. — Есть, — кивнул профессор Дамблдор. — Но обычно этот предел лежит гораздо дальше, чем люди привыкли думать. И все-таки, если ты когда-нибудь почувствуешь, что подошел к этому порогу... Я надеюсь, что ты скажешь мне об этом. — Ну, до этого мне еще далеко, — пробормотал Гарри. Они вернулись за стол, и профессор Дамблдор отправил в Омут Памяти очередную серебристую ниточку. — За то время, что я работаю в Хогвартсе, я видел очень много несчастных детей, — по поверхности Омута пробежала рябь. — Детей, которые росли в нездоровой обстановке, детей, которых ломали их семьи... На свете мало зрелищ, столь же печальных. Но ты, Гарри, на них не похож, и это меня успокаивает. Гарри не ответил — он смотрел на образы, мелькающие в серебряной чаше. На туманной поверхности вдруг возник бледный высокий мальчишка, совсем молоденький, младше Гарри лет на пять, но уже — с острым подозрительным взглядом. — Я вам не верю! — прозвучал его гулкий голос. — Говорите правду! Гарри не знал, кто это, но какой-то необъяснимой чертой, каким-то скрытым внутренним надломом незнакомец почему-то напомнил ему Невилла. Секунда — и там уже был другой мальчик, постарше и в слизеринской мантии, но такой же бледный и угрюмый, с облепившими запавшие щеки грязными темными патлами. — Это что, допрос? — услышал Гарри напряженный голос молодого Снейпа. — Вы не можете обвинить нас на основе каких-то непроверенных слухов. И, не успел Гарри и глазом моргнуть: — Не пытался я его убить! — рявкнул новый образ: гриффиндорец с чуть вьющимися волосами до плеч и озлобленно-обостренным лицом. — Я просто думал немного подшутить... Гарри понял, кто перед ним, только когда над Омутом уже возникла новая фигура, прикованная к креслу тяжелыми цепями. Кто-то очень молодой и очень отчаявшийся. — Это был не я! — прозвучал затухающий голос. — Клянусь, отец, это был не я! — Я часто думаю, — произнес профессор Дамблдор, опустив веки, — как изменились бы жизни этих людей, если бы только они получили в детстве немного больше любви. — Кто это? — спросил Гарри, показав пальцем на все еще витающий образ. Как он ни напрягался, на ум не приходил никто из знакомых, кто мог быть этим молодым человеком. Профессор Дамблдор открыл глаза. — Это, Гарри, Бартимеус Крауч-младший. Такой, каким я помню его в день суда, после которого он до конца своих дней был отправлен в Азкабан. Внутренности сковало льдом. Не отдавая себе отчета, Гарри резко подался вперед. — Я хочу это увидеть, — вырвалось у него. Он не знал — зачем, просто знал, что должен. Потому что... Потому что... Профессор Дамблдор наградил его долгим взглядом, но только взмахнул рукой. — Пожалуйста. И Гарри нырнул в чужое воспоминание. В воспоминание о суде над Краучем-младшим и Лестрейнджами. В воспоминание, где Крауч-старший растерял все свое строгое самообладание, его рыдающей жене и его молящем о милосердии сыне. И... И это было не то, что Гарри ожидал увидеть. Не то, что он ожидал почувствовать. Разве триумф правосудия — не что-то торжественное? Разве получающие по заслугам преступники — не повод для праздника? Все, что он увидел, — это зал, в котором и без присутствия дементоров были бы лишь стылая ненависть, боль и безумие. Гарри без сил упал в свое кресло. Его била мелкая дрожь. — Это ведь был его сын, — пробормотал Гарри, снова и снова пытаясь осознать увиденное. Даже если бы он сделал что-то ужасное, даже если бы он убил человека, или хуже... Сириус бы никогда так не поступил. Он мог бы орать, и беситься, и смотреть со жгучим разочарованием, но он никогда бы не встретил крики Гарри трескающейся маской равнодушия. Он никогда не вынес бы такой приговор. "У меня нет сына" — да кто вообще мог сказать такое своему ребенку?! — В такие моменты задумываешься, не здесь ли кроется причина всех бед нашего рода, — продолжил профессор Дамблдор свою нить рассуждений, о которой Гарри давным-давно забыл. — Волшебников? — уточнил он на автомате. Профессор Дамблдор издал тихий смешок. — Ах если бы. Людей, — он посерьезнел. — Не хочу отнимать слишком много твоего времени. Финал уже близко. Наш враг все еще не сделал свой ход, а значит, мы должны быть готовы, как никогда. Если у тебя будет такая возможность, я хочу, чтобы в Лабиринте вы с Невиллом держались друг друга. Если будет возможность... — Вы думаете, что-то обязательно произойдет? Профессор Дамблдор помолчал, прежде чем ответить: — Никто не может знать наверняка, но последнее время я вижу очень много дурных знаков. А в моих летах начинаешь доверять своей интуиции, как бы ни хотелось, чтобы она хоть раз ошиблась. Гарри хотел бы забеспокоиться, но все его мысли сейчас были о другом. И профессор Дамблдор это видел. — Иди, — просто сказал он. — И удачи тебе в третьем туре.