Истории о двух душах

      — Это так не работает, — насмешливо фыркает Енох, скидывая до неприличия отросшую чёлку со своих глаз. Портман напоминает надувшегося на крупу грызуна, и это даже почти мило. «Почти», потому что О’Коннору не тринадцать и даже не шестнадцать, чтобы умиляться с чего-то настолько детского. — Придурок, — ласково, и младший расцветает на глазах. А потом всё равно тут же хмурит брови и надувает щёки в фальшивой обиде. Ребёнок. Самый настоящий, как пятилетка почти.       Еноху не тринадцать и даже не шестнадцать, но всё равно ему приходится постараться, чтобы не пропустить рвущийся наружу смех, и он с преувеличенно серьёзным видом тыкает в чужую надутую щеку. Та сдувается под напором, и вместе с воздухом изо рта Джейкоба вырывается возмущенно-обиженное «Почему?». Точно пятилетка. Это, возможно, всё-таки мило. Совсем немножко, потому что Еноху всё ещё не тринадцать.       Портман взмахивает руками, покрытыми бурыми пятнами крови, в искреннем возмущении и локтем смахивает со стола банку с сердцем внутри. Стекло разбивается крупицами-осколками, и Енох тяжело вздыхает, совершенно не чуя густого запаха формалина. Слишком привык. Джейкоб смотрит на него с виной и затаённым опасением, напрочь забыв о своем беспричинном возмущении. Как будто его сейчас съедят. Ребёнок.       Енох снова тяжело вздыхает и взмахом изящной кисти приказывает одной из своих кукол прибраться.       — Я родился таким, Портман, — поясняет О’Коннор, прерывая затянувшееся и абсолютно неловкое молчание. — Ты не можешь освоить мою странность потому, что это в-принципе не то, что можно освоить.       Джейкоб смотрит на него грустными побитыми глазами щенка, и Енох улыбается уголками губ, перехватывая чужие теплые ладони, сжимая их в своих. Его ладони, вообще-то, ледяные до ужаса, но Портман никогда не жалуется — лишь тихо пытается согреть своим теплом. И, о, это у него отлично получается — делать из холодного Еноха какого-то подтаявшего снеговика.       Во всех возможных смыслах.       На какие-то минуты в комнате повисает тишина. Енох рассматривает руки в своих руках. покрытые корочкой засохшей крови, и нежно потирает костяшки подушечками пальцев. Портман сглатывает — ужасно шумно в этой тишине. И краснеет нелепо оттопыренными ушами. Енох находит это милым. Почти двадцать один год парню, а всё ещё смущается, как ребёнок.       И, ну, постойте, по сравнению с Енохом он и есть ребёнок.       — Я бы хотел научиться, — всё-таки скулит Портман, тоскливо наблюдая, как кукла бодро выкидывает остатки разбитой банки в мусорку и отдаёт выпавшее сердце Еноху. В руках старшего оно заходится в сумасшедшем ритме. словно живое бьется в крепкой хватке — в его же руках сердца неподвижны настолько, насколько вообще могут. Разве что не гниют для большей достоверности. — Я бы хотел быть частью этого твоего мира.       Енох, готовый положить сердце в новую банку, замирает.       Вот оно что.       — Ты дурак, Портман, — фыркает Енох, с мрачным удовлетворением наблюдая, как сердце опускается в формалин. — Самый настоящий придурок.       А он всё думал, что такого случилось, что Джейкоб загорелся идеей попробовать освоить (как-будто это возможно) его странность. Этот великовозрастный ребёнок просто подумал, что раз он не разделяет и не понимает всё это дерьмо в еноховой жизни, значит он где-то вне неё. Енох тяжело вздыхает, смотрит на насупившегося Портмана из-под ресниц и думает, как не съехать на сарказм.       В-принципе, никак, потому что не его стиль.       Поэтому, вместо слов, Енох ворчит, что он влез в какое-то сомнительное дерьмо, тянет Джейкоба к себе через стол за ворот футболки и целует. Глубоко и жадно — так, чтобы не то, что свои тупые умозаключения забыл, но и своё имя заодно. Джейкоб на поцелуй отвечает так охотно, что Еноху даже завидно становится, а потом младший опускает свою блядски горячую руку ему на шею, и, оу, Енох думать больше не может.       — Я развращаю ребёнка, — самокритично шутит О’Коннор, когда от него отрываются. — Какой стыд.       Вторая банка разбивается о пол чуть левее плеча Еноха под хриплый смех оного и приглушенные возмущенные ругательства Джейкоба.