Осадок зла

Для того чтобы встретиться с посетителями, надо было пройти бесконечно длинный серый коридор, подняться на лифте, потом преодолеть еще один коридор, как зеркальная копия похожий на первый. И попутно миновать четыре двери, каждая из которых запиралась на два замка. Леда пересчитал охранников, что повстречались ему на пути, – всего шесть, как в колонии строгого режима. Не сразу он понял, что пытается занять мысли хоть чем-то, потому что слишком сильно нервничает. В помещении, совершенно пустом и безликом, стоял стол, за которым сидел Сойк. Он, казалось, изменился до неузнаваемости, словно Леда не видел его не неделю, а лет десять, не меньше. Некстати ему вспомнилось, как он ходил на встречу к Анзи в психиатрической лечебнице, только там комната для встреч должна была казаться уютной и светлой – по крайней мере, было заметно, что для этого приложили немало усилий. Здесь же никто не старался придать свиданию непринужденную атмосферу. – Спасибо, – первое, что сказал Сойк, когда Леда опустился на стул напротив. Сойк благодарил за то, что спустя десятки настойчивых визитов он наконец дал согласие поговорить. Леда надеялся на то, что никто не станет его навещать – насколько ему было известно, пока идет следствие, заключенным в изоляторе запрещены контакты с внешним миром. Однако у Леды оказался особый случай: следствия по его преступлению не существовало прежде, его вину даже после признания ставили под сомнение, другие участники давнего инцидента были уже мертвы или не считались дееспособными. Леде разрешили встречаться с посетителями, но он упорно отказывался. Просто потому, что не знал, как будет смотреть в глаза родителям, сестре, друзьям, Сойку. Особенно Сойку. – Не стоило приходить, – не смог сдержать вздоха Леда. Перед тем как уйти, он написал ему последнее письмо, а заодно еще одно родителям. Оба отправил на электронную почту и даже поразился, как сухо, по-деловому у него получилось все сделать. Во времена, когда судьбоносные решения сообщали в бумажных письмах, написанных от руки, было больше чувств и эмоций. – Как же не прийти, – возразил Сойк. У него были красные воспаленные глаза – Леда очень надеялся, что это всего лишь от недосыпа. Молчание нельзя было назвать даже неловким, он было мучительным, болезненным. Леда знал, что заслужил это, но на встречу не хотел выходить потому, что не желал новых страданий Сойку. А их свидание ничего другого принести ему не могло. – Ты мне что-то подсыпал, да? – горько усмехнулся он, когда Леда так и не заговорил. – Да. Прости, – даже смотреть на него было трудно, и Леда глядел куда-то мимо, в стену. – В последнее время ты глаз с меня не спускал. Так было проще, – и зачем-то еще раз повторил: – Прости. Он помнил, что дал Сойку обещание: перед тем, как принять любое важное решение, он обязательно посоветуется, но просить прощения еще и за то, что снова обманул, Леда не стал. Если начать вспоминать все, в чем он был виноват, вся их недолгая встреча превратилась бы в бесконечную исповедь. – Ну и как? – после недолгого молчания снова заговорил Сойк. – Тебе стало легче? Вместо ответа Леда указал пальцем на бейджик, что на длинном шнурке висел на шее Сойка. Видимо, такие давали всем посетителям. – Оранжевый, – произнес он. – Что? – нахмурился Сойк и дернул шнурок, разглядывая, на что тот показывает. – Цвет. Это оранжевый цвет. Первое, что я забыл. Или не самое первое, но первое, что заметил. Покачав головой, Сойк отпустил бейджик и со вздохом откинулся на спинку стула. – Я не об этом спрашивал, Леда. Тебе стало легче? Ты больше не чувствуешь вины? Для ответа понадобилось немного времени, пускай он и так знал, что скажет. Сейчас каждое слово отчего-то давалось с титаническим трудом. – Ты был прав, – наконец произнес он. – Легче мне не стало. Зато стало кому-то другому. Леда знал, что никому никогда не расскажет, как в первую ночь в следственном изоляторе он увидел в полумраке уже знакомый силуэт. В углу светила аварийная лампочка, и призрак вдруг сделал шаг вперед, ступая на полоску света. Леда уже знал, что увидит безглазое чудовище, был голов к этому, однако ему явилось совершенно иное. Печальная пожилая женщина, некогда высокая и статная, но ссутулившаяся и поникшая под бременем лет и горя, стояла перед ним и смотрела печально, как будто с сожалением. В молодости она была красивой, Леда даже не сомневался, и очень похожей на свою внучку. То есть это Меган была похожа на нее. – Мне никогда не искупить своей вины, – шепот Леды был слабым, почти беззвучным, но на этот раз он знал, что его услышали. В ответ женщина неопределенно мотнула головой, что могло означать и согласие, и возражение. А потом Леда моргнул на долю секунды, и призрак исчез – вероятно, теперь уже навсегда. – Я не мог поступить иначе, – сказал Леда. Время уходило, свидание не могло продлиться дольше пяти-семи минут. – Надо было сделать это одиннадцать лет назад. Признаться во всем. И сейчас тоже не поздно, тут ты ошибся. – Возможно, – не стал спорить Сойк. То ли из-за слабого освещения, то ли из-за тусклых стен он сам казался посеревшим, как человек на черно-белой фотографии. – Я не мог иначе, – повторил Леда. – Не было другого выхода. Ты ведь прочитал мое письмо. В ответ Сойк провел ладонью по лицу. От него веяло усталостью и безнадежностью, и Леде было бесконечно жаль его – человека, которого он, сам того не желая, измучил и растоптал. – Читал. Университетский светило сказал тебе, что духам надо отдать самое дорогое, а самое дорогое у тебя, оказывается, я. Но отдавать меня, что бы это ни значило, ты отказываешься. – Можешь не иронизировать, – тихо произнес Леда. Он понимал, что Сойк язвит не потому, что хочет обидеть его – ему просто тоже было очень больно. – Я и не иронизирую. Вот только ты дурак, Леда. Самое дорогое ты и отдал. – То есть? – непонимающе нахмурился он. Чуть подавшись вперед, Сойк понизил голос, как будто хотел рассказать секрет. – Свобода, Леда. Вот что самое дорогое для любого человека. В том числе свобода быть с тем, кого ты больше всего любишь. Леда мог бы возразить – у него была масса аргументов. Агги перед смертью думал, что самое ценное – это воспоминания. Леда считал, самое дорогое – любимый человек. Во что верила ныне покойная бабушка Меган Сальвадор, теперь уже никто не узнает. Леде хотелось думать, что дело не в форме, а в сути: исцеление наступило потому, что его наконец простили, и не столь важно, чем ему пришлось пожертвовать. Воспоминания возвращались постепенно, обретать их снова было радостно, словно в жизнь возвращались краски. Гадкие сны Леде больше не снились. И он действительно не чувствовал, что искупил вину, потому что наконец был почти счастлив, как бы поразительно это ни звучало. – Хороший адвокат тебя вытащит, – заметил Сойк. – Ты пришел сам с повинной при том, что никто никогда не вспомнил бы о том преступлении. Ты не мог знать, что девушка покончит с собой. Тебе было немного лет, и под влиянием старших приятелей... – Я знаю, – перебил Леда, поднимая руки, показывая, что слушать дальше он не желает. – Но я отказался от адвоката. И буду просить максимальную меру. – Знаю, – на секунду Сойк сжал губы так плотно, что они превратились в тонкую линию. – Но много тебе все равно не дадут. Металлические ножки стула неприятно заскрежетали по полу, когда Сойк встал. – Не смей меня ждать, – до боли вцепившись пальцами в столешницу, произнес Леда и не узнал собственный голос. – В отличие от тебя я свободен, – глаза Сойка недобро прищурились, когда он смотрел на него сверху вниз. – И волен сам выбирать, что мне делать, а чего не делать. – Не смей, – уже громче повторил Леда. Он не смог бы описать, что чувствовал в этот момент. Больше всего было похоже на ощущение зияющей дыры в груди. Сойк не ответил ему, только невозмутимо пожал плечами и вскинул голову, глядя уверенно и решительно, впервые с начала разговора. Леда не запомнил, как шел обратно, как миновал унылые коридоры и бесконечные двери с десятками замков. Он думал о том, что в прошлой жизни или еще когда-то Сойк тоже совершил нечто отвратительное. Иначе за что его так жестоко мироздание наказало чувствами к человеку, который ничем их не заслужил?