Осадок зла

Вот в чем заключается моя Теория Шкафа Забытых Вещей, объясняющая, как устроена жизнь после смерти. Когда мы умираем, то отправляемся в Великий Шкаф Забытых Вещей, где хранится в ожидании нас все, что мы когда-либо потеряли, – каждая заколка для волос, каждая пуговица, каждый карандаш и каждый зуб, каждая серьга и каждый ключ, каждая булавка (этих должно быть огромное количество!). Все библиотечные книги, все кошки, что ушли и не вернулись, все монеты, все часы (которые по-прежнему идут, отсчитывая для нас время). И может быть, другие, менее осязаемые вещи – терпение, например, вера, смысл жизни, невинность и океаны времени. На нижних полках будут лежать сны, что мы забыли, проснувшись, а рядом – дни, пролетевшие в мрачных размышлениях. А на самом дне шкафа, среди наносов пуха, перьев и мусора, карандашных стружек и волос, подметенных с пола парикмахерских, – вот там можно найти забытые воспоминания. (с) "Музей моих тайн" Кейт Аткинсон

Март 2007

Сначала она хотела выбраться на крышу, но это оказалось непростой задачей: даже спросить, у кого есть ключи от чердачной двери, было не у кого. А потом она подумала, что и не нужно таких сложностей – открыть окно куда проще. Последнюю неделю голова соображала плохо, но уже скоро все должно было прекратиться. Она так ни с кем и не поделилась тем, что случилось, и лишь когда ледяной воздух из распахнутой створки ударил в лицо, в очередной раз задалась вопросом: а может, надо было? Пускай рассказывать особо нечего, пускай она толком не помнила детали – лишь секундные обрывки фраз, знакомые и незнакомые голоса, – потому что сама по дурости своей напилась в компании едва знакомых людей. Но ведь остались последствия – физическая боль и унижение от понимания, что над ней надругались, а кто именно, она и сказать точно не могла. Ей настойчиво казалось, что, обратись она в полицию, над ней будут смеяться. В открытую, конечно, нет, но за спиной точно покрутят пальцем у виска и обсудят с коллегами за чашкой кофе очередную шлюху, которая сначала напросилась на неприятности, а теперь хочет, чтобы виновных нашли и наказали. Так или иначе, она поздно опомнилась. Теперь уже ни одна экспертиза не найдет следов, ничего не докажет. Ее слово против их слова. Кому поверят – оборванке-эмигрантке или своим? Тут и думать нечего. Не надо было в то утро первым делом бежать в душ, не надо было больше часа стоять под горячей водой и оттирать свое тело жесткой мочалкой, как будто вместе с чужим запахом можно смыть и гадкое преступление. Теперь уже ничего не докажешь. Она запуталась в датах, вроде бы вчера начался март, а может, это было позавчера. Но наступление весны не чувствовалось, днем даже срывался снег: она видела его в окно, пока лежала в постели и апатично смотрела в никуда. К ночи поднялся ветер, сейчас он трепал ее длинные волосы, и когда она провела по ним рукой, вдруг вспомнила, что уже несколько дней не мыла голову – вообще не принимала душ. Что подумают о ней люди, которые найдут тело? Что скажут? "Только не отступать", – мысленно, в сотый раз за сегодня повторила она себе, делая шаг на подоконник, такой узкий, что и горшка с кактусом не поставишь. Подумать только, полгода назад, когда она перебралась в эту квартиру, ее огорчали такие мелочи, как отсутствие комнатных цветов. Подсознание в тревожных мучительных снах, после которых она просыпалась в слезах вот уже восьмой день подряд, подкидывало обрывочные картинки. Постепенно события должны стираться из памяти, а к ней они, наоборот, возвращались по крупицам, отвратительными эпизодами, от каждого из которых становилось все противнее. Прикасаться к собственному телу ей стало мерзко. Вроде бы их было пятеро, точно не больше. Один – ее парень, как она считала, от которого была без ума. И точно его друг, ведь изначально они встретились втроем в тот вечер. Но потом был еще кто-то, и он был не один. Какие-то незнакомые люди. Они прикасались к ней, пьяно смеялись, им было весело, пока она лежала без чувств на кушетке в гостиной. Песочно-желтые диванные подушки запомнились отчетливо, может, потому что стали последним, что она видела в тот вечер. У ее любимого был день рождения, она подготовила подарок, но теперь даже не помнила, успела ли его отдать. Стоять на подоконнике одиннадцатого этажа – все равно что балансировать на жердочке над пропастью. Ее качало как пьяную, и она до боли сжимала пальцами старую пластиковую раму, страшась и одновременно желая поскорее ее отпустить. Земля внизу казалась бесконечно далекой. Забетонированная площадка под окнами, чуть дальше – парковка, но до ближайшей машины далеко, она точно никого не потревожит. Щекам стало неожиданно холодно, и свободной рукой она провела по лицу, с удивлением обнаружив, что плачет. Надо поторопиться, так недолго и струсить. О родителях, о сестрах, о бабушке – особенно о бабушке – она запрещала себе думать. И когда поняла, что именно их лица настойчиво встают перед глазами, оживают в воображении их укоризненные взгляды, она разжала пальцы и сделала решительный шаг вперед, свой последний шаг. Когда-то она слышала, что за секунды перед умирающим пролетает вся его жизнь, но она не увидела ничего подобного. Лишь успела подумать, что надо было оставить записку. Хотя бы пару строк, не признаваясь в своем позоре, соврать что-нибудь, потому что неизвестность для близких станет самым страшным наказанием. Вот только было уже поздно.