Way down we go

Минхо любит зелёный чай, сладкие пирожные, утренние пробежки и долгие плескания в ванной с жутковатого вида зелёной уткой. Минхо целует Хана в парке, когда на колесе обозрения они ненадолго застывают на самой вершине. Его губы сладкие и немного липкие от сахарной ваты, и это отличный предлог, чтобы не отлипать друг от друга, пока дверцы кабины не распахнутся, и деликатное покашливание работника не заставит прерваться. На твёрдой земле Хан покупает ещё вату, а затем они долго валяются на траве, пока в воздухе взрываются фейерверки. Они соприкасаются носами и держатся за руки, и кажется, что всего остального мира не существует. У них своя маленькая вселенная на двоих с привкусом карамели и тихим признанием: — Спасибо, что не дал нам упасть. Ли Ноу любит чёрный кофе, кимчи, тренировки в спортзале до седьмого пота и контрастный душ два-три раза в день, чтобы никогда не расслабляться. Ли Ноу целует Хана после очередного выступления промозглым осенним днём. Хан оказывается вжат в дверь раздевалки и буквально оттрахан в рот умелым проворным языком. Несмотря на усталость, он заводится с пол-оборота и кончает в штаны за пару минут, держа руки на чужих бёдрах и сходя с ума от властного напора и мимолётного прикосновения ладони к паху через штаны. Ли Ноу не говорит ничего, только поддерживает его под талию и помогает прийти в себя. Утро встречает Хана совершенной ломотой в теле и странным предчувствием того, что он пиздец влип. Предчувствие не только никуда не уходит, но подтверждается неделю спустя, когда Минхо приглашает его на чай и новую серию Игры Престолов. Справедливости ради, чай они действительно пьют, а затем, устроившись на диване, включают серию. Хан прижимается грудью к спине Минхо и честно пытается вникнуть в сюжет первые десять минут, а затем ладонь проворно забирается под его футболку. — Можно? — отчего-то шёпотом спрашивает Минхо, будто бы Джон Сноу с экрана может их осудить. — Можно, — выдыхает Хан. Минхо задирает футболку и сжимает сосок, а его горячее дыхание приятно щекочет кожу, посылая по всему телу волну мурашек. Хан мысленно просит прощения у шоураннеров и актёров за неуважение к чужому труду и закрывает глаза. Минхо обводит языком ушную раковину и шепчет какую-то бессвязную милую глупость, от которой Хан распаляется ещё сильнее, а проблемы жителей Вестероса отходят не то, что на второй — на десятый план. — Пожалуйста… — просит он, не совсем осознавая, чего именно хочет. Зато знает Минхо и это главное. Он плавно подтягивает Хана наверх — так, что теперь тот сидит на его бёдрах, и целует в скулу лениво и смазано. Хан ёрзает, ощущая упирающийся в ягодицы член, и тянется к ремню джинсов. — Позволь мне, — голос Минхо дурманит и пьянит. Хан, конечно, позволяет. Пальцы уверенно сжимают его член через бельё, скользят по внутренней стороне бедра и поднимаются обратно, чтобы оттянуть резинку трусов. Блестящая от смазки головка члена мажет по низу живота, и когда её касается указательный палец, Хан запрокидывает голову и гортанно стонет. — Ещё, хён, пожалуйста, — он нетерпеливо ёрзает, уже мысленно в красках представляя, как хорошо, как правильно будет ощущаться член Минхо между в нём, как он будет выгибаться… До ушей долетает щелчок, очень похожий на звук открывающейся двери. Хан дёргается, и ладонь с груди перемещается на рот. — Не бойся, — успокаивает Минхо. — Это брат. Он знает, что я не один. Перспектива предстать перед незнакомым человеком в неглиже Хана совсем не прельщает, вот только со здравомыслием у него сейчас беда. Кольцо пальцев смыкается вокруг члена, и Хан охотно подаётся им навстречу. — Дракон Визерион умрёт, — доносится откуда-то со стороны. Хану становится физически плохо. Этот голос принадлежит Минхо, но ведь он не может быть в двух местах сразу?.. Он дёргается, повернув голову. Член болезненно ноет, и вопреки здравому смыслу, Хан возбуждается ещё сильнее. — Близнецы?.. — он мгновенно улетает на другой край дивана, тщетно пытаясь справиться с джинсами. Руки отказываются слушаться. Минхо садится, скрестив ноги, и хмуро смотрит на брата. — Ты ему не сказал? — Я думал, всё очевидно. Мы разные, нет? Теперь, видя их рядом, Хан понимает. Совершенно по-разному уложенные причёски, двойной прокол в правом ухе у Минхо и в левом — у Ли Ноу… Куда он смотрел?.. — Тебя и правда зовут Ли Ноу? — вырывается у него. Голос не даёт петуха лишь милостью свыше. — Спасибо родителям, — тот заметно расслабляется и отлипает от стены. Опускается на диван рядом с Ханом и протягивает руку. Тонкий шрам в виде полумесяца пробуждает воспоминания, щёки заливает краска. — Сделаю чай, — Минхо явно старается разбавить неловкость, но Хан мотает головой. — У меня… дела есть, — он врёт неумело и глупо, пять минут назад ведь был готов отдаться Минхо — или Ли Ноу? — на этом самом диване. — Увидимся в студии, да?.. Он сшибает все углы, пока добирается до входной двери, и не может отдышаться, даже когда дом братьев пропадает из виду. Всё это охренеть как плохо. В противовес словам, танцевальной студии Хан избегает две недели. Первую — вполне удачно, вторую — уже не очень. Под конец он сдаётся и почти находит в себе силы выйти из метро, но замечает на другой стороны платформы Ли Ноу. Тот танцует в такт музыке; движения новые, Хан ещё не видел их, и поднимает голову. Сердце уходит в пятки: Ли Ноу замечает его совершенно точно. Он перестаёт танцевать, наклоняет голову на бок и улыбается, а затем тянется за телефоном. Хан немедленно отключает свой и для надёжности бросает его на дно рюкзака. Однако улыбка Ли Ноу упорно не идёт из головы ни всю дорогу до дома, ни когда Хан забирается под душ. Тело будто в насмешку вместо расслабления посылает импульс, огненным цветком распускающийся в паху. Хан прижимает ладонь к члену, вспоминая движения Ли Ноу, толкается в неё и закусывает губу, когда воображение порождает фантомные прикосновения других рук за спиной. Минхо. Осторожные, как в первый раз, поцелуи в шею, крепкие, будто в последний раз, объятия. Нежные и ласковые вместе с напористыми и властными, воздух пополам с огнём. Хан заводит руку за спину, прогибаясь в пояснице, давит пальцем на вход и хнычет, сжимая член у основания. Если он твёрдо намерен идти до конца, ему потребуется куда больше выдержки. Ли Ноу открывает дверь спустя десять секунд после звонка. На нём — светлые шорты и свободная серая футболка, а в руках — запотевшая банка газировки. — Я забыл ремень, — говорит Хан вместо приветствия. — Знаю, — тот отходит в сторону, приглашая его зайти. — Кофе? — Лучше чего-нибудь холодного. Ли Ноу протягивает ему банку и закрывает дверь, и внутри Хана тоже что-то щёлкает. — Минхо дома? — В душе, — взгляд Ли Ноу опускается к ключицам в вороте футболки и поднимается обратно. — Располагайся. Он знает, понимает Хан, когда хитрая полуулыбка клеймом оседает на коже. Интересно, Минхо так же догадлив?.. Он осушает банку в несколько больших глотков, однако жажда возвращается с утроенной силой, когда в поле его зрения появляется Минхо. Хан цепким взглядом прослеживает каплю воды, стекающую из-под подбородка по шее, на миг застывающую в ямочке ключицы, и оставляет на банке вмятину. — Ты как раз вовремя, — Минхо улыбается солнечно и говорит так, словно они расстались минут десять назад. — Я испёк печенье. Поможешь украсить? Хан сглатывает и кивает. Печенья оказывается ни много ни мало штук тридцать. К концу первого десятка, покрытого изящным волнистым узором сладкой глазури, Минхо устало выдыхает, заваривает чай и весело рассказывает о том, что случайно проболтался о своём увлечении одногруппникам. — Они взяли с меня слово, что после финального экзамена всех ждёт большое угощение. — И когда экзамен? — Был три дня назад, — Минхо теребит серёжку. — Теперь с учёбой покончено. Хану хочется провалиться сквозь землю. Сообщение от Ли Ноу, конечно, те самые три дня назад. А он, дурак эдакий, телефон отключил. — Когда я делал их впервые, то замахнулся на кроликов, — добавляет Минхо. — Получился ужас. Всё было в муке и специях. Ли Ноу подумал, что я злых духов изгоняю. Хан фыркает в чашку и тут же прикусывает щеку, ненавидя свои мысли невероятно сильно. Однако он не может не думать о перепачканном мукой Минхо, пританцовывающем в такт музыке, в одном только переднике на голое тело. — Извини. — А?.. — За тот вечер, — Минхо разукрашивает яйцо с таким усердием, будто из него должен вылупиться дракон. — Наверное, всё было бы проще, ходи мы на танцы одновременно, но в одни дни учёба не позволяла ему, в другие — мне… — Минхо, — Хану стыдно так, как не было с далёкого детства. Нужные слова, как назло, на ум не приходят. Да и что сказать? — Я думал… ну, знаешь, что Ли Ноу — твой псевдоним… Минхо тихо фыркает, уши Хана пылают рубиновым цветом. Провалиться сквозь землю хочется немедленно. — Когда-то так и было. Правда все думали, что я шучу, ведь кто в здравом уме назовёт ребёнка так. — Почти уверен, что вы обсуждаете меня, — Ли Ноу, словно заправский вор, появляется бесшумно и хватает с тарелки печенье. Глазурь ещё не успевает застыть, и Хан откровенно зависает на том, как Ли Ноу облизывает пальцы. — Думаю, мы оба должны извиниться перед Ханом, — Минхо отодвигает тюбик и тарелку, и внимательно смотрит на брата. — Не стоит… Хана, конечно, никто не слушает. Ли Ноу берёт его руку, а затем опускается на колени. — Хён, правда… — Какой я неловкий, — Ли Ноу с притворным ужасом разглядывает липкие зелёные пальцы. — Можно?.. Ответить на вопрос у Хана не получается, потому что он так и не звучит. Вместо этого язык Ли Ноу — горячий и влажный — проходится по всей длине указательного пальца, щекоча подушечки, переходит на средний, выписывая зигзаги. Хан шумно сглатывает, а сам Ли Ноу при этом выглядит так, словно пробует невероятно вкусное лакомство. — Хан… — Минхо смотрит на них во все глаза, в которых пляшут не только черти, а вся Преисподняя. Он со скрипом отъезжает на стуле и парой секунд спустя опускается на колени рядом с братом. Он не спрашивает и не говорит, просто касается губами тыльной стороны другой ладони. Всё-таки молитвы были услышаны, отстранённо думает Хан, потому что земля уходит из-под ног, а спину обжигает жар прямиком из самого ада. Его ведёт так, словно по венам пускают чистейший алкоголь. Они добираются до комнаты и падают на кровать, и Хана раздевают в четыре руки. — Если хочешь остановиться — только скажи, — Минхо целует впадину за ухом и тянет Хана на себя. У того острое чувство дежавю. Он лежит спиной на груди полностью одетого Минхо, а между его разведённых ног — Ли Ноу. — Хочу отсосать тебе ещё с нашей первой встречи, — признаётся тот. В другой ситуации Хан бы напряг извилины, пытаясь вспомнить, когда эта самая встреча состоялась, но сейчас все его силы направлены на то, чтобы держаться. Минхо держит его руки и прикусывает мочку, а Ли Ноу в этот момент берёт в рот. Словарный запас Хана моментально скудеет, и даже думать получается с трудом. Ли Ноу сосёт так, будто испытывает себя на прочность; кажется, что у него начисто отсутствует рвотный рефлекс, потому что он утыкается головой в пах, щекоча кожу горячим дыханием и невесомо царапая низ живота. Головка приятно скользит по языку и упирается в нёбо, и когда Ли Ноу намеренно сглатывает, Хану до боли сильно хочется схватить его за затылок и толкаться бёдрами, выбивая не только воздух, но и невиданное нахальство. Мысли, должно быть, материальны: Ли Ноу отстраняется, пошло улыбаясь, ведёт губами по блестящей влажной головке, а после — языком. Насаживается и вновь отстраняется, сползая ещё немного ниже, по очереди посасывая яички. — Ты его с ума сведёшь. Хану очень хочется сказать, что он уже, но ни один мускул не слушается. Минхо же ухитряется улыбаться, и Хан в отместку нетерпеливо ёрзает, сполна получая за старания. Член под ним дёргается, хватка на бёдрах крепчает. — Предлагаю поменяться, — Минхо сжимает его соски. — Мне тоже есть… что показать. Облегчение наступает на пару мгновений, в которые Хана никто не касается. Облегчение и, вместе с тем, ужасное чувство потери. — Иди ко мне. Сильные руки тянут его на себя, и Хан вновь ложится. В этот раз сердцем к сердцу, лицом к лицу. Он целует Ли Ноу глубоко и жадно, и они оба явно потрясены. Чужой рот приоткрыт и расслаблен, и Хан вылизывает его, напористо собирая свой вкус, ловя ни с чем не сравнимый кайф от дрожи, охватившей Ли Ноу. Кажется, ему что-то говорят. Хан не вполне уверен, а разрывать поцелуй, чтобы переспросить совсем не хочется. Аккуратный поцелуй в плечо и щеку, вопрос повторяется. — Ты растягивал себя?.. Это слышит и Ли Ноу, и на нижней губе Хана выступает капля крови от укуса. — Да. Я… — голос срывается, заранее заготовленная речь испаряется. Он помнит лишь долгие минуты в душе и спальне, текущую по бёдрам смазку, собственные пальцы внутри. А ещё дикое животное желание чувствовать не только поцелуи и горячие обещания, не только руки, но и… — О, Хан-и. Минхо подаётся вперед, и они целуются втроём, грязно и ненасытно. Кислород кончается моментально и возвращаться не собирается, равно как и последние капли собственного достоинства. Ли Ноу терзает его шею с тягучим наслаждением, не оставляя ни одного живого места; Минхо же, прочертив языком влажную дорожку по позвоночнику, вжимается сзади, потираясь о ягодицы твёрдым членом. — Пожалуйста, — по слогам выговаривает Хан. Ему одновременно хорошо — от непрекращающихся ласк и внимания, — и плохо от того, что всего этого пиздец, как мало. Минхо толкается осторожно, держа Хана за талию, сжимая талию до красноты. Минхо аккуратен и охренительно нежен, но тумблер внутри Хана уже давно сломан и восстановлению не подлежит. Он подаётся назад сам, утягивая за собой в водоворот безумия Ли Ноу, лаская их члены свободной рукой. Ли Ноу целует его под подбородком и кадыком, Минхо тянет на себя, кусая плечо и ключицу, и Хан нетерпеливо сжимает его собой. В какой-то момент Ли Ноу отстраняется, и Хан рискует открыть глаза. Его трахают одним лишь выражением лица, что красноречивее любых слов. Глаза — омут похоти, губы — обещание неземных удовольствий. Хан тонет в нём, в них обоих, но этого всё ещё недостаточно, чтобы окончательно забыться. — Минхо. Хён, — Хан запрокидывает голову, смазано целует его в подбородок. — Могу я… можем мы… Он глотает окончания и целые слоги, надеясь, что его просьбу поймут и так. — Да, — в унисон выдыхают братья, и это — конец. Хан чувствует себя ещё более одиноким, когда Минхо покидает его тело, но возмущение не длится долго. На ягодицы капает прохладное, густое и Хан наконец теряет связь с реальностью. Ли Ноу совершенно другой. Темп, что он берёт сразу — быстрый и резкий, хватка на бёдрах — стальная. Хан скулит, ластится к нему и к Минхо, разрываясь между обоими, желая и алча получить всё и сразу. Ему даже хватает смелости сказать об этом, потому что на миг всё прекращается. — Я уверен, — выдыхает Хан в ответ на немой вопрос. — Я шёл к вам. К вам обоим. Пальцы Минхо смыкаются на нём аккурат поверх пальцев Ли Ноу. Просить дважды не приходится; больше не нужно вообще ничего. Хан запрокидывает голову и выгибается, подставляясь и ластясь под горячую ладонь Минхо между лопаток. Он на пределе; давление изнутри кажется невыносимым, а искры перед глазами — целыми сверхновыми. На коже уже наливаются синяки, а по венам вместо алкоголя раскалённая лава. Хан — сплошной оголённый нерв, умирающий и воспаряющий от синхронных и всё равно по-своему уникальных движений братьев; от того, как каждый из них чувствует его и друг друга. Это — финишная черта, которую они пересекают вместе. Минхо — сжимая мокрые светлые пряди у самых корней и удивительно нежно целуя в лопатку; Ли Ноу — прижимаясь губами к виску. Хан — беспорядочно блуждая в бесконечной Вселенной. Мокрое одеяло летит на пол. Кожа благоговеет от прохладной простыни и заботливых прикосновений. Хан честно пытается сделать что-нибудь, открыть глаза или пошевелить языком, но вместо этого проваливается ещё глубже в бесконечность. Он охренеть как счастлив.