Not Fast Enough

Очевидно, у Гамильтона было сломано несколько ребер, рука и нога. О, и треснутый череп. Врачи продолжают говорить, что ему повезло. Он все еще жив и, вероятно, поправится. Ему повезло. У Гамильтона другое мнение. Если бы этот лось держался этого проклятого леса, Гамильтон не оказался бы в такой ситуации. В этот день Джефферсона не было. Ушел. Наверное, домой. Гамильтон проснулся в пустой комнате и благословенной тишине. — О, ты проснулся. Блять. Джефферсон стоит в дверях, держа в руках пластиковый поднос с отвратительной больничной едой. Ухмылка, растянувшаяся на его лице, только подбешивает Александра. — Утречка, солнце. Время завтрака, — говорит он, входя в комнату и ставя подставку над телом Гамильтона так, чтобы поднос не опирался на его тело и не раздражал раны. — Разве это не работа медсестры? — подозрительно спрашивает Гамильтон, когда Томас ставит перед ним поднос с аппетитной на вид едой. — Бедняжка, — напевает Джефферсон, — она была так занята, что я сказал ей, что сам позабочусь о тебе. — Я сам могу о себе позаботиться, — бормочет Гамильтон. — О, правда? — Томас забирает поднос с колен Александра, и садится в кресло. — Тогда, наверное, это мое, — произносит он, тыкая вилкой в лакомый кусочек и запихивая его в рот, удовлетворенно жуя. — Эй! — выкрикивает Гамильтон, когда с подноса исчезает еще один кусочек еды. — О, нет-нет-нет, ты все можешь сделать сам, — издевательски говорит Джефферсон, покачивая головой и жуя, — Иди и возьми себе еды. Давай, что же ты? Гамильтон фыркает. Он достаточно упрям, чтобы не просить еду после такой насмешки. Почему он связался с Джефферсоном? Ну почему? Это действительно того стоит? Запах висит в комнате, делая Алекса все более и более голодным. Восстанавливающееся тело нуждается в своеобразном топливе и сне, чтобы исцелиться. Гамильтон может спать, что просто отлично, но еда, однако — это совершенно другая история. Он оглядывается на Джефферсона, который, кажется, специально медленно ест, чтобы еще больше раздразнить Александра. — Козел, — снова бормочет Гамильтон. Джефферсон хихикает и подносит вилку ко рту Гамильтона. — Хочешь? — Нахуй иди. Я сам могу себя прокормить. Джефферсон пожимает плечами, и вилка снова исчезает в его собственном рту. — Кроме того, я не могу есть с этой вилки после тебя. — Хах, ну, извини, мой рот — чудо, по крайней мере лучше, чем у тебя. Лицо Гамильтона в раз запылало от гнева. Александр протягивает здоровую руку и выхватывает поднос у Джефферсона. Слышится тихий смех, когда Томас ковыряет в зубах зубьями вилки и наблюдает, как Гамильтон пытается захватить еду пальцами. Боже, эта еда действительно вкусная. С каких это пор больничная еда стала такой вкусной? Гамильтон был во многих больницах раньше и точно знал, какова эта еда на вкус. Глаза подозрительно прищуриваются, поскольку на ум приходит возможное решение. Гамильтон решает, что лучший способ — игнорировать Джефферсона и продолжать есть, как будто все совершенно нормально. Томас, кажется, испытывает полное отвращение к тому факту, что Гамильтон совершенно спокойно ест еду руками. Как-то странно, что Том сидит и смотрит, как парень ест, прикованный к кровати без единой возможности пошевелиться. Малейшее неверное движение — как пятьдесят ударов ножом. Ну, по крайней мере, Александр теперь может полностью открывать глаза. — Почему ты все еще здесь? — спрашивает Гамильтон, глядя на Джефферсона. — Очевидно потому что я твой экстренный контакт, и моя работа — следить, чтобы ты не наделал еще каких-нибудь глупостей. С какой скоростью ты вообще ехал? Александр задумчиво посмотрел в потолок.  — О, даже не знаю. Более ста восьмидесяти миль в час. Томас качает головой и вздыхает, что Гамильтон называет «разочарованием». — Придурок. Ты должен быть мертв. — Очень жаль, но тебе придется подождать еще одного несчастного случая, чтобы ты смог спокойно сидеть дома. Джефферсон закатывает глаза и откидывается на спинку скрипучего стула. — Как бы привлекательно это ни звучало, мне больше некого будет оскорблять. Скучно. Гамильтон усмехается и возвращает Джефферсону пустой поднос, облизывая пальцы. — Спасибо за еду. На лице Джефферсона появляется улыбка, и Гамильтон с сожалением отмечает, что ничего не сказал, смотря на довольный вид этого человека. — Это было не так уж трудно, правда? — Ты забыл кофе. Поднос отставлен в сторону, одна нога Джефферсона скрещена на другой, руки сложены на груди. Черт бы побрал этого нахального засранца. — Зачем мне приносить тебе кофе? Ты должен спать. — Это довольно трудно. Твой раздражающий голос делает это невозможным. — Я думаю, ты имел в виду не раздражающий, а сексуальный. Гамильтон поудобнее устраивается в постели, слегка морщась. — Иди почитай мне книгу или еще что-нибудь, если так хочешь остаться. Этот говнюк с ухмылкой вытаскивает книгу из кармана. Гамильтон ничего не мог придумать, кроме как протянуть руку и ударить его, швырнуть через всю комнату. Он не должен был брать с собой книгу! Джефферсон прочищает горло и читает вслух, заставляя Гамильтона стонать и страстно желать смерти. Минуты пролетают быстрее, чем думает Гамильтон. А может и медленнее… По правде говоря, парень впал в оцепенение, и мягкий, протяжный голос увлек его за собой. Может быть, этот голос не так уж и плох? Внезапно, Алекс услышал тихий звук закрывающейся книги. — Ммм, почему ты остановился? — пробормотал Гамильтон, выходя из своего состояния. — О, ты не спишь? Я думал, ты заснул. — Я почти, — бормочет Гамильтон. Его способность говорить слегка сдерживала усталость. Джефферсон хихикает, и книга снова открывается. — Тогда ладно. Глаза закрываются, а голос продолжает с того места, на котором остановился. *** Возвращение сознания — это медленный и затянутый процесс. Но в конце концов Гамильтон снова открывает глаза, гадая, что случилось с его аудиокнигой. Оказалось, что аудиокнига спит. Пушистая голова откинулась назад на стуле, очки для чтения съехали набок. Книга закрыта у него на коленях, из нее торчит красная закладка. Значит, он не заснул под чтение, как Гамильтон. Мягкий стон срывается с его приоткрытых губ, когда его голова падает вперед, упираясь подбородком в грудь. Очки для чтения слегка сползают на нос. Гамильтон понимает, что никогда не видел Джефферсона таким мягким. Во сне есть что-то такое, что делает любого красивым. Особенно когда ранний утренний свет льется в ближайшее окно и заставляет все мягко светиться. Включая спящих людей. Это прекрас- — Просыпайся, придурок. — Ублюдок… — стонет Джефферсон, поднимая голову и вытягивая свои длинные конечности. Это кресло выглядит невероятно тесным с его долговязым телом, буквально втиснутым в него. Фигура Томаса все еще согнута пополам, один из локтей уперт в колено, а свободная рука потирает шею, без сомнения, пытаясь облегчить боль, которая, вероятно, образовалась там от неудобного положения во сне. — Только для тебя, — напевает Гамильтон. — Нет, для всех. Ничтожество. — Ну, я не различаю. Вздох. — Как ты себя чувствуешь? — Ужасно. — Хорошо, — Джефферсон встает, снимая свое пальто с вешалки. — Я иду домой, а потом на работу. — Черт, — выругался Гамильтон. — Мне нужно позвонить. Я же не смогу появиться на работе несколько дне. недель. — Конечно, — говорит Джефферсон, с ухмылкой разглядывая свои ногти. — Ах ты тварь… Ты воспользуешься моим отсутствием, да? — Без сомнения. Гамильтон хмуро смотрит на Виргинца. Почему он такой? — Возьми меня с собой. Томас хмыкнул. — Ты не можешь встать с кровати, не говоря уже о огромной прогулке от больницы до работы. — Возьми, мать твою. — Не смеши меня, ты только поранишься. — Что меня на самом деле ранит, так это то, что ты получишь полную свободу действий в компании. — Ну, это твоя вина, что ты так безответственно вел машину, — говорит Джефферсон, продолжая стоять в дверях. — Ха. Обычно ты пытаешься обогнать меня, и тем самым, сам того не понимая, гоняешь меня на работу — Не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь. — Я тебя умоляю, никто не может не заметить твою ярко — красную задницу, несущуюся по дороге. Забавная ухмылка играет на губах Джефферсона. — Я не гоняю. — Может, и нет. Но серьезно. Пурпурный мотоцикл? Какого черта с тобой случилось? — Говорит человек с неоновым мотоциклом. — Это не неон, это изумруд. Томас скрещивает руки на груди и упирается бедром в дверной косяк. — Я не могу просто так пропустить работу. Я уйду и ты меня не остановишь. — Неужели? Ты не пойдешь один, — говорит Александр, сбрасывая одеяло здоровой рукой. — Гамильтон, что ты делаешь? — спрашивает Джефферсон. Ха. Пусть он запаникует. Алекс ни за что не позволит ему возглавить правление даже на день. Даже если ему придется прийти на работу в больничном халате. — Иду на работу, — говорит Гамильтон. Его дозы различных обезболивающих недостаточно, чтобы притупить боль, как только он начнет двигаться. Из его уст вырывается слабый стон, когда он пытается пройти пару шагов. — Это смешно, — протестует Джефферсон, — Совершенно смешно и глупо! — В качестве экстренного контакта, — прохрипел Александр, стаскивая с кровати здоровую ногу, -Это твоя работа — быть рядом и следить, чтобы я не наделал глупостей, — парирует он, — Дай мне костыли. — У тебя сломана рука, ты не можешь пользоваться костылями. — Тогда инвалидное кресло. — Гамильтон- Если бы Алекс сейчас не смаргивал слезы боли, пытаясь сдержать крик, он мог бы заметить в голосе Томаса тревогу и беспокойство. Но вместо этого он начал бормотать какие-то проклятия, пытаясь скинуть сломанную ногу на пол. В этот момент Джефферсон быстро подбежал к Александру, осторожно, но решительно хватая его за плечо, чтобы предотвратить дальнейшее движение. — Если ты пошевелишь ногой, то испортишь ее навсегда. Ты хоть представляешь, сколько булавок и стержней удерживают твои кости вместе? — спрашивает он, глядя в горящие и решительные глаза Гамильтона. — Похоже, что тебе не все равно? На лице Джефферсона появляется знакомое Гамильтону выражение — недовольная гримаса. Когда его лицо оказалось так близко? — Отлично, ублюдок, — раздается в воздухе голос Томаса, который, несмотря на протесты, толкает его обратно в постель, поднимает ногу и кладет ее на тонкий больничный матрас. — Я позвоню. — Что ты сделаешь? Джефферсон вздыхает, аккуратно подоткнув одеяло вокруг Гамильтона, сосредоточившись на этом, вместо того чтобы встретиться с ним взглядом. — Не могу поверить, что ты заставляешь меня использовать для отдыха твои больничные дни. Алекс внимательно наблюдает за ним, пока Томас достает из кармана пиджака телефон и набирает имя босса. — Не смотри на меня так, — огрызается Джефферсон, — Это твоя ви… Мистер Вашингтон? Доброе утро. Да, я знаю, что опоздал. Да, вообще-то, я заболел. Я знаю, я не кажусь больным. Это скорее личное дело. О, Вы хотите знать? Хорошо. Да, я с удовольствием объясню, — Джефферсон прикусывает губу и слегка дергает ее, пока Гамильтон наблюдает. Томас свирепо смотрит на него, безмолвно напоминая, что это он во всем виноват. — Если меня уволят из-за этого, — шепчет Джефферсон. Александр снова слышит, как Вашингтон спрашивает, почему Томас не на работе. — Послушайте, мне просто нужен личный день, мои глубочайшие извинения, — он вешает трубку и швыряет ее в кресло, как раскаленный уголь. — Прекрасно, — закатил глаза Алекс. — Я запаниковал, ясно тебе? Что я должен был сказать? — Определенно не то, что сказал. Теперь тебя уволят. — Заебись, — простонал Джефферсон, откидываясь на спинку стула и закрывая лицо руками. — Теперь ты счастлив? — На самом деле очень. Тебя только что уволили. Эта больничная палата того стоит. Джефферсон поднимает голову и хмурится. — А как ты заплатишь за эту палату? Теперь настала очередь Гамильтона стиснуть зубы. — Я справлюсь, — говорит он, прикрыв глаза. — Справишься, — усмехается Джефферсон. — Послушай, мне надо домой. Я хочу принять душ. — Как я могу быть уверен, что ты не пойдешь на работу? — Серьезно? Окей. Я вернусь через три часа. — Чтобы принять душ, не требуется трех часов. — Не требуется, да. Но полчаса езды туда, в зависимости от пробок, скажем, час на душ и час на еду. Потом полчаса назад. — Ты принимаешь часовой душ? Ты дрочишь там или что? — О боже, нет. Я просто… просто… неважно! Я просто готовлюсь! — Придурок… К чему тебе готовиться, если ты все равно вернешься сюда? — Некоторые люди действительно заботятся о личной гигиене, знаешь ли. — Некоторые люди занимаются ненужными делами. Джефферсон качает головой и усмехается. — Три часа, — он выскочил за дверь. Взгляд Александра блуждал по тускло-белой комнате, которая казалась еще более пустой, чем несколько мгновений назад. И что ему теперь делать? Пять минут спустя Гамильтон уже очень рад, что Джефферсон ушел. Входит медсестра и осматривает его раны. Аккуратно снимает бинты, и парень умывается. Ну, как умывается — из-за его травм, это больше похоже на тщательное вытирание. Когда все закончилось, он по крайней мере чувствует себя чистым, с новыми бинтами и всем прочим. Хотя его волосы все еще непростительно жирные. Видимо, это сейчас никак не исправить. Медсестра любезно оставила ему журнал, чтобы он мог пролистать его, вместо того чтобы обвиняюще смотреть на пустые стены. *** Прошло три с половиной часа, прежде чем он услышал знакомый насмешливый голос, доносящийся из коридора. Александр не мог точно разобрать, о чем шла речь, но очевидно, речь шла о нем самом, так как он пару раз определенно слышал свое имя. Вскоре Джефферсон появляется в дверях с сумкой через плечо и еще одним подносом, балансирующим на кончиках пальцев. — Тебя не было три с половиной часа, — обиженно говорит Алекс. — И тебе привет, неблагодарный ублюдок, — напевает Томас, опуская сумку на пол и ставя поднос на колени Гамильтона. — Почему так долго? — с долей обиды интересуется Гамильтон. — Очереди в больничную столовую оказались длиннее, чем я ожидал. А что? Ты скучал по мне? — Нет. На лице Джефферсона появляется выражение притворной обиды. Он кладет руку на грудь: — Вы раните меня, сэр. Алекс закатывает глаза, которые тут же застывают на подносе со свежими блюдами, соблазнительно дымящимися. А, и на этот раз ему дали вилку. Его взгляд возвращается к Томасу, когда тот снова усаживается в раздражающе скрипучее кресло. Его прихорашивание, кажется, вернуло немного упругости его волосам, без которых он бы уже не был тем самым Джефферсоном. Насаживая еду на вилку, Гамильтон осматривает единственное, что еще осталось в комнате. Томас. Он оделся. Длинное пальто, в котором он приехал, сменилось мягким облегающим свитером и черными брюками. Он откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и его глаза внезапно встретились со взглядом Александра. Черт. Джефферсон поднимает бровь. — Что-то не так? — Да. Я прикован к больничной койке. Все не так, — Гамильтон откусывает большой кусок от еды на вилке, — Кроме еды. Еда великолепна. Джефферсон улыбается, скрестив руки на груди. — — Эти мелочи делают день лучше. А вот Алекс начинает считать, что костюм его экстренному контакту очень даже идет. — Знаешь, так ты выглядишь лучше, — говорит парень, указывая вилкой на Томаса. — В смысле? — В смысле, хорошо выглядишь. Вот так. В больнице. Тихое покачивание головой, легкий вздох, заставляющий его кудри слегка подпрыгивать. — А ты все тот же. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Алекс с набитым ртом. — Ты балансируешь на грани комплимента и отступаешь. Не повредит ли хоть раз попытаться быть милым? Гамильтон проглатывает ком в горле. — Нет. Я думаю, что умру, если буду милым. Кроме того, это наша фишка. Мы оскорбляем друг друга. Джефферсон на секунду закрывает глаза и поправляет очки, чтобы зажать переносицу. Он наклоняется, вытаскивает из рюкзачка бутылку и бросает ее Гамильтону. Он легко ловит ее, но перед этим ему приходится бросить вилку с едой на колени, что заставляет Джефферсона нахмуриться. Алекс водит пальцами по бутылке, читая этикетку. Сухой шампунь. Его взгляд задерживается на нем дольше, чем следовало бы, прежде чем перейти к сумке на полу, из которой Джефферсон уже вытаскивал какую-то книгу. — У тебя нет там с собой одежды какой-нибудь, я не знаю… — Неа. — Я не знаю… ну, боксеры на липучках, предположим? Должно быть хоть что-то. — Ты смешон. — Я серьезно. — Ты в постели, Гамильтон. Это не имеет значения. Ты можешь быть совершенно голым прямо сейчас, и я не буду знать этого наверняка из-за одеял. Гамильтон дерзко улыбается, ставя шампунь на ближайшую поверхность. — Я голый. Глаза Томаса слегка раскрываются от удивления. — Что? — Как новорожденный малыш. Джефферсон мягко касается лица ладонями, устало потирая лицо. — Окей?.. Александр пожимает плечами. — Медсестра сменила мне повязки. Они все равно покрывают большую часть моего тела, поэтому… короче, забудь. — И ты хочешь одежду, — бормочет Томас, снова опуская руки на колени. — Агась. — Ты такой зануда. — Эй, я тебя здесь не задерживаю. — Вообще-то, да. Я пытался ходить на работу, помнишь? Теперь я, наверное, без работы. — Это же прекрасно для меня, — на самом деле он не хотел быть причиной увольнения. Даже если этим человеком был Джефферсон. Что, если у него есть люди, которых он поддерживает, которые нуждаются в этих деньгах? Что, если он потеряет свой дом? Стал еще одним безликим на улице? Гамильтону не очень нравилась мысль о том, что Джефферсон может попасть в такую переделку из-за него. Подождите одну гребаную секунду. Джефферсон — богатый мудак с серебряной ложкой, засунутой слишком далеко в его задницу. Он мог позволить себе остаться без работы. Гамильтон бросает на него косой взгляд. В комнате воцарилась тишина. Томас развалился на стуле и что-то читал. — Джефферсон, ты гей? Парень поднял голову и перевел взгляд на Алекса. — Что? — Ты гей? Гомосексуал? Тебе нравится трахаться с другими… эм… мужчинами? Я не уверен, что могу спросить об этом более прямо. Джефферсон подозрительно прищуривается. — А почему ты спрашиваешь? Томас несколько секунд молча смотрит на парня, прежде чем вернуться к книге. Гамильтон кивает самому себе. — Значит гей. — Грубо предполагать, — отвечает Том, все еще сосредоточенный на чтении. — Я имею в виду… ну… Ты одеваешься в ярко-сирене- — Пурпурный. -…Это еще раз доказывает мою точку зрения. И если бы ты был натуралом, ты бы поклялся, что ты не гей. — Ты гомофоб, Гамильтон. — Ну, это плохо, — продолжает Алекс. — Что именно? — Что ты не гей. Если бы это было так, я бы заменил свои оскорбления флиртом, чтобы ты чувствовал себя неловко. Томас в замешательстве переводит взгляд с книги на Александра. — Только для того, чтобы сделать меня несчастным? Это действительно необходимо? — Ты оскорбил мое оскорбление. Я думал о запасном плане. — Я думал, ты думаешь о серебряных ложках. — О да! Серебряная ложка приятно засунута тебе в за… Джефферсон закатывает глаза. — Я тебя оборву. К твоему сожалению, я могу заняться сексом в любой момент. Гамильтон усмехается. — Самоуверенный болван. Джефферсон хихикает, возвращается к своей книге и оставляет Гамильтона снова прокручивать в голове разговор и решать, действительно ли Джефферсон гей или нет. — Ты мог бы быть би. Это еще один вариант. Но это также означает, что ты гей, так что я просто вернусь к своему первоначальному предположению. Ты — гей. — Тебя это действительно ебет? — Нет. — Очень жаль. — Нахуй иди. — Завали ебало, а? Иди спать. Сосредоточься на своем исцелении. — Мне не нужны твои дрянные советы. — Хорошо, я позову доктора, и она скажет тебе то же самое. Гамильтон фыркает. — Я не могу спать вот так, по команде. — Снотворное? — Мне кажется, я принял достаточно лекарств. Давай ты. — Я что? — Спрашивает Томас. — Почитаешь мне вслух? Джефферсон ухмыляется. — Я думал, ты ненавидишь мой голос? — Мой разум будет в таком отчаянии, что заставит себя уснуть. Джефферсон тихо смеется. — Ну ладно, — произносит он, откладывая в сторону ту книгу, что держал в руке, и хватая предыдущую. — Что последнее ты помнишь? — Ты начинал двенадцатую главу. Томас кивает и перелистывает на нужную страницу, прочищая горло и устраиваясь поудобнее в своем скрипучем кресле. Мгновение спустя глаза Гамильтона снова закрылись, когда знакомый протяжный голос заполнил комнату. Давать жизнь чернилам, которые заполняют страницы этой книги, — это то, чем Гамильтон всегда наслаждался. Несколько глав спустя, и Гамильтон уже спит.