Рино - Вегас. 438 миль

Майрон просыпается долго, не сразу понимая, где находится. Спина суховато ноет, воздух пахнет потом, песочной пылью и расцветшими желтыми маками, а горячее мягкое бедро, на которое он по-кошачьи закинул ногу во сне, сладко дает в низ живота тянущим теплом. Майрон с трудом открывает слипшиеся глаза, сразу щурясь от яркого утреннего солнца, и сонно стряхивает какого-то жирного жука, устроившегося на его высунутом из-под узорчатого покрывала плече. Приподнимается на локте, разлепив намертво ссохшиеся губы и вдохнув, и без чувства проводит ладонью по мягкому, сочному боку под нестерпимо нагревшимся домотканым покрывалом, четко ощущая, как вжатый в полное бедро член тяжело наливается кровью. – М-м… привет. Хочешь трахнуться? – он безыскусно шепчет куда-то в лоснящееся от пота смуглое плечо и лежащие поверх нечесаной черной массой дикарские космы, опуская руку ниже, походя сминая жирок на ягодице и соскальзывая ладонью под нее. Сочная раздроченная дырка между разъехавшихся толстых ягодиц вся горячая, расслабленная, слегка приоткрытая и до сих пор мокрая, полная его спермы. Майрон легонько стонет носом, погружая в нее палец, слыша чужое удовлетворенное мурчание горлом и чувствуя, как Ча'тима с готовностью глубоко насаживается, двинув бедрами. У него внутри липко и свободно, и Майрон кусает губу, вытаскивая палец и сразу вставляя обратно, быстро добавляя к нему второй. Мягкая дырка легко растягивается, туго обхватывая пальцы у самого основания и давая им погружаться туда, где, по квалифицированному мнению Майрона, и должен находиться библейский райский сад. Тесно всунув еще палец, он на пробу немного трахает Ча'тиму тремя, а потом сползает пониже и вытаскивает их, оставив свой райский сад пустым, только чтобы той же рукой, придерживая член, оттянуть шкурку и сразу до сочного стона погрузить нежную, чувствительную головку в мягкий охват тугих мышц. – Ага. Давай, вставь мне. Глубже, – Ча'тима хрипло вздыхает, сонно подаваясь навстречу и мягко насаживаясь на его член. – Трахни меня глубже, – он просит с этим своим мягким акцентом, и Майрон хочет, чтобы он повторил это так еще раз. – Ты, ебливая сучка… – Майрон прикусывает его лопатку и приподнимается на локте, согнув ногу, зажимает низ полного живота, до какого-то нестерпимого сладкого нытья давая бедрами и входя целиком. Он двигает бедрами сразу, этим простым, желанным ритмом вперед-назад, и сползает рукой, жадно обхватывая чужой твердо напрягшийся член, оттягивает вниз темную шкурку и ласкает до сих пор влажную головку своей маленькой ладонью, сжимая ее в кулаке и не зная, кому доставляя этим удовольствия больше. Ча'тима вздыхает и слабо постанывает, с шорохом песка сминая край стеганого пледа, на котором они устроились, пока Майрон возбужденно краснеет от того, как от быстрых фрикций тихо хлюпает его вчерашняя сперма. – Я сейчас кончу в тебя еще, детка, – он бормочет, отвлекаясь, вылизывая горячую смуглую кожу на мускулистом плече несвежим языком и частым ритмом засаживая в мягкий зад, негромко шлепаясь бедрами и целиком погружая член в наполненную его спермой тугую дырку. – Спущу тебе полную задницу. Я хочу… нахуй, нахуй все, я хочу тебя… давай сзади, детка, давай, раздвинь ноги и покажи Майрону свою тесную дырку, я хочу посмотреть, – он живо вытаскивает, еще шлепнув по сладко покачнувшейся ягодице, и резко сбрасывает покрывало, садясь на колени. От возбуждения, от того, какой мокрый, липкий и пахнущий его член и как он еще течет, выталкивая свежую смазку, едва не тошнит. Ча'тима тоже лениво скидывает свою половину покрывала с широкой спины, приподнимается и переворачивается на живот, сгибая колени и вытягиваясь, как здоровенный кот, отставив задницу и широко расставив ноги. Влажная, низко и тянуще пахнущая дырка темнеет между его смуглых в золото ягодиц, густо заросшая вокруг слипшимися кучерявыми волосами, и тяжелые яйца подвисают под ней, под вспотевшей волосатой промежностью с присохшей на тугих завитках корочкой вчерашней спермы. Майрон сглатывает и, скорее пристроившись, облапив сочные бока, подтягивает его чуть на себя. – Хороший… какой ты хороший, красавчик… давай-ка только пониже, – слегка надавливает на поясницу, придерживая член пальцами и влажно проводя по еще приоткрывшейся дырке налитой головкой. Свободно натягивает на себя, вставляет покрепче, въезжает влажным членом в такой же влажный и раскрытый зад. Тяжесть внизу живота от быстрого утреннего возбуждения, ломящей сонливости и желания помочиться этак особенно смешивается, приближая короткий оргазм, и Майрон неосознанно покусывает губу. Он трахает Ча'тиму быстро, частыми толчками, почти не вытаскивая, легонько натирая колени о грубую шерсть пледа и чувствительно, немного больно шлепаясь подтянувшимися яйцами о его теплую промежность. – Такой хороший… такой раскрытый для своего папочки… – Майрон поскуливает горлом и соскальзывает обкусанными ногтями по смуглым бедрам. – Не, не, подожди, детка… можешь теперь приподнять ее повыше немного, вот так… – он вытаскивает, сразу чувствуя наполняющую рот слюну от того, как темно-коричневая, влажная дырка на секунду широко раскрывается и сразу сокращается после его члена, и сочный полупрозрачный подтек блестит на тугой каемке, так и вынуждая присунуть еще. Ча'тима потягивается, хрустя суставами в локтях и плечах и немного сводя бедра, и Майрон пристраивается удобнее, вставая на ступни, на пальцы ног, вжимаясь животом в его высоко отставленную задницу. Он торопливо помогает себе рукой, соскальзывая по члену и скорее снова присовывая его в сочный зад, и, крепче взявшись за полные смуглые бока, трахает Ча'тиму без остановки, одним быстрым, вколачивающимся ритмом. – Блядь, детка, ты там как?.. а то я сейчас уже… – он правда быстро чувствует, как уже сладко накатывает и сводит промежность, и твердо напрягает член, вжав пальцы в темные бока до следов от ногтей, даже не вытаскивает, а так, слабыми толчками глубоко долбит свободный, чуть чавкающий от натекшей спермы зад. – Давай, – лениво предлагает Ча'тима, несильно сжимая его, – я сейчас не хочу. Майрон не дослушивает и не может дослушать в любом случае; то, как Ча'тима своим зажатым задом сдаивает его член, сразу живо отдается в туго ноющих яйцах, и он спускает быстро, непроизвольно, со свободным вздохом-стоном, сливая в него еще своей спермы глубокими, жадными толчками. Он не вытаскивает сразу, обнимая Ча'тиму, почти ложась на него и еще липкими, ленивыми движениями бедер поебывая его зад; его член никак не падает, и он хочет еще, но, поддавшись накатившей слабости в ногах, все-таки отстраняется, придержав рукой, продернув несколько раз чавкнувшую в ладони шкурку и становясь на колени. – Я уже раза три, что ли, в тебя спустил, – он свободно сует три пальца в растраханный зад и с негромким чавканьем имеет ими мурчащего горлом Ча'тиму; его приопустившийся темный член, все еще набухший и тяжелый, покачивается между полными ляжками, и Майрон, вытащив пальцы, сжимает его яйца, сальные и лоснящиеся от пота, вместе с налитым кровью членом, обводит их большим пальцем и тугим доящим движением проводит кулаком по стволу вниз, сжимая сочную головку, – а ты еще хочешь? – в его руке легонько хлюпает, пока он этак доит Ча'тиму, медленно надрачивая его твердеющий в ладони член. Но потом отпускает, шлепнув по нему, заставив сладко качнуться и напрячься – и еще раз, нарочно пройдясь пальцами по прикрытой головке и слегка поднатянувшейся уздечке. – Подожди. Отлить надо. Майрон тяжело поднимается, морщась от сухого нытья в ногах и изводящей сухости во рту. Потирает щеку, оставив на ней живо присыхающий на жаре след своей спермы, и наклоняется поднять оставленную в песке полупустую бутылку текилы. – У нас еще есть что-нибудь… типа колы или этого твоего пиноле? – скручивает крышку, роняет ее обратно в песок и обжигает рот и горло резким глотком. – Да, я там в багажнике оставил… хотя наверняка все нагрелось уже, – говорит ему в спину Ча'тима, но Майрон только машет рукой. – Ага. Пойдет, – его слегка расслабившийся член еще торчит вперед и покачивается с каждым шагом, пока он отходит к прикрывающим их с дороги можжевеловым кустам и пьет на ходу. Майрон наклоняет голову, болтая бутылкой, и, задрав сползшую на головку шкурку, придерживает член двумя пальцами, пытаясь помочиться. Теплое посторгазменное чувство еще немного ведет внизу живота, и это выходит не сразу, так что он с облегчением выдыхает, когда после пары коротко брызнувших на иголки струек тугая, остро пахнущая вчерашним пьянством струя мочи наконец ударяет в сухую землю, оставаясь отлетающими каплями на можжевеловых шишках. Он пьет еще, пока мочится, и скашивает глаза на Ча'тиму; тот перелег на спину и теперь опирается на локоть, расставив ноги и мастурбируя свой тяжелый член. – Хочешь смотреть? – хихикает Майрон, чувствуя, как горячо и немного оглушающе утренняя текила уже дает в голову. – Что-то в этом есть, – скупо замечает Ча'тима, оттягивая член и раз сжимая в кулаке головку перед тем, как снова вернуться к мерному поглаживанию ствола ладонью. – Может, я б даже нарисовал тебя так, если б был поталантливей. – Ты серьезно? – а Майрон смеется, еще прогибаясь в пояснице и жадно смачивая губы текилой. – То есть какой-то абортированный зачаток художника в твоей голове мог бы нарисовать бога джета в его лаборатории, или всего обвешанного оружием, или хотя бы когда я трахаюсь, но он предпочел бы сделать это именно сейчас, когда я встал поссать на можжевеловый куст? – Да. Смотрится-то неплохо. Ты, твое тело красивое, когда ты такой… расслабленный и удовлетворенный. И вообще, кстати, чтоб ты знал, много кто рисовал… на старых картинках в книжках постоянно кто-то мочится, ебется или дрочит, и в целом почти все так-то голые. Культ тела. Красоты удовлетворенного тела. Люди один раз назвали это Возрождением, почему бы не повторить еще раз? – Возрождением, хах… Да что б ты понимал. Дикарь, – не обидно бросает Майрон, заканчивая мочиться и не стряхивая, только слегка поглаживая ствол и, опустив взгляд, смотря, как последние капли выступают на головке. Он не закрывает ее, отходя к оставленной на сухой траве машине, и ему нравится, как Ча'тима смотрит ему между ног. – Дикарь! – крикнул Майрон, соскальзывая подошвой по песку уходящей вниз обочины. – Ладно. Давай, Майрон. Стреляй, – спокойно сказал ему Ча'тима, прислоняясь поясницей к теплому боку своего Хайвеймена. Майрон чувствовал, как плохо и ненадежно вспотевшие пальцы держат чужой магнум, и чувствовал, что отдача от выстрела заставит его оступиться и съехать ниже по склону. Майрон не знал, как они здесь оказались. Они начали ругаться еще в машине. – Значит, ты подбросишь меня до НКР, а там придется взять другую тачку, – сказал наконец Майрон, распрямившись и закинув стетсон на заднее сиденье, когда молчание под негромкое бурчание подзаглохшего радио стало окончательно нестерпимым. – Ну, кто-то же наверняка берет попутчиков в Вегас. Остается только надеяться, что меня не разведет какой-нибудь сексуальный маньяк. Хотя… смотря насколько он будет ничего такой, конечно. Обычно-то они так себе. – Ибо Ты – надежда моя, Господи Боже, – флегматично вздохнул Ча'тима, не отвлекаясь от дороги. – Потому что я вроде как не собираюсь сосать ему все четыре часа до Вегаса, – прибавил Майрон. – Не. Не-е. Надо будет найти девчонку. Даже если ей припрет прижать мне нож под селезенку и заставить ртом отрабатывать поездку, она хоть остановится, а не на полной скорости… – Ага, – тем же тоном согласился Ча'тима, аккуратно беря левее и объезжая многолетние выбоины, в тысяче мест рвано вспучившие асфальт между Рино и республикой. – Тебе все равно? – спросил Майрон, покачиваясь и постукивая пальцами по колену в ритм хрипло пробивавшегося к ним сквозь шуршащие помехи Билли Уорда. – А не должно быть? – Ча'тима вернул Хайвеймен на дорогу, снова прибавив скорости. – А когда это ты стал таким безразличным мудаком? – поморщился Майрон. – Примерно когда ты решил бросить меня и сбежать в Вегас, – ровно ответил Ча'тима. – Значит, тебе это все-таки не нравится, – удовлетворенно заметил Майрон. – Майрон. Не провоцируй меня на этот разговор, пока я веду машину. Я и так уже пожалел, что взял тебя с собой, и не высаживаю тебя на полпути только потому, что… – Ча'тима оборвал себя на полуслове, раздраженно сжав зубы. – Потому что?.. Что? – но Майрон продолжал настырно лезть; ему хотелось этой провокации, потому что по-другому разговаривать о том, что его тревожит, он не умел. – Забей и заткнись. – Заткнись, а не то я все-таки возьмусь за яйца и выкину тебя из своей тачки, ага? – Майрон передразнил его этим голосом, которым обычно изображают деревенских тупиц. – Из твоей тачки, из твоего клуба, из твоего города, да, да-а… Слушай, а ты хоть когда-нибудь пробовал не переходить на мое-мое-мое, я такой крутой, давай на место, сучка, когда ведешь себя, как говнюк? – он никогда не мог остановиться, войдя в раж, даже отчетливо осознавая, что обычно это приводит только к оглушающим затрещинам. – Я не… Нет. Ты нарочно злишь меня, Майрон. Вынуждаешь меня говорить такие вещи. – Ага, ага, я его вынуждаю… – Майрон закатил глаза. – А ты знаешь, кто так говорит? Говнюки. Говнюки так говорят. Которые хотят спихнуть на других ответственность за то, с чем не могут справиться. Только со мной это не прокатит, красавчик, – сорвалось с языка само, нечаянно и неприятно. – Ну хорошо тогда, что я взял с собой такого опытного говнюка. Может, чему научусь еще, – а Ча'тима сказал это обыкновенно язвительно, так, что не поймешь, заметил или нет. И вдруг затормозил, одним колесом съезжая на обочину. – Эй. Ты с каких херов остановился? – Спина затекла… хочу проветриться, – Ча'тима безразлично поставил машину на ручник и откинулся на подголовник. – Ага. Все-таки выкинешь мои вещи на дорогу – и меня следом. Знаешь, что мне отсюда больше дня добираться пешком обратно до Рино, – Майрон повернулся к нему, но Ча'тима проигнорировал его прямой взгляд, открывая дверцу и вылезая из машины. – Не подкидывай мне идеи. И оставайся в машине, сколько хочешь, ничего я с твоими вещами не сделаю. – Имей в виду, я с места не сдвинусь! – крикнул ему Майрон в открытое окно, после раздраженно откидываясь на спинку сиденья. Но сидеть на одном месте и молчать было тяжело, потому что Майрон был создан совершенно не для этого, а куда скорее для того, чтобы шумно сраться и едко капать на мозги. Так что, когда позади, в полной тишине пустынной дороги, отчетливо щелкнул замок багажника, он с чувством глубокого удовлетворения вылез из машины и решительно обошел ее. – А че, в лицо сказать зассал, да? – он начинал все разговоры просто, с той агрессии, из которой состоял от затылка до пальцев на ногах. – Что сказать? – утомленно глянул на него Ча'тима, звонко опуская крышку багажника и открывая взятую оттуда бутылку. – Здесь все еще жарко. Я захотел пить. Так что могу я хотя бы выпить этого блядского пиноле без того, чтоб ты нашел в этом еще какой-то нарочный повод меня доебать? Майрон промолчал. Он почувствовал себя глупо. Он всегда злился, когда чувствовал себя глупо. – О'кей. О'ке-ей. Пожалуйста, мистер Рино. А я уж, ла-адно, как-нибудь постараюсь не искать каких-нибудь выдуманных поводов, чтоб никак не побеспокоить такую важную шишку, – наконец он сказал это самым стервозным тоном из всех у него имеющихся. – Господи, дай мне терпения, – а Ча'тима закатил глаза и жадно отпил из теплой бутылки. – А знаешь… это реально было тупо. Ну, решить, что ты можешь нормально, просто так подвезти меня. Нет, блядь, ты же мне все нервы вымотаешь, пока доедем. Блядь. Нахуй эту идею. Нахуй это все. Нахуй тебя, – он повернулся спиной, собираясь вернуться обратно в машину, когда Ча'тима, сделав еще крупный глоток, обратился к нему, не повышая голоса, с этим своим специфическим мягким акцентом, проявлявшимся у него, когда он не следил за собой. – Эй. Может, вернешься и скажешь это еще раз? – он спросил, и Майрон, раздраженно стиснув зубы, снова с готовностью развернулся, скрипнув каблуком ботинка о забившийся в трещину на асфальте песок, и подошел ближе, прямо глянув на Ча'тиму снизу вверх. – Ага. Хорошо, что ты предложил. Нахуй. Тебя. Если не расслышал, могу повторить еще. – Я не возражаю, – пожал плечами Ча'тима. – Отлично. Тогда нах… нет. А тебе-то от этого что? – паранойя Майрона остро кольнула изнутри, заставив задаться десятком замельтешивших в голове вопросов одновременно. – Ну, может, если ты проорешься, тебе станет легче, – Ча'тима снова пожал плечами. – Если тебе нужно несколько раз от души послать меня, чтобы эта истерика закончилась, я не возражаю. – Стоп. Хватит. Хватит… вот этого, – но, разумеется, Майрон завелся от этого только сильнее. – Хватит… считать, что ты такой умный. Что можешь так запросто манипулировать мной. Манипулировать всеми. Я вообще не понимаю… ты что, какой-то кайф от этого ловишь? Тебе нравится, когда другие делают, как ты скажешь? Может, у тебя еще и встает, когда нам приходится этак под тобой крутиться?.. Нет, вот что, знаешь, было спокойно в Хесусе, так это то, что я точно был уверен, что когда он запирал меня на конюшнях, у него не было от этого никакого стояка. И он никогда б не трахнул меня после этого, чтоб загладить ситуацию. А это, напомню, единственное, что я от тебя получил. Трах и даже никакой тупой футболки, – он фыркнул. – Ты… даже не извинился. То есть Хесус бы тоже не извинился, но, видишь ли, я-то думал, что у нас с тобой по-другому, не так, как с Хесусом. – А я и не буду извиняться, Майрон, – а Ча'тима еще отпил из бутылки и, закрутив крышку, поставил ее на багажник. – Ты ведь, знаешь ли, тогда тоже расстроил меня. А я не люблю… расстраиваться. И поэтому, если только ты не собираешься вдруг извиниться передо мной, давай закончим этот разговор и вернемся в машину. – Мне извиняться? А это за что еще? – искренне вскинулся Майрон. – А ты не помнишь? – Ча'тима прямо и спокойно посмотрел на него. – А-а. А. Это за тот случай с доком, значит, – а Майрон неприятно осклабился, и правда не сразу вспомнив. – То есть за то, что у меня не только на тебя стоит, это ты зассал сказать? Или, точнее, за то, что я не собираюсь хранить свое сокровище только для тебя и до свадьбы его в штанах держать? За то, что я, оказывается, поганый бойфренд? Ох ты ж блядь, вот же неожиданность! Я ж ведь точно не из тех людей, что на хую вертели эту твою церковную моногамию!.. Нет. Нет, детка, даже не начинай. Я ничего такого не обещал тебе, и ты знал, на что шел и во что ввязался. Это ты обещал мне, что никогда не станешь этим сраным рабовладельцем, сажающим людей в клетки. – Ты правда думаешь, что ты в рабстве, Майрон? – помолчав, спросил Ча'тима, и Майрон услышал в его голосе эту ненастоящую, прохладную жалость, свойственную церковникам, ту, которую он принял за случайную симпатию, когда смуглый шестнадцатилетка с теплыми раскосыми глазами вломился в его лабораторию годы назад. – Я думаю, что лучше б мне было найти другую тачку, – зло бросил он. – Учитывая, сколько всего я местным сделал, меня б не то что из города на руках вынесли, так еще и доплатили бы. Хотя, может, и прирезали, конечно, но это вряд ли. Перед тобой бы зассали. Я же не то что… я ж как твоя вещь. Попортишь личико Майрону – встрянешь в разборки с мистером Рино, кто не знает. Ты ведь, по-хорошему, единственный, кому я в Рино нужен. Единственный… кто на самом деле со мной хочет, – он раздраженно вздохнул, немного успокаиваясь. – Меня ж даже мисс Китти начала прокатывать. И я знаю, что ты с ней не говорил. Просто… все знают, никто ничего не видел, но все, и она тоже, знают, она не сразу поняла, просто выставила меня однажды, сказала, что не хочет встревать в это, если тебе кто скажет. Впрочем, она и так едва меня терпела, из-за денег только, и ты не представляешь, как она мне ценник задирала… – Не сразу? – негромко переспросил Ча'тима, и Майрон, даже как-то растерянно сбившись, вдруг засмеялся. – Что? А ты что, думал, я всегда только с тобой?.. Не, ты, конечно, неплохо ебешься, но не на мои аппетиты. Мой аппетит удовлетворит только Вегас, детка, – он фыркнул. Ча'тима промолчал, но Майрон заметил эту темную кофейную нотку румянца, тронувшую его щеки, и еще усмехнулся. Заново разогревшая, не прошедшая злость горькими толчками трахала его в горло. – Подумать только, папочка Рино и вправду думал, что он такой единственный. Избранный, вот же, ебать. С каких херов только? С тех, что ли, что я зажимался с тобой в тачке, пока твои дружки по базарам шлялись? Так я б с кем хочешь зажимался, у кого еблишко посмазливей, чем у гекко, да еще хрен твердый. И единственная причина, по которой это был ты – это то, что тебя разводить не надо было. Не, первый раз в жизни меня кто-то обхаживал, и я наконец мог поперебирать, хочу я еще или не хочу. И хотя, знаешь, все равно немного стремно было, но… прикольно, ты такой здоровый, и все у тебя здоровое, и… нахрен, теперь это нахрен неважно, потому что в Вегасе не будет тебя, не будет мисс Китти, и в Вегасе ты никому не нравишься и не должен нравиться, там нужно только, чтоб бабки были. И если ты думаешь, что я потом взаправду вернусь к тебе, ты реально тупорылый дикарь, и все на этом. Потому что, знаешь, никто в здравом уме не вернется во вшивый Рино, попробовав любви Вегаса, и никто не ляжет под тебя, когда есть, из чего выбрать. Так что запомни и завяжи, блядь, уже нитку на память на своем сраном черном пальце, нахуй те… – он охнул, сбившись, когда сочная, звонкая оплеуха заставила его пошатнуться. – Замолчи. Ча'тима больше ничего не сказал и не повысил голос, только темно-коричневый, коричный румянец окрасил его скулы. – Или что? – а Майрон поднял на него злые неоновые глаза. – Еще ударишь меня? А че, давай. Как в мелодраме. Где я такой: "О, донна Сесилия, покорно прошу простить, но я вынужден оставить тебя, потому что ты собственница и буржуазная сука", а ты такой херак – и пощечину. И я такой: "Ох ты ж, блядь, донна Сесилия, ну и с хуев же ты все время бьешь меня, стоит мне хоть раз искренне высказаться, жирная ты сука", а ты… – он подавился воздухом, потому что от Ча'тимы его отделял один шаг, и темные, толстые пальцы пребольно вдавились в горло, почти поднимая Майрона над землей. – Да, да, вот так… – он зашипел, с шорохом переступая ногами и с силой вцепившись ногтями в держащую руку. – Ты ж больше ничего не умеешь. Только бить. Х-хах. Да хоть в какой костюм приоденься, а так и останешься тупой деревенщиной. – Замолчи. Я прошу тебя, – повторил Ча'тима, разжимая пальцы и слегка отталкивая его назад. Майрон еще пошатнулся, устояв на ногах, и, хрипло вдохнув, сплюнул ему под ноги. – А что так слабо? Как зарвавшуюся девчонку? Давай, не стесняйся, я и еще выдержу, ты же знаешь. Давай в полную силу! Давай! – он тоже шагнул вперед, задирая голову и с силой ударяя обеими руками Ча'тиму в грудь, даже не собираясь отталкивать, только провоцируя, но тот просто покачал головой, как будто не заметив этого. – Я… не хочу. Хотя, конечно, если ты так продолжишь, мне и придется что-нибудь с тобой сделать. Только вот не знаю, что. Разве что связать и в багажнике везти. – Да чтоб тебя, опять это… Ты хоть на что-то можешь среагировать… нормально? Не как… типа-весь-такой-крутой-папочка-мафиози? Ударь меня нормально, поговори со мной нормально, трахнись со мной нормально, давай, что угодно, давай! – Майрон толкнул его еще раз, сильнее, ударил обоими кулаками в грудь. – Перестань быть таким взрослым! – сорвалось случайно и обидно, и Майрон ощутил резкий прилив беспомощной агрессии. – Да какого хера?! – он ударил еще, крепко сжатым кулаком в не напрягшееся даже немного плечо. – Хотя бы брось меня здесь, брось меня, чтоб я знал, что тебе, нахрен, обидно от того, что я говорю! – и еще, еще несколько сухих и крепких ударов один за одним, пока Ча'тима наконец не занес руку, Майрон не знал, для чего, чтобы перехватить его запястье или дать еще одну унизительную пощечину. Он не знал, как так все получилось. Мелькнувший под расстегнутой курткой, на стянутой поверх взмокшей майки плечевой кобуре магнум зацепил взгляд. Майрон схватился за рукоятку, в ту же секунду поняв, что Ча'тима сейчас рефлекторно сломает ему запястье. Но этого почему-то не произошло, и Майрон просто живо шагнул назад, сжимая магнум влажными руками. – Хватит! Хватит так делать, черножопый ты дикарь! – крикнул он, соскальзывая подошвой по песку уходящей вниз обочины. – Ладно. Давай, Майрон. Стреляй, – спокойно сказал ему Ча'тима, прислоняясь поясницей к теплому боку своего Хайвеймена. Майрон так и стоял, понятия не имея, что ему делать, и зная только, что он точно выстрелит, если Ча'тима сделает хоть один шаг к нему. Но тот никуда не двигался, только флегматично почесал небритую щеку и слегка наклонил голову. – А что? Пристрелишь меня – и будешь свободным человеком, а, Майрон? Разве не в этом смысл? Да еще и какая тачка вдобавок, а? – он чуть обернулся и хлопнул по крыше Хайвеймена. – На ней самое то начинать новую жизнь. И возвращать не надо. Тебе же будет хорошо в Вегасе, я знаю, Майрон. Сможешь осесть где-нибудь, открыть свое дело, и какая тебе уже будет разница, кто там будет сидеть в этом вшивом Рино. Так что давай, стреляй, не парься, – он выглядел как человек, которого в самом деле не беспокоила перспектива умереть на пустой дороге без номера, но и нарочно на тот свет тоже не торопился, так что, выждав какое-то время для приличия, продолжил. – Или нет. О'кей. Тогда, если все-таки не собираешься пачкать машину моими мозгами, опусти пистолет и нормально поговорим. Только не убирай за пояс, ладно, а то у тебя так руки трясутся, что еще яйца себе отстрелишь. Давай сюда, – он протянул руку, но Майрон покачал головой, ни на секунду не собираясь опускать магнум. – Нет, – сказал он и сглотнул. – Нет. Мне страшно. Мне, блядь, нахрен страшно. Страшно, что ты бросишь меня здесь, или что пристрелишь меня, когда я его верну, или, по правде, что просто ударишь меня, – он сказал это честно; приближавшийся вечерний пустынный холод и тяжесть пистолета в мокрых руках давили на него, как будто выстрелить и взаправду было бы лучшим вариантом. – Ты правда думаешь, что я что-то из этого сделаю? – Ча'тима слегка прибрал взъерошенные прохладным ветром волосы. – Ладно, если ты мне не веришь, если думаешь… мы можем поторчать здесь еще. Мне-то теперь, видишь ли, не с руки тебя торопить. Майрон шмыгнул носом. Ему взаправду было страшно. Он был ребенком нового мира и знал, что все такие истории заканчиваются выстрелом. И даже если бы это было неправдой, даже если Ча'тима вернул бы магнум обратно в кобуру… наверное, это пугало его еще больше, потому что в этом была та неизвестность, которая уж точно никогда не присуща выстрелу. То есть пустоши остаются пустошами. У кого здесь за спиной нет истории о сухих костях бывших, нагреваемых солнцем где-то на долгой дороге между Рино и Вегасом? А у кого найдется история о том, как он по доброй воле вложил пистолет в чужую руку в желтоватом свете пасмурного заката, и после этого хоть что-то было… не то что хорошо, просто было? Майрона всегда пугала неизвестность. Он никогда не был достаточно смелым, чтобы прямо посмотреть на свои страхи. По крайней мере, так, теми или иными словами, говорили другие дети, так, посмеиваясь, говорили его хозяева, так говорил Хесусик Мордино и так говорила Мамочка. Ему было страшно. – Это ведь не будет просто, да? – он спросил, еще шмыгнув носом, и удобнее перехватил магнум. – Уж наверняка не будет, – согласился Ча'тима. – Но, ты знаешь, спасти мир тогда тоже было непросто. – Ага. Точно, – Майрон немного помолчал. И, не думая, шагнул вперед, развернув пистолет боком, почти торопливо всунул его в протянутую с готовностью темную ладонь. Отдернул свою. Ча'тима оттянул полу куртки и вернул магнум в кобуру, как будто вообще больше не обращая внимание на Майрона, и снова взял свою бутылку пиноле, открывая багажник. Майрон не то чтобы специально не смотрел на него, просто смотрел куда-то мимо, слушая, как Ча'тима копается в вещах и расстегивает его сумку. – Как знал, что тебя жаба задушит покупать что-то на месте, – пробормотал он, судя по шороху, разворачивая какие-то его шмотки, в которые Майрон заботливо завернул свою экстренную аптечку. Когда Ча'тима наконец шагнул к нему, он вздрогнул, замедленно переводя взгляд с машины куда-то ниже его плеча. – Пей, – Ча'тима взял его за руку и впихнул в рефлекторно сжавшуюся ладонь тяжелую бутылку текилы, одну из тех, которыми Майрон планировал надраться уже после НКР, но еще до Нью-Вегаса. – И, хочешь, спустись пока, посиди где-нибудь, я поставлю машину пониже и найду тебя. Не хочу вести ночью, не хватало еще напороться на рейдерскую мину. Майрон знал, что они успели бы добраться до НКР еще до того, как солнце бы окончательно скрылось, но не нашел в себе желания возражать, медленно разворачиваясь и спускаясь по естественной насыпи. Внизу, рассредоточено расположившись между сползающих куда-то еще ниже по склону скалистых изгибов, в диком сочетании густых можжевеловых кустов и редких маков там и тут причудливо росли молодые секвойи, и Майрон выбрал себе одну, повалившуюся, видимо, во время бури, и уселся на нее, скрутив крышку у бутылки и подобрав ноги. Почти не отрываясь, он выпил не меньше трети, и повело от этого сильнее, чем обычно – впрочем, он особо и не ел днем, – пока Ча'тима осторожно спустил машину ниже по склону, оставив ее под прикрытием можжевельника, вытащил из багажника покрывало с пледом, завернутые в плотный брезентовый тент, и молча устроил из них небольшое спальное место, связав веревкой одну из секвой и корни пня, оставшегося от той, на которой мрачно сидел Майрон, умело расправив тент поверх и придавив его край несколькими подобранными камнями. – Я планирую хорошо так выпить, поэтому если хочешь костер, скажи сейчас, – Ча'тима еще раз сходил к машине и тоже взял себе бутылку перед тем, как предложить это Майрону. Майрон покачал головой и сделал еще несколько крупных глотков. Горло обожгло резанувшей привычкой; текила шла в кровь и желудок слишком быстро, но он никогда не жалел об этом. – Тогда, – усевшись на расстеленном под тентом пледе, Ча'тима тоже сделал глоток и промокнул край рта тыльной стороной ладони, – давай, объясни мне, что с тобой не так. – Я не хочу быть рабом, – после долгого молчания неожиданно прямо и просто ответил Майрон. – Ты и не раб, – Ча'тима пожал плечами, внимательно смотря на него; в глубоких тенях песочного заката его глаза казались совсем черными, неподвижными провалами на смуглом лице. – Ух. Хозяин сказал мне, что я не раб. За это определенно стоит выпить, – сказал Майрон, сразу жадно следуя своим словам. – Так и будешь паясничать? – без выражения спросил его Ча'тима, тоже отпивая из своей бутылки. – У тебя нет клейма, и никто не может продать или купить тебя, и ты свободен делать то, что захочешь. Странное какое-то рабство. – Ага. Перефразирую, – Майрон сделал еще глоток, отчетливо чувствуя, как жарко и тяжело тот дал в голову. – Я не хочу, чтобы вы – ты, Мамочка, семьи – вели себя со мной, как с рабом. Называли меня рабом. Угрожали мне, как рабу. Запирали меня на конюшнях, как раба. – Я не… не думаю, что кто-то в самом деле воспринимает тебя, как раба, – подумав, сказал Ча'тима; он не выглядел задетым, как будто какие-то вещи уже приходили ему в голову. – Разве что, может быть, как… младшего брата иногда. Невоспитанного и неуправляемого младшего брата, с которым бывает… непросто. – А есть разница? – фыркнул Майрон. – Мне так казалось, – Ча'тима пожал плечами и обхватил горлышко бутылки темными губами, слегка запрокидывая ее и делая большой глоток. – Действительно. Откуда тебе знать. Никто же не напоминает тебе, что ты был рабом, куда бы ты ни пошел. – Ага. Вот бы еще никто не напоминал мне, что я тупорылый деревенщина, черножопый дикарь и жирный гомик, – Ча'тима флегматично дернул краем полного рта. – Не сравнивай, – Майрон нахмурился; его немного торчащие уши даже слегка покраснели по краю, от эмоций и быстро выпитого. – Ты не знаешь, понятия не имеешь, каково это все мне было. – Ну, всяко лучше, чем тем, которых ты убил, – но Ча'тима никак не выглядел уязвленным. – Сколько их там было? Сто? Больше? Меньше? C ними это все можно сравнивать? Потому что, знаешь, они так и умерли рабами, и у них не было ни чужого расположения, ни денег, ни развлечений, ни секса, ни любви, ни свободы… Ты убил их как раб, которому приказали, или как раб, который хотел выслужиться, или как их хозяин? – его вопросы были безразличны, и он без интереса опустил взгляд, слегка раскапывая носком ботинка песок перед собой. – Это не так все было, – Майрону надоело уже говорить об этом, даже если Ча'тима никогда не отчитывал его прямо. – Никто никого не убивал. Они умерли. Я выжил. Это иногда случается, когда ты ученый. Когда ты раб. И особенно когда ты ученый раб. – Но ты больше не раб, Майрон, – повторил Ча'тима, подняв глаза. – Или ты думаешь, я спросил, чтоб тебя попрекнуть? Я просто напоминаю тебе, что ты свободен, ты не мертв, и никто не будет насиловать тебя, тестировать на тебе джет или что-то такое еще делать. Ты можешь отказать мне, чего бы я ни попросил, можешь заламывать любой ценник за свою работу, а если Мамочка и зовет тебя рабом, так это только потому, что ты зовешь ее плодящейся шлюхой. Ты не раб. Может быть, ребенок. Может, животное. Определенно зависимый. Но не раб. А все это – остальное – можно скрыть. Чего скрыть нельзя, так это если тебя убили и отправили на вскрытие, а потом в мусоросборник, как вещь. Вот это нельзя скрыть, – он провел двумя пальцами по своей темной щеке. – Ого. Ладно. Ладно, давай притворимся, что это вот все вправду так, – а Майрон нарочно проигнорировал его последние слова. – И давай-ка отмотаем немного назад. Вот ты мне говоришь: "Будь моим парнем, Майрон. Будь хорошим мальчиком, Майрон. Приходи домой в десять, Майрон. Не ебись налево и направо, Майрон". А я говорю тебе: "Нет, знаешь, я не хочу". Я же могу тебе отказать. Только вот что же ты сделаешь? Да ничего такого, наверное. Не запрешь же ты меня под охраной, как ебаного раба, – его голос зло сорвался на последних словах, и он походя – привычкой эмоционального человека – пожалел об этом. – Это тоже все не так было, – Ча'тима поморщился, но Майрон махнул рукой. – Не цепляйся к деталям. – Нет, знаешь, это все правда было не так уж плохо. Да, я ограничил тебя. И, признаю, это было несколько… радикально. Но я тоже не… идеальный человек. Не всегда знаю, как поступать правильно. И в остальном ты мог получить все, чего бы ни захотел, стоило позвонить в город. Ты получал все, что хотел. – Ага. Прямо как у Хесуса. Все, кроме свободы, – Майрон невесело усмехнулся и сделал два крупных глотка, которые, показалось, напрочь выжгли ему слизистую горла. – Ты сказал мне тогда… ты сказал, что Мордино держат меня как раба, как вещь. Ты сказал, что это больше не будет так, что это будет здорово, если я пойду с тобой. До Арройо сто шесть миль, и сейчас полночь… – ему пришлось сделать еще глоток, отведя глаза. – Ты что, вправду помнишь это? – Ча'тима сложил руки на коленях, покачивая бутылкой; тогда это была просто глупая шутка – и слегка повысившийся пульс. – Это же ебаные "Братья Блюз", хрен ли мне не помнить, – фыркнул Майрон, впустую прокручивая бутылку в руках. – Я так-то не особо думал спешить менять свою жизнь. То есть думал, но не так, чтобы особо, – он начал немного заговариваться – или сказал это именно так, как хотел. – Но этим ты купил меня. Ты вел себя так, был таким, что это должно было быть круто. И это было. Когда мы первый раз напились и дрочили друг другу, когда застряли в той пещере со скорпионами из-за Ленни, когда убили Мордино… Я не хотел, чтобы это заканчивалось. То есть я хотел вернуться в Рино – это же Рино, мать твою, – но не хотел… Я думал, это будет одна из тех крутых историй про секс и рок'н'ролл. И вообще не думал, что она когда-нибудь закончится, а мы станем… – он замолчал, не желая говорить какие-то вещи. – Мне жаль, что это все так вышло, – помолчав, Ча'тима тоже сделал глоток текилы, поддел носком ботинка принесенный прохладным южным ветром желтый маковый лепесток и вдавил его в сухой песок. – Ага. Такая себе попытка извиниться, конечно, – поморщился Майрон. – А это и не она, – Ча'тима пожал плечами. – Я сказал, что не буду извиняться. Мне жаль, что все так изменилось, и я не считаю, что был до конца прав в том, что делал, но ты не идешь мне навстречу, чтобы я почувствовал вину. Ты делаешь то, что считаешь нужным, и я делаю то, что могу. Ну… или что бы ты предложил мне сделать тогда? Давай, я извинюсь перед тобой, если ты покажешь мне возможность, которую я проглядел и которая позволила бы тебе тогда не натворить еще больше дерьма, с которым мне бы потом пришлось разбираться. Майрону не хотелось думать об этом. Но, догадываясь, что этот вопрос рано или поздно прозвучит, он честно перебирал в голове варианты, даже если ни один не мог удовлетворить его, потому что в каждом ему пришлось бы уступить. В каждом, разумеется, кроме одного. – Не. Не в этом дело. Дело просто в том, что я не хочу быть твоим рабом, мистер Рино, – поэтому он ответил прямо, тщательно обдумав то, что хотел сказать, – и не хочу быть твоим любовником. – М-м. Принято. И кем ты тогда хочешь быть? – а в лице Ча'тимы, как это часто бывало, ничего особо не изменилось. Это выводило Майрона из себя. Это заводило Майрона. – Не знаю, – но он ответил довольно устало, вдруг неожиданно эмоционально опустошенный. – Я – Майрон. И хотел бы, знаешь, просто побыть собой. – И ты думаешь, Вегас тебе с этим поможет? – так же флегматично спросил Ча'тима, пригубив текилу. – Да, н-наверное, – Майрон пьяно запнулся, рассредоточившись и чуть не выпустив бутылку из потных пальцев; в ней осталось куда меньше половины. – Ты думаешь, если будешь трахаться со всеми, кто согласится, колоться и еще быстро спустишь все деньги в казино… ты думаешь, это и есть ты? – Ну, звучит явно больше похоже на меня, чем… нет, пойми, мне нравится с тобой. Смотреть мир, ебаться, стрелять всяких мудаков, делать что-то для Рино, защищать Рино… И я бы даже поехал с тобой в Вегас. Как… с другом. То есть другом с привилегиями, ясное дело. С охуенными шестью дюймами привилегий. Но мне не нравится, что ты воображаешь, будто я лучше, чем на самом деле. Воображаешь, что мы… поженимся в этакой маленькой часовенке между казино и тоннелем любви. Трезвыми. Воображаешь, будто мы проживем до ста лет, и это все будет что-то значить. – Я когда-нибудь предлагал тебе что-то такое? – Ча'тима опять спросил это невыразительно; текилы в его бутылке тоже стало немного меньше. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Тогда почему ты думаешь, что я такое себе… воображаю? – Потому что ты такой, – Майрон пожал плечами. – Потому что ты ревнуешь меня. Потому что ты хочешь спать со мной, и я имею в виду, спать в одной кровати, и чтобы все об этом знали. Только так не бывает. Люди смотрят сквозь пальцы, если мы просто трахаемся, но они перестанут, если ты скажешь, что это всерьез. Потому что никто не делает так всерьез. То есть Джон и Лесли Энн тоже развлекались… с мальчиками, но это были Джон и Лесли Энн, вот в чем штука. Так что я бы советовал тебе продолжить это. В смысле, спать с Лесли Энн. Неважно даже, будете вы на самом деле спать, и я имею в виду именно секс, или нет. Просто… больше не вовлекай в это меня. – Забавно, что тебя тревожит, что именно подумают о тебе другие люди. Что подумают обо мне, – Ча'тима легонько дернул краем рта. – То есть не о твоих синяках от психо, не о законах, которые ты нарушаешь, не о том, что ты ходишь ставить на бои, или не о том, что ты дерьмовый любовник, который уже пролечил бы все, что только можно, если б не ссал от любого чиха в свою сторону, а обо мне. Хотя, к сожалению, я и не слепой. Я вижу, что это тревожит не только тебя. Просто вот это вот и… забавно. Забавно, что из всех этих вещей именно любовь может тревожить Мамочку, или Мордино, или Этил. Глупо. Хотя ты и в какой-то степени прав, кстати, насчет Лесли Энн. У нее в голове не так много дерьма, как у вас. Но – пусть прямо ты и не спросил – я больше не сплю с ней. Потому что… видишь ли, я ведь на самом деле не воображаю, что проживу до ста лет. И она хорошая женщина, но я не… у меня нет в запасе этой сотни лет, чтобы спать со всеми хорошими женщинами, которых я не люблю, – он взял паузу, отпивая из бутылки и задумчиво потирая нижнюю губу ребром ладони. – Мне кажется, ты не слишком-то хорошо еще меня знаешь. Неудивительно, впрочем, нам бы стоило… больше разговаривать. Мне бы стоило больше разговаривать с тобой. Потому что пока я был ребенком и читал книжки про бога, и любовь, и другие клевые вещи, у тебя не было никаких книжек. Мало у кого в Рино, или в Реддинге, или в Дене были такие книжки. И да, то есть поэтому я делаю то, что делаю, но… наверное, иногда человека клеймят слишком крепко, чтобы это можно было поправить словами или проповедями. Мне жаль, что ты так напуган всем этим. Но если ты хочешь попробовать что-то новое – хорошо. У меня будет время подумать над этим, пока ты будешь делать вид, что тебе не страшно, и трахаться с кем-то там в Вегасе. Он замолчал. Майрон тоже молча крутил бутылку в ладонях, согревая жгучую домашнюю текилу. – Ты все-таки такой деревенский дурень, – наконец сказал он. – Ага. Вот сейчас это прозвучало очень грубо, – прохладно заметил Ча'тима. – Я не хочу жениться на тебе, – прямо пояснил Майрон, – но не хочу, чтобы ты женился на ком-то еще, тоже. – Оу, – Ча'тима безразлично глотнул текилы. – Ага. Это… сложно. То есть я не против, если ты решишь перепихнуться с кем-то, но… – Майрон никак не мог затронуть то, что беспокоило его на самом деле, но с выпивкой это дело всегда шло легче. – Мне правда страшно. Я боюсь, что у меня ничего не получится, понимаешь? Что я никем не стану и ничего больше не добьюсь. Что я ничего не значу. – Почему ты так думаешь? – без беспокойства спросил Ча'тима. – Потому что я последний раз сделал что-то такое, когда мне было типа шестнадцать. И типа с тех пор прошло достаточно времени. И у меня не получается ничего такого же. Парень, который создал джет! Это казалось… казалось, что это так круто. Но на самом деле не слишком-то. Потому что обычно люди в итоге… ну, становятся кем-то. Делают карьеру, заводят друзей, качаются в "Джангл Джим", изобретают всякие крутые штуки или хотя бы создают семьи и плодят маленьких обосранских выблядков. Например, ты – мистер Рино, преподобный, и у тебя есть твоя церковь, и клуб, и Лесли Энн, и Иисус, и семьи… А я все еще Майрон. Просто Майрон. И у меня ничего нет, кроме этого долбаного джета и самого себя. И типа как тебя, но ты-то – так себе… достижение. Ты просто мудак, который купил меня. Который заставляет меня каждый день думать, в каком он настроении и не будет ли именно сегодня настроен меня продать или выгнать. Я уже не приношу тебе достаточно денег, если сравнивать с Ван Граффами или казино, и мне страшно из-за этого. – Причем здесь вообще деньги, Майрон? – Ча'тима нахмурился. – Да притом. Все здесь притом. Мне очень страшно, я ебаный облажавшийся в жизни кусок дерьма и хочу сейчас быть в какой-нибудь зассанной комнате какого-нибудь зассаного бара Вегаса, а не здесь, я хочу надраться там и снять себе хорошенькую соску, и трахнуть ее без этих выебонов, за все оплаченные десять минут на их разъебанной койке, когда, знаешь, край твоей двадцатки торчит у нее из-под майки, и ты смотришь на нее, чтоб не смотреть на того таракана, который ползет по столбику кровати, а если оттянешь майку, чтоб помять сиськи, она еще прихватит сначала эту двадцатку так, а потом улыбнется тебе… Она не понимает, что ты говоришь, и ей все равно, каким именем ты ее зовешь. Я думаю, если снять парня, у него даже не встанет, если тебе не надо, и разница вряд ли есть, то есть ты просто смотришь, как твой хрен в резинке туда-сюда у них между ног, и тебе все равно, хотят ли они не то что тебя, а вообще, но ты все равно придумываешь, будто хотят, потому что это так… потому что ты хочешь, чтобы тебя хотели… и чтоб улыбались тебе. Среди них, этих дешевых сосок, много таких, как ты, я имею в виду, черных, или красных, или как там вас правильно звать. И я хочу быть не здесь, а там, и трахать кого-нибудь такого, как ты, потому что ему будет все равно, если я разрыдаюсь из-за психо, которым удолбаюсь где-нибудь по дороге, потому что он будет улыбаться мне, и ему будет все равно, как я его буду звать, пока у меня будут деньги, потому что я хочу трахнуть тебя, потому что я не знаю, что это значит, и просто хочу, чтобы все было по-старому. Мне очень грустно, и я хочу трахнуть тебя, как – как будто – тогда, потому что тогда ничего не было, мы только дрочили друг другу, и ты кончал мне на живот, и это ничего не значило, и меня тошнило, потому что я был все время слишком трезвым, меня тошнит, потому что я так хочу тебя… Но не хочу так. У меня… не знаю, не уверен, что сейчас встанет, потому что мне грустно, и я выпил почти целую бутылку, и из-за этого меня тоже тошнит, но я хочу трахнуть тебя. И я пешком, – он запрокинул бутылку, и после этого в ней вправду осталось только на самом дне, – пешком потом пойду в Вегас, потому что хуя с два… хуя с два я еще раз сяду с тобой в одну тачку. – Резонно, – только и сказал Ча'тима, задумчиво потерев большим пальцем горлышко бутылки. – Тогда иди сюда. Уже холодно.

***

Майрон полулежит на спине, опираясь на локти, и игриво поглядывает на Ча'тиму, лежащего на боку рядом с ним. Его темный приоткрытый член немного торчит вперед, и он то лениво ласкает его ладонью, то гладит Майрона по груди и шее. Ча'тима знает, что Майрону это нравится, нравится, что он его хочет, так что он нарочно напрягает член, стискивая в пальцах его чувствительный сосок, вызывая прикушенную улыбку и косой взгляд на сползшую немного шкурку, наполовину обтянувшую влажную темно-розовую головку. Ча'тима потирает его бледно-розовый сосок в пальцах, легонько теребит его и снова сжимает. Майрон слабо вздыхает; у него на груди не растут волосы, и Ча'тима обводит и поглаживает мягкий, золотистый на солнце пушок вокруг соска, после опять цепляя его шершавыми подушечками и сладко потискивая. Он приподнимается, наигравшись, и на четвереньках потягивается через Майрона за ополовиненной бутылкой теплого пиноле, которую тот принес из машины. Его напряженный член приподнят между смуглыми полными ляжками и легонько покачивается от движения, и Майрон, не особо меняя положение, опершись на один локоть, потягивается подрочить его рукой. Прогоняет шкурку туда-сюда несколько раз, пока Ча'тима так и опирается на песок одной рукой, взяв другой бутылку, и, подавшись навстречу, берет сочную головку в рот, обхватывает губами и жадно посасывает, подрачивая горячий ствол рукой. – Х-хах, тебе еще нужно завтракать после чиа? – Ча'тима осторожно приподнимается, вставая на колени, чтобы Майрону было удобно, и скручивает крышку у бутылки. Майрон лежит боком к нему, так и опираясь на локоть, и неторопливым ритмом дрочит его член, неглубоко отсасывая, пропуская головку то в рот, то за щеку и то и дело глядя своими неоновыми глазищами снизу вверх. Его собственный член, опустившийся до того и мягкий, напрягается и быстро наливается кровью между широко разведенных, согнутых ног, приподнявшись и скользнув по основанию бедра. Ча'тима пьет нагревшееся пиноле, стоя на коленях рядом с Майроном, и поглядывает на него вниз, пока тот опять с причмокиванием пропускает член за щеку, давая головке туго натянуть кожу на ней, покрытой мягкой, едва заметной светлой щетинкой, и слабо посасывает, живее дроча рукой ставший прилично тверже ствол. – Хочешь выебать меня в глотку? – он спрашивает, с тем же причмокиванием выпустив член из порозовевших губ и продолжая довольно крепко дрочить его, прогоняя шкурку по покрытой его слюной головке. Ча'тима не отвечает вслух, подаваясь бедрами навстречу и мягко, придержав за затылок, присовывая еще в приоткрытые губы, в горячий, суховатый и крепко засосавший рот. Он жадно пьет, до цветных пятен удовлетворения под опустившимися веками, тоже испытывая это тянущее желание помочиться, и мягко поебывает послушно раскрывающиеся губы, зная, что этак спустить ему будет сложно, и он может долго еще давать Майрону в рот, подтекая за щеку и в горло свежей смазкой и все время испытывая это ноющее, горячее и немного болезненное ощущение едва-едва не льющейся спермы. Он переступает на коленях, вытащив из мягкого рта, и Майрон отпускает его член, снова откидываясь на локти и запрокидывая голову. Открывает рот, цинично облизываясь, и провоцирует шлепнуть по разрозовевшимся губам. Ча'тима не отказывает себе в этом, отложив опустевшую бутылку, и, придержав член четырьмя пальцами и оттянув шкурку, влажно шлепает тугой головкой по раскрытым губам и похабно высунутому языку. И, слегка придержав за горло, мягко погружает член в широко, с готовностью открытый рот, между нежным языком и суховатым небом. Майрон гнусаво стонет горлом, откидывая голову еще сильнее, когда Ча'тима, не разводя церемоний, сразу всовывает член глубже, парой коротких толчков поебывая живо наполняющийся слюной рот. У Майрона хорошая, тугая и тянущаяся, растянутая глотка, но Ча'тима все равно чувствует, когда член входит туже и, прикусив губу, одним медленным, сильным и осторожным толчком растягивает его горло. Майрон сжимает складки пледа ногтями, и его маленький член привстает еще, напрягаясь и приподнимаясь над лобком. Ча'тима мельком замечает это, слегка опускаясь на коленях, проехавшись вспотевшими яйцами по обгоревшему носу и осторожно обхватив ладонью поверх сокращающейся глотки, бережно накрыв подвижный кадык большим пальцем. Возбуждение дает в голову хуже теплой мятной воды и текилы, хочется бесконтрольно и быстро выебать это тугое, влажное и переполненное слюной, доступное горло, обспускать его и, сразу вытащив, сдрочить остатки на покрасневшее лицо. Ча'тима чувствует приятную легкую боль в ноющих яйцах, в туго налитой головке и внизу живота, пока осторожно, растягивающими, медленными и пьяно отупляющими толчками ебет тесно сжимающее его член горло, смотря и чувствуя, как тот движется под его большим пальцем, под ходящим вперед-назад кадыком и натянувшейся кожей. Ча'тима несильно сжимает горло Майрона, слабо ощущая свою руку через его шею и слегка постанывая носом от того, что так все равно еще туже, еще теснее; он ебет Майрона побыстрее, чуть навалившись, липко проезжаясь яйцами по его лицу и растрахивая сладко сокращающуюся, горячо сдаивающую сперму глотку. Очень мокро, очень туго, и Ча'тима чувствует, что вправду сейчас спустит сразу в нежный пищевод, когда Майрон, состоящий для него сейчас только из хлюпающей в горле слюны, слабых и хриплых, приглушенных крепкой еблей в рот постанываний и расходящейся и сходящейся вокруг головки и ствола мокрой глотки, требовательно поднимает руку, вслепую хватая его за бедро; его член твердо и высоко стоит, не касаясь живота, и даже отсюда пахнет смазкой и спермой, полупрозрачная нитка которых тянется от головки к слипшимся светлым волосам на лобке. Ча'тима вытаскивает, проехавшись членом по влажным губам Майрона, оставляя на его лице еще щедро натекшей слюны, и молча переступает на коленях над его головой, легонько гладит его по щеке, пока тот жадно и сипло дышит. Острое возбуждение ведет, особенно когда губы у Майрона такие разрозовевшиеся, все слипшиеся слюной с белесой пузырящейся пенкой по краю, и подбородок, и под носом тоже, и щеки все румяные пятнами. Ча'тима быстро теряет контроль, вместо поглаживания уже слабо шлепая ладонью по темно-красной прыщавой щеке, по раскрытым, тянущим воздух мокрым губам, небрежно утирая их и поебывая пальцами. Майрон запрокидывает голову почти больно, и, послушно обхватив губами, сосет его пальцы, и мокрая слюна подтекает вдоль его носа. – У тебя яйца все полные, пахнут так, будто ты месяц не спускал, – он говорит, жмурясь, когда Ча'тима вытаскивает пальцы и еще шлепает его раскрытой ладонью по губам, прихватывает за подбородок, оттягивая большим пальцем уголок рта с давнишней розоватой трещинкой. – Давай, выеби меня, я хочу, чтоб ты слил мне в рот, чтоб ты выеб меня в рот, выеб своего папочку Майрона в рот и обкончал его весь, давай, – он выворачивается, снова открывая рот и высовывая язык, и Ча'тима молча берет его за шею обеими руками, в этот раз без подготовки засаживая член ему в рот целиком, тесно шлепнув яйцами по лицу и живо трахая растянутое, открытое горло. Майрон влажно хрипит, удерживая равновесие на одной руке и потягиваясь второй между ног, оттягивая член вниз и торопливо, тесно надрачивая его. Яркая нежно-розовая головка, влажная от спермы, живо мелькает в его плотно сжатом кулаке, и Ча'тима не может оторвать от этого взгляд, сильнее придушивая Майрона у самого основания шеи и частыми толчками трахая его в глотку. Это может кончиться плохо, особенно если в погоне за только большей теснотой соскользнуть руками ниже и сжать их крепче, но пока Майрон довольно и хлюпающе сипит, то вцепляясь в него, то лаская тесно сжатым кулаком свой высоко торчащий член… это сложно, но возможно контролировать, и Ча'тима то и дело ненадолго вытаскивает, давая ему продышаться, шлепая его тяжело напряженным стволом по липкому от слюны и выступивших слез лицу и снова засаживая в раскрытые, с готовностью принимающие его сочащуюся головку губы. Он чувствует, что скоро кончит, и чувствует, что не кончать так долго – довольно больно и донельзя сладко. И снова вытаскивает, и стонет сквозь зубы, когда Майрон, жадно дыша, закидывает руку наверх и, сжав в ладони, тесно мнет его яйца. – Слушай, ты, мистер Рино… – он сипло выдыхает. – Хочешь, я сдрочу твой хер себе в рот? Давай сдрочу рукой и еще отсосу. Я возьму обратно в горло – ты же хочешь спустить прямо туда, чтоб потуже было? – я возьму его обратно, когда уже польется, давай, – и, не собираясь дожидаться возражения, он живо переворачивается, вставая на четвереньки, как пьяный, с мокрым лицом – слюна и слезы густыми подтеками блестят на подставленной солнцу щеке, – и снова туго присасывается к пульсирующей головке, быстро работая рукой, этой своей особой, жесткой и доящей узкой хваткой, широко раздвинув ноги и отставив задницу. Вид должен быть восхитительный, думает Ча'тима, легко сдаваясь его напору и прихватывая за затылок, еще поебывая его мокрый-мокрый рот и торопливо дрочащую потную руку. Но мелькнувшая мысль об откровенно выставленной заднице неприкрыто манит, о ней и об этих с готовностью раздвинутых ногах, об этих маленьких мягких ягодицах, между которыми липкие светлые волоски обрамляют тугую, может, слегка-слегка приоткрывшуюся от прилившей крови, растраханную прошлым утром дырку с такой горячей и легко растягивающейся бежево-розовой каемкой, и об этих нежных, подвисающих яйцах и твердо торчащем влажном члене, который щедро спускал уже раз пять за прошедшие сутки, напрягаясь, пульсируя и сливая теплую сперму. Ча'тима молча и жестко оттягивает голову Майрона за волосы – раскрытые натертые губы и совершенно поплывшие неоновые глаза – и скупо бросает: – Перевернись. – Что, хочешь еще в глотку? – пьяно и возбужденно сипит Майрон, вцепившись в его член, и отхаркивает немного слюны прямо на плед. – Нет. Сзади. Давай. – Э. Не, подожди. Слушай, – а Майрон как будто немного трезвеет, и по его щекам снова идут густые красные пятна, – я хочу, ты не подумай, я очень хочу. Но мне в сортир бы сперва неплохо. Честно. Я с того, как ты вчера в меня кончил, так и не подмылся нормально, и с утра еще… Ча'тиму быстро утомляет его болтовня, и он коротко вздергивает Майрона за волосы, заставив заткнуться. – Ты думаешь, после всего того дерьма, которое я получал отсюда, – он снова сует большой палец Майрону в рот, слабо и влажно потрахивая, – меня всерьез беспокоит то, что в твоей жопе? Ага. Так что разворачивай ее сюда, потому что, видит Бог, если нет, я разложу и трахну тебя насильно. – Видит бог, это самое соблазнительное предложение, которое только можно получить на этой трассе, – мурлычет Майрон и послушно высвобождается из-под его руки. Он переворачивается быстро, и Ча'тима ловит его за узкие бедра, сразу растягивая ягодицы. Выглядит именно так, как он хотел, и пахнет слабо приоткрывшаяся от растяжения дырка, несмотря на слова Майрона, весьма пристойно, потной и грязной мягкой задницей, готовой к ебле. Ча'тима не нежничает, придерживая дыхание и сплевывая прямо на нее, сжавшуюся от холодной слюны и снова податливо раскрывшуюся, с припухшей от возбуждения каемкой. Майрон что-то гнусаво бормочет себе под нос, еще раздвигая ноги и крепко опираясь на ладони, а Ча'тима сразу вдавливает налитую головку и больно растягивает его зад, влажно и суховато, жадно и безразлично натягивая Майрона сразу на весь член, до самых яиц, погружаясь в мягкий внутри и болезненно зажавшийся у основания зад и шлепаясь бедрами. – Ты хоть думаешь иногда, как это больно, сука ты, блядь? – стонет Майрон, зажимаясь и сразу подмахивая, пока Ча'тима, не собираясь делать это мягче, трахает его тихо похлюпывающую задницу частыми, жесткими толчками, натягивая на свой член до сладко дающего в голову и низ живота ноющего удовлетворения.

***

– Не так как-то я себе это представлял, – пробормотал Майрон; Ча'тима вжал его руки в плед над головой, целуя шею в расстегнутой до пояса рубашке. Он уже спустил с него подтяжки и наполовину расстегнул брюки, но рубашку так толком и не выправил, вообще толком не раздел, больше присасываясь губами к голой влажной груди, к пропахшим потом подмышкам, к лобку в полурасстегнутой ширинке, покрывающим его светлым волосам, торчащим между частично выскользнувшими из растянутых петель пуговицами трусов, и к жадно, пьяно приоткрывавшемуся рту. – А это важно? – спросил его Ча'тима, соскальзывая ладонью по худым рукам вниз и отпуская. – Чтоб все было, как ты себе представлял? – Не. Я не против, когда ты ведешь, – Майрон уточнил, проводя освободившимися руками по его напряженным плечам и предплечьям – Ча'тима уже стянул свою крепко пахнущую кожей и потом куртку, оставшись в одной застиранной майке, – по темной коже, туго охватывающей твердые, покатые мышцы. – Но иногда прям ебет, что ты такой здоровый, – Майрон дернул краем рта, живо спускаясь руками ниже и расстегивая его ремень. Ча'тима помог ему, со своими штанами и его, и с остальным тоже, путаясь руками и целуясь, чтобы не говорить. Говорить не хотелось, хотелось пить и трахаться; Майрон был как-то болезненно возбужден, терся набухшим членом о его живот и его член и неумело лизался, хватал за грудь под майкой, пока они ее не скинули, за волосы и плечи. Он попытался упереться ногой в ногу и перевернуть Ча'тиму в какой-то момент, и тот согласно повалился на спину, давая себя оседлать. Когда любишь кого-то, поддаваться – очень просто. Ча'тима не думал об этом, нашаривая оставленную Майроном бутылку и двумя глотками допивая оставшуюся текилу, пока тот устраивался у него в ногах, уложив руки на послушно разведенные бедра. Майрон еще малость помастурбировал себе – его член стал немного мягче, пока они раздевались, – лапая Ча'тиму за бедра, сплюнул на пальцы и походя приласкал его зад, потерев и на пробу свободно всунув один, а потом сразу второй и легонько подрастянув ими. Это видимо завело его, и он еще немного подрочил задницу пальцами, не переставая загонять свой член в кулак, так, что мошонка слегка подергивалась в такт движениям руки. И быстро вытащил пальцы, оперся ладонью на плотный живот, слегка нависая над опиравшимся на локти Ча'тимой и пристраиваясь между его с желанием согнутых ног. – Ты очень красивый, – Майрон сказал это не так, как обычно, прихватывая свободной рукой за сочный, собравшийся складками бок и грубовато, сухо вставляя напряженный, но так и не до конца твердый член. – Ну, не то чтоб очень-то, ага? – прокомментировал это Ча'тима, лениво потягиваясь к его плечу, подтягивая к себе, пока Майрон возился, помогая себе рукой и с силой вставляя глубже. Член у него был маловат, как для того, чтобы с девчонкой, и в самый раз – чтобы с мальчишкой. Все равно немного больно после пальцев, но не так чтобы слишком. – Бутылка текилы, – не уязвленно напомнил Майрон, – и, по-моему, я сегодня еще закинулся чем-то в кебабной… – он ахнул, делая первый мягкий толчок. Приятное чувство чужого не до конца оформившегося желания, твердеющего внутри члена; Ча'тима подумал, что можно было и пососать немного, но можно и нет, осторожно приподнимаясь на локте, приподнимая задницу и прихватывая сидящего между его ног Майрона между лопаток, притягивая к себе. Сперва не так чтобы очень удобно, но очень легко разогреться; Майрон быстро перешел на короткие, частые фрикции, изредка вжимаясь бедрами, но чаще вставляя едва ли больше, чем наполовину. Его быстро ставший твердым маленький член сладко и тянуще скользил вперед-назад, ровно настолько, чтобы хотеть мастурбировать себе и плотно зажиматься вокруг все время выскальзывающей и снова растягивающей тугую каемку головки. Ча'тима любил такой секс тоже, не всегда с Майроном – из-за его поведения, понятное дело, а не члена, – не всегда, но сегодня. Сегодня, когда тот так часто дышал, вжав большие пальцы в собравшиеся складки между бедрами и боками, и, сидя на коленях, трахал его быстрыми толчками, живо двигая своей маленькой задницей. Ча'тима так и опирался на локоть, размеренно дыша ртом и медленно, с отдачей мастурбируя свой тяжело набухший член. Возбуждение давало в голову, рассредотачивая ощущения и окрашивая их жгучим привкусом текилы. – У нас с тобой давно так не было, у тебя узко очень… блядь, так хочется уже… да блядь, ради всего святого… – выругался Майрон и резко вдруг задохнулся, глубоко, хрипло втягивая и хватая воздух ртом и трахая Ча'тиму поглубже, с очередным коротким невнятно-матерным стоном влажно засаживая ему по собственной так быстро выплеснувшейся сперме. Он вытащил с недовольным лицом, едва поправив дыхание, еще немного подрочил рукой и, когда Ча'тима оттянул правую ягодицу, впившись ногтями, зная, что Майрону это нравится, обтер головкой влажную, открытую ему дырку и размазал по ней еще несколько сочных капель спермы. – Ты чистый вроде… – он задумчиво опустил глаза, устроив свой член в ладони и разглядывая его. – Пососешь немного? – Это вопрос? – Ча'тима поднялся, садясь, и наклонился вперед, широко расставив ноги. Майрон мастурбировал мягкий ствол, подергивал и водил по нему ладонью, явно предлагая ему отсосать только головку, хотя и весь его маленький член так легко и вкусно помещался во рту. Но Ча'тима не настаивал, хватая мягкую, влажную еще головку губами, засасывая ее и лаская языком. – Ага, давай, подними его, детка… полижи его еще, вот так, снизу, давай… – забормотал Майрон, мягко придерживая, поглаживая ствол двумя пальцами и жмурясь. Он оттянул шкурку, то пропуская головку в мягко посасывающие губы, то пошлепывая натянутой уздечкой по толстому языку, и это все не заняло много времени. – Давай только сзади теперь, – Майрон отстранился, гнусавя и мимолетно поглаживая Ча'тиму по нечесаным волосам, – а то неудобно так… В бутылке у Ча'тимы оставалось около двух третей, и он отпил еще перед тем, как встать на четвереньки. Так было неплохо, даже если из-за маленького роста Майрона все равно не особо удобно; Ча'тима сильно прогнулся в спине, чтоб задница была пониже, и, чтобы мышцы не так затекали, оперся на обмотанную веревкой тента секвойю, сперва еще по-детски заправив набухший и тяжело свисавший член между ляжками и зажимая его ногами. Он хотел сделать это все поуже для Майрона и приятнее для себя, и удобней уперся предплечьем в секвойю, когда Майрон потер набухшей головкой его стиснутые ногами яйца и без какой-либо цели сплюнул на них. – Такие тугие… – он вдавил головку в мягкую мошонку и тесно провел ей наверх, по промежности, собирая свою слюну и упираясь наконец в горячую, чуть открывшуюся дырку. Смачно схаркнул на нее и свою вжатую в нее головку тоже, давая той слегка скользнуть внутрь и сразу вынимая. – Хочешь кончить? – спросил его Майрон, смял ягодицы, царапнув ногтями, и сразу глубоко присунул во влажный, полный его же спермы зад. – Господи Боже, а ты как думаешь?.. – Ча'тима уперся лбом в свое предплечье, опираясь другой рукой на песок между торчавшими корнями, и удобнее отставил задницу, слабо переступив сведенными коленями. – Ты что там еще, молишься? – явно не слушая, пьяно и без интереса спросил его Майрон. – Не, не тот адрес, красавчик. Он трахал его уверенно и быстро, с этакой прохладцей, иногда постанывая, и Ча'тима, соскальзывая вспотевшим виском по предплечью, через раз потирался щекой о холодную и жесткую кору секвойи; завтра на темной коже останутся слабые, едва заметные царапины. Его зажатый между ляжками член тяжело ныл, и пришлось сжать ноги крепче, чтобы он терся между ними от этих быстрых, раскачивающих тело фрикций, с которыми Майрон равнодушно натягивал его на себя, на всю длину скользя своим маленьким, снова быстро ставшим твердым членом туда-сюда и легонько шлепаясь бедрами. – Ну и видок у тебя, мистер Рино, – он пробормотал с задохнувшимся смешком в какой-то момент, сильно шлепнув по качнувшейся от этого полной ягодице, – все такое румяное, мокрое и раздроченное… так и просится, чтоб выебли. Сейчас, подожди, еще получше пойдет… Он вытащил, немного вытирая рукой, и снова одним толчком покрепче засадил, устроив липкую ладонь на спине. Ча'тима охнул, прикрыв глаза; на второй заход Майрон уже не особо торопился заканчивать и так и долбил каждым толчком по простате, до жгучего, разливавшегося между ног жара. Эта тупая долбежка сводила промежность и отдавалась в пояснице, окатывая слишком сильным удовольствием до стона и требования; Ча'тима торопливо подавался Майрону навстречу, сам задавая ритм, насаживаясь на горячий член, обжигавший твердостью, и ткнулся щекой в холодную, ободравшую кожу секвойю, когда под закрытыми веками поплыли бледные цветастые круги, и по бедрам, зажавшим член, потекла жидкая сперма. Он кончал долго, до сведенных мышц живота и промежности долго, отдаваясь тугой и жесткой долбежке, определенно отправлявшей его в богословский рай с каждым жадным шлепком бедер, с каждым ощущением скользившего внутрь и наружу тесно зажатого члена. Майрон тоже сипло застонал горлом, заведенный чужим сильным оргазмом, но не остановился, трахая его только быстрее, больно зажав бедра. Он двигался еще несколько долгих минут, гнусаво постанывая горлом и совершенно невнятно матерясь, заставив еще жидко потечь на свои ноги, пока наконец не спустил ему в зад, впечатав бедра в бедра и задержав дыхание; его член твердо напрягался, выталкивая сперму, и он часто дышал, почти не двигаясь и растягивая удовольствие. Он опять вытащил только еще через минуту или две, медленно, уже расслабленный член, и фыркнул. – Х-хах… все-таки тупо это все. Вот я вроде только что дважды за так просто трахнул и спустил в задницу, которую такие, как я, не могут себе позволить, но почему-то чувствую себя все равно говено, – он отвернулся, подбирая свои снятые трусы и вытирая ими член и вспотевшую промежность. Ча'тима тоже сел, лицом к нему, наконец разлепляя ноги и проводя ладонью по своему члену, все еще тяжело свисавшему вниз. – Ого, – только и сказал Майрон, искоса глянув на него и на его ляжки, все в тонких белесых линиях натекшей до колен спермы. – Тебе вытереть? Ча'тима молча кивнул, шире раздвигая бедра, и Майрон тоже молча, смяв трусы в ладони, кое-как обтер ему колени. Ткнулся ладонью между ног, когда закончил, мягко вытер член и яйца, опершись на твердое, мускулистое бедро. Немного подтер зад и промежность, опустив руку. – Блядь, – выдохнул в сжатые темные губы, коснувшись все еще горевшей, раскрытой и мокрой от его спермы дырки пальцами мимо перепачканного сатина, и придвинулся еще ближе, осторожно погружая их в растянутую и натертую задницу. Ча'тима вздохнул, чуть приподнимаясь на коленях, и Майрон сразу глубоко засадил согнутые пальцы, вызывая жестко затянувшее желание еще и еще продолжить. – Ты еще хочешь, – констатировал Майрон в его приоткрывшийся рот, медленно трахая его пальцами и слегка скользнув языком по губам. – Давай остановимся. Я не хочу заниматься с тобой любовью. – Да, это было бы паршиво, – прохладно согласился Ча'тима, беря его за загривок и прижимая к своему рту, грубо и глубоко целуя. – Ага, – сказал Майрон, когда Ча'тима отпустил его, и отодвинулся назад, осторожно вытащив из него пальцы. – Ага, – сказал Ча'тима, сводя ноги. И подумал, что ему нужно выпить еще. Возбуждение и накатившая сонливость мешались в равных пропорциях, и то, что они молча пили голыми из одной бутылки в опустившейся темноте, способствовало и тому, и другому. – Слушай, – Майрон вытянул руку рядом с его рукой, когда он уже решил сдаться сну, устало привалившись к сухо холодившей спину секвойе, – а вот как ты думаешь, – он сделал крупный глоток, – как думаешь, чем все это закончится? – Что? – без эмоций в голосе спросил Ча'тима, снова открывая глаза и все равно ничего не видя в ночной темноте. – Ну… я. Ты. Мы. Все это. – А я почем знаю, – помолчав, риторически ответил Ча'тима. – Действительно, – не возразил Майрон, легонько приваливаясь к нему и дергая голым плечом. – Я вот все еще не знаю, кто я. Чего еще от тебя хотеть. – Ты – Майрон, – Ча'тима ответил бывшей когда-то забавной привычкой, чувствуя легкую грусть от этого. – Ага. Осталось только выяснить, что это значит, – хмыкнул Майрон, и Ча'тима устало вздохнул. – Ты – лучший химик, который у меня есть. Не такой уж плохой любовник, по крайней мере, если не забываешь работать ртом. Здраво рассуждающий циник. Полный хорошо идущих на рынке идей энтузиаст. Эгоист. Забыл слово. Продажный сукин сын, который всегда найдет, кому подсосать. Трус. Творец. И определено бог. – Ага, ага. Вот последнее – это не смешно, – фыркнул Майрон. – А я и не смеюсь, – Ча'тима пожал плечами. – С чего тогда? – Майрон повернул к нему лицо; черты смазались темнотой, и даже огромных глаз было почти не видно. – Это из-за джета, что ли? Или потому, что ты меня любишь? – Нет, – ответил Ча'тима и резко отстранился от него, тяжело укладываясь на пледе, устраиваясь на боку и немного подтягивая колени к животу; голова неприятно ныла от текилы и усталости, и ему было грустно. – Потому что ты ссаный говнюк, который думает, что все в мире, блядь, крутится вокруг него.

***

Да, Майрон определенно не из тихих, удобных любовников, а из этих эгоистичных чувственных говнюков, дышащих в гнусавый стон и быстро привыкающих к боли между раздвинутых ног, так что, когда Ча'тима берет его сзади, он только жадно подмахивает жестко долбящим его толчкам и ритмично, часто шлепается бедрами. Ча'тима еще продергивал его член пару раз, приостанавливаясь и чуть успокаиваясь, давая ему самому подвигаться, свободно насаживаясь на всю длину, и у него все время крепко стоит; он ужасно возбужден, хотя и не трогает себя, но головка вся нежно-чувствительная и мокрая, липкая, и он стонет горлом, когда Ча'тима дрочит ее одну кулаком, быстро отпуская и снова прихватывая его за бедра, жестким ритмом трахая его, раскрытого, глубоко принимающего весь его член и часто качающегося на четвереньках. – Преблядская божья матерь, ты что… ты ж никогда меня так не ебал, – Майрон задыхается, и его ноги сладко дрожат под втиснутыми в кожу пальцами, – так долго, блядь, – член входит так глубоко, лобок сухо впечатывается в маленькие ягодицы, и Ча'тима еще сжимает их в ладонях, растягивая пошире, до вмятин от ногтей вдавливает большие пальцы в румяную кожу и частыми глубокими толчками, едва вытаскивая, целиком засаживает свой член в тщетно пытающийся зажаться зад с подсохшей слюной на растянутой темно-розовой каемке. – Пока поссать не схожу, мне тяжеловато кончить, – он скупо замечает, сбившись в дыхании от очередной поплывшей вспышки удовольствия, раскатившейся по низу живота. – Блядь, знал бы, каждое утро первым делом тебя б седлал… – стонет Майрон; его руки, сжавшие плед, и плечи, лопатки тоже потряхивает, но это не мешает ему живо двигать бедрами даже в такой крепкой хватке, плотно насаживаясь. – Хочешь сейчас? – спрашивает Ча'тима, все равно чувствуя легкое похмельное сухое нытье в мышцах, тоже прилично мешающее расслабиться и кончить. – А че, давай, – Майрон с готовностью соглашается, слегка приостанавливаясь и поворачивая голову. – Блядь, да, я хочу, блядь, от души покататься на твоем толстом хрене, – его щеки все красные, и он стонет еще, когда Ча'тима вытаскивает из него член, придержав за оттянутую ягодицу и еще не удержавшись, несколько раз шлепнув налитой головкой по раскрывшейся дырке. Тот все же немного грязный, больше под головкой и у самого основания, там, где его оплетают жесткие черные волосы, и подает этим тяжелым запахом, но Ча'тима решает, что, насколько он ни станет грязнее позже, это потерпит до столь желанной ванны в салуне Дасти. Все что угодно может потерпеть до салуна Дасти, когда Майрон, ловко перевернувшись и упершись ладонью в грудь, мягко толкает его назад и уже седлает бедра, прихватывает член влажной рукой, оттянув наверх, и соскальзывает своей теплой и тугой дыркой по головке. – Да хрен знает, может, мне и в НКР остаться… вон на ранчо к Роджеру пойду устроюсь… а че, я тебя тогда, когда мы на него работали, в его хлеву уж не хуже брамина объезжал, – мягкие, растянутые мышцы все равно тесно охватывают головку и сразу под ней, когда Майрон наконец проталкивает член в себя, глубоко охнув и сразу садясь до самых яиц, доставляя тугое и теплое удовольствие им обоим. Он ловко пересаживается с корточек на колени, опираясь на живот Ча'тимы и сразу ерзающими толчками насаживаясь на член; его собственный возбужденно торчит вверх, то и дело сочно шлепая по животу, и мошонка туго поджата, он уже готов кончить и по этой самой причине не трогает себя рукой. Ча'тима прихватывает его под острыми коленками, под ритмично напрягающимися бедрами, подтягивая на себя. – Ага, это очень трогательно, что ты помнишь, детка, но не отключайся. Поработай бедрами и трахни меня, – Ча'тима говорит грубо, удобно устроив его на себе, откидываясь назад, на локоть и с удовольствием смотря, как Майрон, весь раскрасневшись, часто дыша ртом и плотно зажавшись, живо скользит бедрами вперед-назад. – Блядь, черножопый ты сукин сын, – сквернословит, задыхаясь, как и всегда, и с его головки еще капает на живот, – глубоко как, сука ты, блядь, – быстро двигает бедрами, и член почти не выскальзывает из его задницы, только тесно трется внутри, – давай, детка, дай мне… засади мне весь свой толстый хер, красавчик… – он обхватывает собственный член ладонью, почти не сбиваясь и живо мастурбируя, но Ча'тима резко перехватывает его запястье и возвращает руку на свой живот, больно удерживая. – Нет. Кончишь, когда я кончу, – он говорит сбито и жадно, полуслепо от возбуждения оглядывает торопливыми движениями бедер трахающего его, раскрасневшегося до груди Майрона. – Давай, детка, я хочу спустить в тебя, и ты тоже хочешь, ты можешь спустить на мне, так что давай, двигайся, – Ча'тима держит его за руку, прижимая к своему напряженному животу, и Майрон хнычет, упираясь растопыренными пальцами другой над его солнечным сплетением, но ничуть не замедляясь, быстрыми скачками насаживаясь на его твердый член и почти-почти давая кончить. – Да у меня льется уже, господи ты, еб твою мать, боже, – его текущей смазкой и вправду остро, ведуще пахнет, хотя и не только ей, и он туго зажимается, со стоном сдаивая член частыми толчками, – да чтоб тебя, блядь ты деревенская! – он тянет руку, и его бедра скользят так быстро; Ча'тима чувствует первый тянущий предоргазменный спазм и отпускает зажатое запястье. – Не останавливайся, – он шепчет – приказывает и просит, – напрягаясь всем телом, и ловит ладонью темно-розовую головку, обхватывая и туго сдрачивая сразу брызнувшую ему на живот сперму. Майрон кончает ему на живот, высоко рыча сквозь зубы, чуть раньше, чем он спускает ему внутрь, в горячую, туго сдаивающую его дырку, сокращающуюся с каждой льющей по пальцам струйкой. Майрон останавливается, только когда от резкого движения бедер мокрый член выскальзывает из его задницы, и, проехавшись по нему промежностью, мягко и уверенно садится поверх, придавив всем весом к лобку, так, что еще пара капель вытекает на черные, грязные волосы внизу живота. – Блядь, – он передергивает плечами, и в его голосе опять появляется это гнусавое горловое мурлыканье, свидетельствующее о крайнем удовлетворении, – сколько нам там Вестин давал на руки за отработанных бычков? По семьсот пятьдесят? – Ты правда хочешь, чтоб я опять заплатил тебе за секс? – Ча'тима приподнимает свою густую, ровно и красиво очерченную бровь, и Майрон со смешливым фырканьем закатывает глаза. – Зануда, – он осторожно приподнимается, сунув руку между ляжками, и смотрит под себя. – Ох, блядь… Ну и ладно. Я тебя предупреждал, детка, – морщится, так же осторожно пересаживаясь, пока Ча'тима утомленно запрокидывает голову, закрыв глаза. – Слушай, мне теперь это все слить надо, не хочу до следующего утра просидеть у Дасти в сортире. Так что вытрись и верни, а то тут даже подтереться ничего не растет, – он подбирает и кидает свои испачканные еще вчера трусы Ча'тиме на грудь, и тот, вздохнув, садится, и тщательно вытирает член, облегчившиеся яйца и живот. Протягивает обратно поднявшемуся Майрону. – О'кей. Я сейчас, – а тот почесывает одну ногу ступней другой и, смяв грязные трусы в ладони, оглядывается в поисках места поудобнее. Медленно, потирая поясницу, отходит на пару шагов, хрустнув сухой травой вокруг куцего, тощего макового куста, и как-то вымученно опускается на корточки. Ча'тима потирает переносицу и на ощупь нашаривает оставленную Майроном в песке бутылку текилы. Делает небольшой глоток, чтобы взбодриться, и решительно двигает плечами, разгоняя кровь в томно ноющих мышцах. Он одевается быстро, отряхнув майку от песка, застегнув подтяжки носков на полных икрах и не без труда натянув кожаные штаны на лоснящиеся ноги. Не застегивается сперва и, открыв головку еще горячего, приятно ноющего члена и удовлетворенно, шумно выдохнув носом, щедро мочится на сухой песок. Становится легче; это чем-то похоже на прошедший яркий оргазм и ощущается его приятным, тяжелым завершением. Он застегивает ширинку и туго стягивает ремень после, накидывает куртку на плечи, тоже отряхнув от песка, обувается и успевает собрать вещи, крепко скрутить покрывало и плед, развязать тент и завернуть их в него, стянув поверху веревками, пока Майрон, облегчившись, подтирает зад и, хмыкнув, бросает свои грязные трусы под тот же маковый куст. – Я зна-аю, что ты дрочишь на всю эту экологию-шмакологию, но одной гнилью больше, одной меньше – у нас все равно уже случился конец света, – он дергает плечом и вытирает руки о бедра перед тем, как подобрать свои брюки и, встряхнув, быстро натянуть на ноги. – Ну что, детка, какие планы? – А что-то должно было измениться? – отстраненно спрашивает Ча'тима, оглядываясь и подбирая присыпанные песком бутылки из-под пиноле и текилы. – Я подброшу тебя до НКР, сам подзависну там с Фрэнком, а ты дальше делай что хочешь. – Эй, – а Майрон хмурится, заправившись и быстро застегивая пуговицы. – Не. Ты серьезно? – Вполне, – Ча'тима зажимает пустые бутылки под мышкой, поднимает свернутый кулем тент и делает еще маленький глоток текилы. – Это все было круто, Майрон, но меня ждет Карлсон, а тебя – Вегас. – Э-эй, – Майрон кое-как, прыгая поочередно на каждой ноге, натягивает туфли на босые ступни, накидывает рубашку с парой въевшихся пятен от песка и травы и, набросив подтяжки на плечи, застегивается на ходу, торопливыми шагами следуя за Ча'тимой к машине. – Ладно. Ладно, красавчик. А что, если я скажу, что немного… может быть, немного погорячился? – Скажи. Мне все равно, – Ча'тима открывает багажник и укладывает в него тент и пустые бутылки. Подумав, решает допить остатки текилы, пока будет вести. Даже если ее осталось совсем немного, это лучше, чем ничего. – В смысле все равно? – а Майрон жестко берется за крышку багажника, мешая его закрыть и заставляя посмотреть на себя. – Слушай… я понимаю, что ты не особо-то извинился… то есть вообще не извинился, сказать по правде, но… может, мне все равно надо было выговориться. И чтобы ты не вел себя со мной, как с ребенком. Чтобы поговорил со мной. И хотя ты не извинился, но ты сказал, что тебе жалко, и что тебе бы хотелось, чтобы так не было, и… не знаю, в общем, по-моему, я вроде как не против даже попробовать простить тебя. Мне вроде как полегчало, пока я тебе вчера… душу изливал и все такое. – Это хорошо, – а Ча'тима, выслушав, аккуратно сдвигает его руку и закрывает багажник. – Только мне не полегчало. Он отворачивается и обходит машину, отпивая на ходу. – А с чего тебе должно? – быстро заводится Майрон, но сразу примирительно поднимает открытые ладони. – Ладно. Ладно, красавчик. Давай поговорим об этом. – Садись в машину, – устало говорит Ча'тима, опираясь ладонью на горячую крышу Хайвеймена. – Ага. Хер тебе. Я ни за что не сяду в эту гребаную тачку, пока мы с этой херней не разберемся, – но Майрон уже упрямо скрещивает руки на груди. – Ладно. Тогда я подожду. И Фрэнк подождет, – Ча'тима невозмутимо отпивает еще текилы, удобней опираясь на каленую крышу. – Ты захочешь есть, и ванну, и тебе станет жарко, так что придется сесть. – Перебьюсь, – отрезает Майрон. – Блядь… я вот не понимаю. Серьезно. Ты – преподобный мистер Рино. Что тебе еще не так? – Это просто слова, – Ча'тима пожимает плечами, маленькими глотками потягивая текилу и прямо смотря на него. – Слова, слова… Все на свете – слова, а ты – не Далида и не Ален Делон, – злится Майрон. – А я не… ладно, ладно, давай еще раз… чего тебе еще не хватает, мистер Рино, чтоб перестать сейчас кукситься, будто у тебя есть взаправдашние проблемы? – Не знаю, – Ча'тима еще пожимает плечами. – Ну… блядь, да хоть например? Вот чего бы ты сейчас хотел? – М-м… Пожалуй, не отказался бы от нагретого сиденья Хайвеймена под задницей, полной бутылки старой доброй текилы и хорошенького парня на пассажирском, – Ча'тима невесело улыбается краем рта. – Понимаю всю иронию вопроса… но этот хорошенький парень – это ведь не я, да? – тоже невесело, сощурив один глаз от режущего солнца, спрашивает Майрон. – Нет, – Ча'тима качает головой и делает глоток побольше. – Резонно, – Майрон легонько придерживает дыхание. – И… какой он тогда? – Не знаю. Красивый, – Ча'тима снова улыбается краем рта и немного молчит. – Что, разочарован? Думал, я скажу что-нибудь поумнее? Нет, я… я все еще обычный человек, Майрон. Я хочу, чтобы меня любил обычный красивый парень, и чтобы он отсосал мне в машине, пока я буду держать его за эту цепочку с крестиком, и потом мы ели энчиладу в салуне у Дасти, потому что ему нравится энчилада, и бухло у Дасти, и то, что я думаю насчет Танди и Фрэнка Карлсона, – он молчит еще немного. – Но это тоже просто слова. – Ага, – выдыхает Майрон. – Просто сопливые слова. Он тоже молчит, щурясь от солнца, и чувствует во рту неприятный сухой привкус, тот, которым отдает утро посреди пустошей, тот, который ты каждое это утро перебиваешь крепким спиртом. – Иисус не любит меня, – наконец говорит Майрон, чуть подняв правую руку и приобняв себя за плечо. – Но к этому-то я привык. К тому, что ты меня не любишь, привыкнуть будет сложнее, – он морщится, но Ча'тима только пожимает плечами, так и смотря на него с какой-то похмельной усталостью. – Я не хочу в Вегас, – говорит Майрон, и это не вызывает никакого изменения в темных раскосых глазах. – Я знаю, – после паузы соглашается Ча'тима и протягивает ему бутылку. – Ты не хочешь в Вегас, но ты больше никогда не вернешься в Рино. – Опять угрожаешь? – невесело усмехается Майрон перед тем, как сделать большой глоток. – Нет. Просто такие, как ты, не возвращаются из таких мест, как Вегас. Они живут там ярко и быстро, потому что как рождены для таких мест. И умирают там же. – Не уверен, что рожден для Вегаса, – шмыгнув носом, замечает Майрон. – Не уверен, что вообще для чего-то. Нахрен эти ваши христианские предназначения. Я не знаю, чего я хочу. – А я не знаю, чем тебе с этим помочь. Сядешь в машину? – Ага, – Майрону не хочется соглашаться, но он не может придумать ничего умнее. И, обойдя Хайвеймен, привычкой, от которой уже нужно было избавиться, открывает пассажирскую дверь. Летняя жара звенит в ушах и пахнет душной, раскаленной кожей. – Я родился в Рино, – Майрон говорит позже, когда Ча'тима уже заводит машину и осторожно выводит ее по травянистому, сухому участку насыпи обратно на дорогу. – Не буквально. То есть на самом деле я понятия не имею, на какой свалке мой кобель-папаша решил меня насильно зачать и на каком базаре моя сука-мамаша решила меня выдавить из себя и сразу налепить ценник, но предпочитаю говорить, что родился в Рино. Хотя до того, как мы с тобой… я ничего другого толком и не видел, кроме Дена и Рино. Просто… – он тяжело вздыхает, – я не тот выдуманный хороший парень, преподобный. И у меня дикое несварение от энчилады, и еще когда ты кончаешь в меня, не всегда, но иногда прям жестко прихватывает. Но, знаешь, давай… давай я угощу тебя этим мексиканским дерьмом, хотя это будет и на твои деньги, но все равно. И, если хочешь, можешь еще спустить в меня потом, можешь в рот, а можешь в задницу, мне уже разницы не будет, из меня все равно наверняка с обеих сторон польется… – Да, Рино – отменный город, – перебивает Ча'тима, переключая скорость и не смотря на него. – Лучший город в мире, я думаю. Самый большой и самый маленький. Наш город. И я люблю его. – Ага, – сбившись, негромко соглашается Майрон. – Ага, именно это я и хотел сказать, – на самом деле он хотел рассказать, как хочет дать ему на рыночной парковке, но глотает лишние, неуместные слова. – Ты напоминаешь мне его, – тем временем так же спокойно продолжает Ча'тима, как будто не слушая. – Такой большой. И такой маленький. Дикий, необъезженный, грязный, матерящийся, сонный на отходняке после психо, жадный, злой, не выспавшийся и сверкающий, как клубный неон. Интересно, если б я встретил тебя в Вегасе, я бы тоже так полюбил его? – Замолчи, – тихо просит Майрон и, несколькими жадными глотками допивая текилу, тянется включить радио. Республиканский сигнал скоро должен стать приемлемым, но ему уже сейчас хочется выкрутить низко бубнящего Фрэнки Лэйна на полную громкость. – Почему? – флегматично спрашивает Ча'тима. Майрон хотел бы ответить, но ему нечем, и он только молча крутит ручку радио. – Знаешь, есть с этими сверкающими городами одна штука… Ты можешь вложить в Рино душу, и деньги, и целую жизнь, но… когда ты выдохнешься, или умрешь, или даже уедешь слишком надолго, никто тебя уже не вспомнит. Ты никому там не нужен на самом деле, и все, что от тебя останется, просто однажды куда-то денется. После вечера в казино наступит похмельное утро, только тебя там не будет. И ты знаешь об этом, но почему-то все равно не можешь остановиться. Может быть, потому что неон, которым светит Рино, стоит того. Может быть, потому что ты дурак. – Или, может быть, потому что тебе все равно некуда больше возвращаться, – Майрон дергает плечом. – Я буквально о Рино, если что. Мне некуда больше идти, чтоб ты понимал. Я всегда жил в Рино, я не уверен, что могу жить без Рино, и я не хочу в Вегас. – Я знаю, – повторяет Ча'тима. – Как думаешь, Фрэнк сильно взбесится, когда поймет, что ему придется отчитываться перед Танди за проебанный Реддинг? – Майрон меняет тему разговора. – Да, думаю, он предпочел бы еще одно свидание с Мамочкой встрече с Танди. Глупо, потому что Мамочка все равно откусила бы ему голову после ужина, но имеет смысл, потому что Танди при всех вырвет ему яйца, и тут уж не знаешь, что выбрать. – Кстати, ты ведь подумал, что, наверное, пока придется отозвать некоторые поставки? – а Майрон впустую меняет тему за темой. – То есть нет, ты можешь продолжать стабильно снабжать всех желающих джетом, но я бы пока не особо свободно себя чувствовал с ультра-джетом на твоем месте. И лучше б на всякий завернул все экспериментальные разработки… В общем, док объяснит тебе, что там у нас как, она правда умная, но без меня… вряд ли справится с чем-то новым, так что, скорее всего, ее команда только угробит товар, и ты впустую встрянешь на бабки. То есть это все кажется, что легкие деньги, но обосраться тут… – Я знаю, Майрон, – успокаивает его Ча'тима. – И что, все равно отпускаешь меня в Вегас? – Я же сказал, что ты не раб. Майрон молчит, борясь с желанием переключить становящуюся все четче волну. Почти триста лет назад мертвецы из "Платтерс" записали песню, которая все еще способна раздражающе задеть. – Я накидаюсь таблетками, как только ты высадишь меня, – наконец говорит Майрон. – Может, еще зайду в совет и выскажу Танди все, что думаю насчет ее уебищной наркополитики. – Ага. Только ты не пройдешь Гюнтера, и охрана пристрелит тебя еще в холле. – Да, стоит подумать над этим, – говорит Майрон, бестолково потирая пальцем зеленое пятно на колене. – Слушай, я не тот парень, – в конце концов признает он, когда, плюнув на палец, только растирает пятно сильнее. – И не буду им. И если ты встретишь кого-то получше, кого-то такого, я не буду включать дурака, – он еще молчит. – Не бросай меня, пока не встретишь кого-то получше. – Я не бросаю тебя, – безразлично напоминает Ча'тима. – Я знаю, – вынужден согласиться Майрон, запрокидывая голову и прикрывая глаза от слепящего солнца. – Иисус не любит меня, и я заслужил попасть в ад. – Не драматизируй, – прохладно осаждает его Ча'тима, и Майрон вздыхает. – Ага. Ты где остановишься? – Думаю сперва принять ванну и поесть у Дасти, но заночую, наверное, уже у Фрэнка. Это если останусь на ночь. А что? – Думал прийти вечером к тебе. У Дасти ключи ко всем дверям подходят, если поднажать. Но если ты будешь у Фрэнка, это сложнее. Он меня и так не выносит, а еще этот его мелкий… – Да, не надо. Это будет дерьмово, – соглашается Ча'тима. Элвис сменяет "Платтерс", малыш Ричард сменяет Элвиса, и вот уже всех их затмевает старый добрый Пэт со своей расистской историей о том, что однажды случилось в старой Мексике. – Спасать мир непросто, – в гудящей, дрожащей знойным полуднем тишине, наполненной только прорывающимся сквозь помехи веселым голоском Робин Уорд, замечает Майрон. – Это уж точно, – без особых эмоций в голосе серьезно соглашается Ча'тима. – А потом? – Потом еще хуже. – Как думаешь, сколько мы еще протянем? – Не знаю. Я вообще рассчитывал бы вернуться и провести воскресную службу, но, может, через несколько ярдов мы напоремся на рейдерскую растяжку. Солнце слепит очень. – Ага. Я все-таки куплю тебе энчиладу, когда мы приедем. – О'кей. Майрон выхватывает взглядом покосившийся и потрескавшийся, криво обновленный свежей краской поверх высохшей до хрустящей желтизны бумаги билборд по направлению на Вегас и подсчитывает в уме. – Ха. До Нью-Рино сто девять миль… – он улыбается без желания это делать. – Уже сто десять, – поправляет его Ча'тима. – Все равно, – Майрон жмурится, потому что глаза остро болят от полуденного солнца. – Все, что у меня есть – это Рино. У нас нет ничего, кроме Рино. И мы не можем себе позволить поехать в Вегас, или в НКР, или в Сан-Франциско слишком надолго. И… мне никогда больше не будет шестнадцать. Я никогда больше не создам джет. И "Акула" никогда не будет моей, или твоей, или чьей-то. Сегодня закончится сегодня, и на самом деле нет никакого завтра, или следующего месяца, или года. – Ага, – хмыкает Ча'тима. – Это пугает. Не так сильно, как то, что у Дасти нет холодильника, но все же. – Зато пиво у него свежее, – Майрон невольно усмехается. – А тебе все-таки придется нанять кого-нибудь на конюшни, чтоб товар не пропал. – Определенно. – Что скажешь насчет парня, который готов дать тебе на парковке, но не то чтобы уверен, что готов к чему-то большему? – Ну, если он еще возьмет мне пару кружек нефильтрованного, я подумаю. – Подумает он… – фыркает Майрон и перестукивает пальцами по грязному колену. – Нет. Я не буду таким, каким ты хочешь. И ты тоже не будешь. И я никогда и на милю не подойду с тобой трезвым к тоннелю любви. Но нам никуда не деться от того, что у нас есть Рино. И он, ясное дело, не загнется без нас, но… он ведь всего этого стоит, детка? – Может, и нет, – Ча'тима дергает плечом, тоже щурясь от жгучего солнца. – Ага. Я тоже не знаю. Но мы же все равно спустим на него все. Все до последнего завалящего медведя, – тяжеловатый похмельный пульс уже разбит текилой, и теплое нефильтрованное пиво, и торопливая ебля на парковке, и этот типичный грядущий республиканский скандал только ускорят его, но Майрон все равно не знает другого ритма и не хочет знать. – Да, детка. Все, что у нас есть.