Всё под небесами

Посвящается партнеру по ролевым играм "Муха-самолет"

Дурная кровь в великое добро переплавляется любовью. З0я

Юньпин встретил Вэй Ина и Лань Чжаня неласково. На вопросы о помощнике главы Ордена Не, его приездах сюда, о возможной семье местные отвечали уклончиво, старались поскорее закончить разговор, вернее, говорили «не знаю никакого Чжао Чжулю, никакого благородного господина Фо», «никакого высокого господина, что говорит с акцентом, никогда не встречал», «не помню такого имени», «я в то время гостил у сестры»; в их позах и лицах читалась настороженность. Вэй Ин практически мог слышать одну и ту же мысль, которая шумно ворочалась в мозгах всех опрошенных: «Ездють тут всякие, а потом храмы горять». После каждой такой беседы оставался неприятный осадок и ощущение, что люди так и не оправились от пожара, от потрясения, от разочарования и несправедливости и не собираются помогать заклинателям без клановых одежд в поисках женщины Чжао Чжулю и его потомства. Сопротивление Лань Чжань оценил, но сдаваться не собирался, принялся искать сам, открыл дневник, пошел по указателям и зарисовкам. Вэй Ину ничего не оставалось, как плутать следом по узким и оттого многолюдным улочкам пригородных кварталов. День не спеша переходил в вечер, небо наливалось бархатом, а ноги свинцом, но они всё ходили кругами и ходили. Доходились до того, что Вэй Ин даже узнал подворье, на котором они в прошлый раз воровали кур, и прошел мимо забора, на который они взлетали, чтобы нарвать фиников. Или ему только казалось, что узнал и прошел? Или все подворья и заборы в Юньпине были одинаковыми? Он вспомнил про «детское» художество Ванцзи, и вдруг стало жаль, что Вэнь Нин соскреб рисунок. Вот было бы весело на него посмотреть! Наконец, когда Вэй Ин уже совсем заскучал, Лань Чжань свернул на улочку, за которой показался пустырь, а за пустырем началась расщелина. Та самая. Чжао Чжулю в своем дневнике заштриховал красным расположенные в ее окрестностях участки земли. Однако надежды, что именно на одном из помеченных наделов стоит его дом, не оправдались. Земли были заброшены, перекопаны, поросли сорной травой. Никто не пришел их возделывать, никто не выдергал полынь и не собрал камни. Наверное, именно тут и были захоронены, а потом выкопаны тела Минцзюэ и Яо. Вот почему в дневнике красная штриховка покрывала как силками это проклятое место. К вечеру Лань Чжань просмотрел дневник еще раз и показал супругу сделанный уверенной рукой Чжулю набросок излучины западного притока реки. Подытожил: — Там. Вэй Ин кивнул, и оба отправились на берег реки — и опять их постигло разочарование. Вместо дома, который действительно стоял здесь незадолго до их приезда, — пепелище. Определенно, Юньпин создан для того, чтобы заметать следы огнем. Вэй Ин обошел развалины. Подумал, то ли поджег кто, то ли молния попала. Сейчас уже не разберешь. То, что не пропало в огне, было растаскано рачительными соседями: обтесанные камни были аккуратно вынуты из стен и пошли на строительство новых домов, уцелевшие двери были сняты с петель, окна зияли пустотой и тоской. Вэй Ин пнул ногой груду хлама, что-то звякнуло, бряцнуло, привлекло внимание. Он пошарил и вытащил на свет малипусечных голубых рыбок, связанных прочной шелковой нитью, почерневшей то ли от сырости, то ли от копоти. Такие фигурки из камней и дерева часто вешали над кроватками младенцев как обереги и игрушки. — Ребенок, — кивнул Ванцзи. — Надо искать дальше, Лань Чжань, надо задавать вопросы. Пойдем вернемся на постоялый двор, а к утру я придумаю, как разговорить здешних упрямцев. На рассвете у Вэй Усяня уже все было готово, и он потащил Ванцзи по базарам и трактирам. Ночью он нарисовал родовой знак и портрет Чжулю по памяти и теперь подсовывал картинки всем, кто соглашался с ними поговорить. Но и это не работало. Увидев мечи, скрещенные в пасти дракона, люди прятали глаза, старались поскорее допить купленное Ванцзи вино, проглотить богатое угощение, спрятать полученную за разговор монету и убраться подальше от навязчивых чужаков. Уже совсем выбившись из сил, под самый ужин они наконец наткнулись на шельмеца, который готов был за вино выложить все, что другие таили в себе. Шельмец оказался бывшим привратником храма Гуаньинь, говорил он неопрятно, брызгая слюной и воровато стреляя по сторонам поросячьими глазками: — Да, была тут одна такая, все принимала этого вашего, что на бумажке наизображали. Ч-чжулю? Как вы его, добрый господин, отлично нарисовали-то! Красавица была. Бывшая служительница богини, между прочим. Забыла честь и продалась ему за деньги и заговоренный дурман, которые он ей привозил, за дом, за ласку, а потом еще и родила. А как родила, так он и пропал. Сгинул. Поминай как звали. И правильно сделал, я вам, господа хорошие, скажу. Потому что неча с бросовыми девками якшаться. Мы вот все от нее отвернулись, никто ее на порог не пускал, никто с ней не разговаривал. Она как умерла для нас всех. Можно мне еще кувшинчик заказать? Не откажи-ите, ну? А то что-то от воспоминаний этих во рту совсем пересохло и горчит. — Ответь мне на вопрос, кто эта женщина и где ее можно найти, и закажешь, — Вэй Ин едва сдерживался, чтобы не схватить смердящего служку за полы его длинного теплого халата и не встряхнуть хорошенько, чтобы стереть с лица скабрезную улыбку. — Имя, что ли, надыть? А почто вам имя-то? Не найдете вы ее, — прошамкал привратник. После третьего кувшина его челюсти уже плохо слушались, а язык заплетался, но мысли были еще ясными. Он неторопливо и тщательно вытирал сальные после еды ладони о собственные волосы. — Утоплась она, баба этать. Со стыда чойли, с-с-с тоски ли, кто ж их, г-лящих, разберет. А? Чтой го-рите? Рыбенок? Да мнахи его взяли к себе. Одели, накормили, учить хотели. Так яблоко от яблони… Сбежал сучонок от них. Шшш-тается теперь хде-то тут с собаками по помойкам. Хде искать? Да около их с мамкой пожарища и искать. Бродит там рядом, яки нечистая сила. Никого-никого к себе не подпускает. Дикий. Помойный мальчишка. Весь в мать. Вэй Ин не дослушал. Сердце больно стукнуло в груди. Он помнил, каково это — лежать на мерзлой земле, ждать, когда же вернется мама. Потому что мама всегда возвращается, — она как солнце, а солнце не может не возвращаться. Он оставил пьяного привратника на Лань Чжаня — тот разберется, — бросился на другой край города к излучине, обшаривать помойные кучи вокруг пожарища. Нашел мальца уже в грязных сумерках за разбитой бочкой — сопящий свернувшийся кулек рваного тряпья, пропахший тухлятиной и нечистотами. Рванулся к нему, распугал крыс, поморщился от их истеричного писка, угодил ногой в рыбьи потроха, отпихнул несколько скользких голов с выпученными глазами, поднял целое облако жирных мух, едва не потерял равновесие. Помои и падаль были повсюду — не расчистить; Вэй Ин задержал дыхание и опустился на колени рядом с кульком. Спросил: — Эй. Малой. Хочешь леденец? Кулек не пошевелился. Вэй Ин наклонился ниже, разбередил тряпье, словно рану, убрал лохмы с исцарапанных щек и тут же отдернул руку — вдруг укусит. Но под тряпками все было тихо: свернувшийся калачиком мальчонка лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание тяжелое, гной запекся на длинных ресницах, кулачки, все в ссадинах, сжимают какую-то потерявшую цвет и форму игрушку, лоб прочерчивает почти взрослая горькая морщинка. Вэй Ин снова протянул руку, пощупал. Кожа у заморыша горела, сердце с трудом гнало воспаленную кровь по жилам. Вэй Ин подхватил малыша на руки, снова неловко поскользнулся на рыбьей голове, но не упал, — Лань Чжань уже стоял у него за спиной и страховал. — Кажется, мы успели вовремя, — тихо сказал Вэй Ин, голова у него внезапно стала очень тяжелой и ее очень захотелось положить Лань Чжаню на плечо. — Он мог бы и не пережить эту ночь. Лань Чжань дотронулся до запястья свисающей ручонки и передал ребенку немного духовной энергии. Много было нельзя. Много могло разорвать его слабое сердце. Потом, почувствовав, что Вэй Ин вот-вот потеряет последние силы, он подставил руки: — Понесу. Вэй Ин передал «добычу» и широко улыбнулся, увидев, как Лань Чжань бережно держит детеныша в изгибах своих рук. Сказал: — До дома далеко. Давай в Гусу. Там отдохнем. Подожди-ка. Проверю одну вещь, — Вэй Ин прихватил детские пальчики своими, потрогал языком подушечки. Ага, так и знал, все изрезаны. Поднес всю ладошку к губам. Подул. Мама всегда ему так делала. Чтобы не болело. Он внезапно вспомнил об этом, да так ярко, словно все было только вчера. *** По настоянию Сичэня цзинши Ванцзи всегда была подготовлена к их возращению. В любой момент дня и ночи у бочки стояли ведра с горячей водой для Вэй Усяня, принесенные адептами, а на столе — накрытые подогретой тряпицей рисовые шарики с начинкой из вареных лесных ягод для Ванцзи. Когда они добрались до Облачных Глубин, духовная энергия Лань Чжаня, влитая в заморыша, успокоила лихорадку. Лань Чжань занес сына Чжао Чжулю в цзинши и задумался. Что дальше? Дать ему поспать до утра или сразу разбудить и пойти к Сичэню? Или разбудить и накормить? Пока стоял в нерешительности с мальчонкой на руках, тот открыл воспаленные глаза, провел рукой по шее, как будто там болело, завозился и попытался вырваться. Ванцзи тут же посадил его на лежанку и отошел на три шага назад. Мальчик застыл с неловко подвернутыми ногами и приоткрытым ртом, осмотрелся, потом решился и скорчил рожу, кажется, собрался заплакать в голос, но не успел. Вэй Ин, воспользовавшись моментом, положил ему в рот рисовый шарик. Сказал: — Спокойно, спокойно, малыш, — Мы друзья… ммм… знакомые… дальние знакомые твоей мамы. С запозданием получили от нее весточку. Извини, что приехали за тобой не сразу. Жуй, жуй. Теперь все будет хорошо. По мере того как шарик таял во рту, на чумазом лице мальчика появлялись одна за другой гримасы недоверия, словно его хотели накормить отравой, удивления, удовольствия, блаженства, наконец он решился и проглотил угощенье. Лицо его расслабилось, глаза заблестели. — Вот и славно, — разулыбался Вэй Ин, протянул руку с раскрытой ладонью, на которой лежал следующий рисовый шарик. — У меня есть для тебя еще. Лань Чжань тем временем куда-то вышел, вернулся быстро и принес чистые детские одежды и чашу с вонючим отваром, судя по запаху — чрезвычайно полезным. — Откуда? — удивился Вэй Ин. — В ордене всегда есть младшие. Запасное. В четыре руки они сняли с заморыша грязное, обтерли его мягкими тряпицами, смоченными в целебном вареве. Сытый и чистый, малыш заснул еще до конца купания прямо на руках у Ванцзи. — А ведь мы даже не спросили, как его зовут, — тихо посетовал Вэй Ин. — И он ведь нам не сказал ни слова. Может, решил, что мы призраки? Может, думает, что мы ему снимся? — Отдохни, все узнаем завтра, — отозвался Ванцзи, вышел снова, вернулся и поставил на стол миску с супом и миску с рисом: — Перекуси. Я посолил и поперчил. Должно быть сносно. — А ты? — Без надобности. Вэй Ин проглотил острое и горячее, быстро съел рис, собрал губами последние зернышки и только подумал, что хорошо бы вместо чая выпить чего-нибудь покрепче, услышал за спиной возню. Из тайника был извлечен очередной припрятанный кувшин «Улыбки Императора», журчание вина смешалось с шелестом ветра в широких тяжелых листьях разросшейся за окном магнолии. Вэй Ин закрутил на пальце прядь волос, покачал головой: — Не в этот раз, Лань Чжань. Завтра заморыш проснется рано и закатит нам скандал. Я бы закатил, или сбежал бы. Надо его покараулить. Запах алкоголя может его напугать еще больше. Воздержусь пока. Часа три малыш точно проспит без задних ног. Давай пока найдем твоего брата. Он здесь единственный человек, кто умеет воспитывать детей. Пошли. Надо спросить у него совета, как нам быть дальше. Но Сичэня в Облачных Глубинах не оказалось. Старшие адепты утверждали, что он уединился для медитации, младшие намекали, что он уехал со своим мертвецом, оставив орден на дядю. Но ни те, ни другие не могли сказать, когда Сичэнь вернется. — Придется самим, да, Лань Чжань? — Мгм. — Ну а что еще он мог ответить? *** К середине ночи в комнатах пахло сладко и насыщенно агаровым деревом и успокоительными травами, чтобы сын Чжулю не слишком испугался нового места, когда проснется. Вэй Ин не мог сомкнуть глаз, Ванцзи медитировал, усевшись в ногах. Мальчик очнулся от глубокого восстановительного сна на рассвете. Молча слез с лежанки, но Вэй Ин и Ванцзи были бдительны. Поняв, что убежать не удастся, мальчонка бросился к тому, что был меньше, моложе, улыбался и был одет в черное. Черное нравилось. Как только подбежал, сразу стал мазать кулачками и колотить по ногам — выше не дотягивался. Всё молча, закусив губу. Словно не верил в слова, в силу крика или… не мог кричать. Но хотел достучаться до Вэй Ина тем, чем умел, — ударами и пинками. Вэй Ин сгреб мальчика в охапку, прижал к себе: — Тихо, тихо. Никто тебя не обидит, — и подумав, — а если кто посмеет, будет иметь дело со мной, с Вэй Ином. Ты только назови мое имя, и все от тебя сразу отстанут. Вот увидишь. Пока говорил, удивленно и обескураженно смотрел на Лань Чжаня. Тот кивнул, подошел, положил руки мальчишке на спину, погладил, осторожно коснулся пульсирующей венки на шее. Ци переполнила тело ребенка, сделала его тяжелым, напитала равновесием и умиротворением. Мальчик обмяк в объятиях Вэй Ина. — Ну что? Ванцзи подождал, пока Ци завершит путь по венам ребенка и вернется назад: — Голосовые связки повреждены… от рождения. — Вот… и прекрасно, шуму в доме не будет. Да, Лань Чжань? Молчун и драчун, — Вэй Ин уложил мальчишку снова на лежанку. — И заморыш. Чем с ним займемся, когда проснется? Деятельная натура Вэй Ина не могла позволить слоняться просто так по Облачным Глубинам. — Кролики? — сходу предложил Ванцзи. Ловить и тискать кроликов — что может быть лучше? К завтраку сын Чжулю проснулся совершенно здоровым. По лицу спросонья пробежала растерянная улыбка. Кажется, жесткая лежанка Ванцзи показалась ему мягчайшей из постелей. Он нехотя встал с нее, потрогал, словно та была осколком сновидения и могла в любой момент раствориться в движущихся по полу и стенам пятнах густого солнечного света. Только после этого, делая вид, что не замечает ни Вэй Ина, ни Ванцзи, но кося на них черным, как перезрелая черешня, глазом, серьезно пошлепал босыми ногами туда, где обычно адепты проводят некоторое время между побудкой и утренней медитацией. За ширмой зашелестело, пролилось, снова зашелестело. Вэй Ин поставил на стол целую тарелку рисовых шариков, улыбнулся появившемуся мальчонке: — Завтрак. А после я и Лань Чжань, — Вэй Ин кивнул на чинно сидящего у двери Ванцзи, — покажем тебе Облачные Глубины. Вот только имени мы твоего не знаем. Давай так: я буду называть все, которые только смогу вспомнить, а ты дернешь меня за кисточку пояса, когда услышишь свое. Договорились? *** Целый день их никто не беспокоил, они провели его втроем, гладя, кормя и снова гладя пушистые комочки. За это время Вэй Ин перебрал и назвал миллион имен, и даже больше, но мальчонка так ни разу и не дернул его за кисточку. По нагретой послеполуденным солнцем траве черная крольчиха прыжками пересекла полянку, сын Чжулю тут же забыл об именах и Вэй Ине, метнулся в восторге, пытаясь ее поймать, не удержался на ногах, шлепнулся, снова вскочил… — Крольчонок, — сказал Ванцзи и тут же получил кулачком по свисающим на шелковых нитях оберегам, а мальчонка помчался, похожий на стрелу, туда, где на краю поляны паслись еще с десяток мохнатых зверьков. — Значит, так и будем звать — Крольчонок, — коротко вздохнул Вэй Ин. А к вечеру, засмотревшись на то, как странным вином бродят по небу закатные краски, он потащил всех назад в цзинши. — Будем рисовать, Лань Чжань. Тех зверьков, что особенно понравились. Ванцзи разложил перед ними бумагу, краски и кисти, заметил, как в глазах мальчика промелькнули тревога, вопрос, любопытство, а после того, как Вэй Ин одной красной линией нарисовал маленький и смешной комочек с большими ушами и глазами-бусинками, — восторг. — А теперь сам, — Вэй Ин протянул мальчику кисть. Тот взял, выбрал тушь синего цвета, макнул, обвел кроличью спинку, потом ушки. Макнул кисть в черное, начал рисовать рядом с пушистым комочком Вэй Ина своего кролика, сопя, от усердия засунув в рот сначала один только палец, а потом и весь кулак. Хотя у него получилось не очень красиво, не очень похоже, не очень чисто, но глаза сына Чжулю горели, горели и щеки, и уши. Он весь с потрохами ушел в рисование, растворял в разноцветной туши воспоминания обо всех своих горестях и печалях. За этим занятием всех троих и застал Лань Цижэнь. Он дошел до цзинши племянника тягучей походкой, в своей неповторимой манере сливаясь с сумерками и мирной тишиной Облачных Глубин. Остановился на пороге. Это был час, когда небо еще не потемнело, когда изморозь звезд еще не охладила его до бездонной черноты. Хороший, спокойный час. Лань Цижэнь поднял глаза вверх, нашел участок, где было еще пусто, но где — он точно знал — должна была появиться Путеводная Звезда. Подождал — и звезда появилась. Это маленькое простенькое чудо предугадывания не уставало радовать и развлекать старейшего наставника клана Лань с самого его детства. На один краткий миг у него появлялось чувство, что именно он, силой своей мысли и Ци, зажигает на небе звезды. Он усмехнулся и, разогнав резким поворотом головы тугой клубок комаров, вившихся над свечой, оставленной у распахнутой двери цзинши, решил понаблюдать за другим представлением. Вот Ванцзи счастливо созерцает Вэй Усяня. Вот Вэй Усянь, разлегшись на полу, наперегонки вырисовывает загогулины с мальчиком, которого они привезли вчера из Юньпина. Зачем? Зачем навещали этот проклятый город? Что там искали? Зачем приволокли мальчишку? Что опять затевает Старейшина Илина? Уже сутки в голове Цижэня щетинились эти и многие другие вопросы, не давали ему покоя. Он как раз и пришел, чтобы задать их один за другим, но уж больно занятная картина предстала его взору. Сам не зная зачем, Цижэнь еще на парочку секунд задержал взгляд на племяннике, потом бегло оглядел сиротку и собирался уже начать выпытывать у Вэй Ина всю правду и только правду, как ощутил нечто необычное. Досадливо повернул голову в сторону мальчика. Снова пробежался глазами по его рукам с цыпками и заусенцами, ссутулившейся спине, зацепился за худые лопатки, вернулся к лицу, слишком несимметричному, чтобы залюбоваться им или умилиться. С такими скулами и таким разрезом глаз вряд ли мальчишке грозило однажды стать учеником ордена Гусу Лань… Но что же его так насторожило? И тут же Лань Цижэнь увидел гнев. Тот стоял комом в горле у ребенка. Был тяжелым, невысказанным и давнишним, скорее всего даже не принадлежал мальчику, а был передан по наследству. Цижэнь был знаком с таким гневом, знал, как тот мог быть опасен. Если не успокоить такой гнев, он может однажды черным дымом выйти наружу через глаза, через слова, через пальцы, сложенные в мудру, через сердце. «Но с другой стороны, — подумал Цижэнь, — в этом нежном возрасте все еще поправимо». Почтенный учитель чуть расфокусировал взгляд, продолжил смотрины. Увидел мощную ауру правителя и Золотое Ядро — полностью сформированное, хотя и мутное, словно окутанное красноватым дымом. Его трудно было заметить сразу не только из-за приглушенного сияния, но еще и потому, что расположение было не совсем привычное — выше, чем у обычного заклинателя. «Золото и киноварь! В таком юном возрасте?!» — подумал Цижэнь. Только у Ванцзи он видел подобное чудо. Внезапно в голову закралась мысль — и она не показалась Цижэню абсолютно невозможной или абсурдной, — что племянник вполне мог бы быть отцом именно такого вот ребенка, а он, Цижэнь, вполне мог бы учить вот такого ребенка рисованию, сидя в саду летним солнечным днем. Да, учить. Наставлять. В этом и есть его призвание. Вот он, воспитанник, которого старший Лань ждал многие годы. Цижэнь смахнул несуществующую пылинку с безупречного ханьфу и шагнул к центру комнаты. — Я забираю у вас этого мальчика. В нем слишком много гнева, ему нужна дисциплина и усердие. Вы не справитесь. Он говорил тихо, но посылал слова точно в центр светового круга, в котором были заключены гости Облачных Глубин, и был уверен, что ни одно придыхание, ни одна запятая не пролетели мимо ушей Вэй Усяня. Он был готов, полностью готов к тому, что как только он закончит свою мысль, Вэй Усянь вскинется, начнет перечить. Цижэнь готовился применить всю свою Ци, чтобы угомонить компаньона племянника, но неожиданно услышал твердый голос Ванцзи:  — Нельзя всех запирать в Гусу. Голос разнесся по цзинши, вылетел в сад, утих, но Цижэню все еще слышалась вибрация слов в потрескивании свечного огарка, он все еще улавливал отзвук сказанного в напряжении плеч и суровости лица. Это уже было слишком. Все старые обиды на Ванцзи встали перед глазами Цижэня: сначала неблагодарный племянник сражался против старейшин, потом женился, и не просто на мужчине, а на отступнике от Правильного Пути Золотого Ядра, открыто оспорил саму суть Гусу Лань. А теперь, теперь… Он собирается пойти против того, кто положил жизнь на создание правил и основ, регламентирующих правильную жизнь. Лань Цижэнь собирался отстаивать, спорить и в результате получить то, что, он знал, было ему жизненно необходимо, но его пульс вдруг участился, а внутреннее время замерло. «Ерунда какая-то», — успел подумать, прежде чем голова закружилась, колени непроизвольно задрожали, а сам он сполз по притолоке вниз. Одним прыжком Ванцзи оказался рядом, схватил Цижэня за запястье, начал лихорадочно передавать энергию: — Дядя! Вэй Ин тоже наклонился к Лань Цижэню: — Это обморок. — Набрал в рот побольше воды из пиалы, которую захватил с собой со стола, и брызнул в лицо старейшины. Через минуту тот открыл глаза. Прошло еще несколько секунд, и сознание его прояснилось. — Что со мной произошло? — спросил он, облизал тонкие губы. Ванцзи стоял перед ним на коленях: — Мне так жаль, — произнес он с волнением в голосе. — Вами овладели сильные эмоции, — в самое ухо гаркнул Вэй Усянь. — Виноват, — сказал Ванцзи. А Лань Цижэнь с облегчением почувствовал, что младший племянник по-прежнему любит его, по крайней мере сознательно, потянулся к бородке: — Если виноват, то… — Но ребенок останется с нами, а не в Гусу, — закончил за дядю Ванцзи. Цижэнь вздохнул. Привычным жестом дернул за бороду. Посмотрел на забившееся в угол лежанки молчаливое дитя. Вымытое, накормленное, залеченное. Заметил ямочки на щеках. Подумал: «Наверняка скоро им улыбаться будет, сначала во сне, потом и наяву, а на меня так и будет смотреть волчонком, как сейчас». Спросил: — Список составили? — Список чего? — оживился Вэй Ин, поскольку понял, что ребенка у них больше никто отнимать не собирается. — Нужных для воспитания вещей. — Еда у нас есть. — А поводок? — А зачем поводок? — Сичэнь всегда убегал. Ванцзи кусал всех, кто проходил мимо. Поводки на прогулках здорово помогали, — задумчиво сказал Цижэнь, смотря куда-то в себя, словно выискивал внутри что-то давно запрятанное, дорогое, но уже бесполезное. Добавил: — И расческу надо мягкую. Чтобы не орал по вечерам, когда репьи вычесывать будете. А еще… спать он у вас где будет? Не с аистом же? — С нами. — М? — сказал Цижэнь и в этот момент стал удивительно похож на Ванцзи, потом гневно мотнул головой и бросил молниеносный взгляд на Вэй Усяня. Тот впервые в жизни подумал, что, наверное, сказал что-то не то. — Талисманы детские обездвиживающие нарисуйте. Очень хорошо помогает от мельтешения перед глазами. Вэй Ин покосился на Ванцзи и вспомнил, как в трактире они играли с ним в догонялки, сглотнул. Сказал: — Нет. Пусть бегает. С мечами и неваляшками. И с нами пусть бегает. Цижэнь вышел из цзинши только под утро, когда солнце стекало вместе с росой с листьев и иголок. Проводил троих до центральной лестницы. Встрепанный и раздраженный, смотрел им вслед: вот они, Вэй Усянь, Ванцзи с мальчишкой на закорках — тот вцепился в волосы племянника, словно все еще боялся, что его оставят в ордене, — поймали восходящий поток нагретого воздуха и без всяких усилий поднялись на огромную высоту, вот превратились в крошечные точки у горизонта, слились в одну. В груди Цижэня возникло странное щемящее чувство, словно малая часть его, давно запрятанная в самые глубины его личности, пробудилась. Он вспомнил, как отец учил его подниматься на меч, как он, уже здорово овладев этим искусством, чтобы впечатлить родителя, выбирал для демонстрации такие моменты, чтобы, так же как Ванцзи и Вэй Усянь сегодня, подняться с потоком теплого воздуха над горизонтом, потом, на большой высоте, соскользнуть с края потока и камнем устремиться вниз, быстро вращаясь в полете. В такие моменты — Цижэнь знал — и у отца, и у всех смотрящих на него захватывало дух. Он так хорошо чувствовал меч и текущую в его венах Ци, что, когда до гибельной встречи с землей оставалась какая-то секунда, с легкостью переворачивался, заставлял меч коснуться травы и снова взмывал в поднебесье. В те моменты он был по-настоящему счастлив. Цижэнь вдавил пальцы в точку между бровями, помассировал, потому что очень хотелось сказать что-то неприличное вслед исчезающей на горизонте точке, но вместо слов неожиданно подумал: «А ведь они будут стараться. А я мог бы научить этому трюку их мальчишку». Распрямив спину, погладив бороду, Цижэнь увидел перед собой перспективу ближайших десяти лет.