that blood, that sweat, those tears

Синева простиралась, покуда хватало глаз. То, что глаза у Ви ещё были, само по себе оказалось сюрпризом. Он потянулся протереть их, но рука отказалась слушаться, ткнулась бесполезно куда-то в плечо. Похоже, к глазам прилагалось и остальное тело, но заставить его подчиняться было ему и вовсе не под силу, так что он остался лежать на животе, свесив руку с каменного выступа. Капающая вверх вода размеренно и упруго билась в ладонь. Через минуту, а может, час, а может, через много десятилетий Ви всё же заставил себя перекатиться на спину, затем сесть, затем, хватаясь за обмотанную колючей проволокой деревяшку, вбитую в кусок обрушившейся стены наискось — встать. Хромота никуда не делась, но почему-то теперь ступать не было больно. Не было холодно, не было голодно, было никак, словно Ви был и не был, существовал и не существовал в этом странном гулком месте, где тишина давила на уши и плечи водной толщей, но каждый выдох рокотал громом, так, что Ви даже задержал дыхание, опасаясь... чего — он и сам не смог бы сказать. Он выждал. И выждал ещё. И ещё. И ещё. Лёгкие так и не взвыли, требуя воздуха. Ви резко выдохнул — рокот в пустоте — и тяжело привалился к покосившемуся алтарю в истлевших пурпурных тряпках, зажал рот исколотыми о проволоку пальцами, которым, похоже, уже никогда не суждено было закровоточить.

***

Перемещаться по этой... бездне оказалось ненамного сложнее, чем по крышам и переулкам города, названия которого Ви не помнил, не хотел помнить, бежал от воспоминаний, перекидываясь чёрной тенью с когтистыми лапами, прятался от них в перевёрнутых вверх тормашками домах. Пытался заснуть под скрип свай и тонкую песню ветра, пока не понял, что и спать ему больше не нужно. Проверять, выйдет ли у него закричать, он пока опасался.

***

Может, скука стала его наказанием за грех беспокойных рук, как грозились когда-то смотрители, пытавшиеся вбить ему в голову семь заповедей. Единственным развлечением в бездне оказалось ловить обрывки, отголоски, фрагменты — редкие записки, выброшенные кем-то в море бутылочные письма неизвестным адресатам, вырванные из книг страницы. Ви радовался каждой находке, собирал и бережно хранил, складывая в пойманный фолиант с чистыми листами те, что имели хотя бы подобие смысла, и перечитывал их едва ли не чаще, чем проступившие в спиральной метке на руке буквы. Это имя он и до того, как сумел прочесть, мог вычертить с закрытыми глазами, по памяти о золотых всполохах.

***

Ви думал, что его уже ничем не удивить, но когда его накрыло тенью проплывающего прямо над головой одноглазого кита, он не мог не запрокинуть голову в благоговейном восторге и не вскинуть руку, бережно скользя кончиками пальцев вдоль уродливой раны на исполинском брюхе.

***

Иногда Ви казалось, что за ним следят. Словно кто-то прятался в тени негорящих фонарей, лязгал плывущими цепями, растворялся каплей чернил в воде прежде, чем Ви успевал всмотреться. Пожалуй, только после вечности убийственной скуки Ви начал немного лучше понимать, откуда у этого кого-то тяга к таким играм. Поэтому, когда он однажды собрался из сгустков темноты перед Ви, одетый в грубую куртку из китовой кожи с пустым рукавом, колышущимся под неосязаемым ветром, Ви заглянул в эти чёрные глаза без зрачков и радужек и подал голос первым, нарушая все мыслимые правила: — Так, значит, ты Чужой, и это была твоя метка.