3_Пленная память

"Сколько же выпало Саше под чужим именем! А ведь он уже не прежний..." — Алексей во все глаза смотрел на Белова, понимая, насколько тот стал от него далёк. — Да уж... Но как ты это пережил, ведь близких-то никого, совсем один? — Да вот, как видишь... Живехонек я, да вполне здоровый. Охотился, выживал как-то, учил их мудреный язык, едва вот свой не забыл... Только остались они здесь, как боль и стыд. — Белов провел рукой по сердцу. — И где теперь тот шаман, чтобы ЭТУ память убрать? И вдруг он опустился на пол, проведя по лицу руками. А после этого прозвучали фразы, оставившие у Корсака понимание своей безответственной глупости... — Ну, не сознаю я прошлой жизни и чувств... Как мог, так и понял. И, возможно, эта любящая девушка, и забвение были свыше? Но я это не оценил и не смог даже уберечь! Хотя, видит Бог, этот подарок несправедлив! Александр сцепив зубы, посмотрел в одну точку и мрачно усмехнулся: — Вот только зачем уверять меня про ожидающую супругу, если все у нас кончилось ещё в 55м? Если не раньше? И замер, с сомнением задумавшись о происхождении младшего ребенка. — Дочь, говоришь, похожа... Сотни предположений о прощальных днях и ночах будоражили. Если правда, что отец девочки — все же он, то что это было? Искреннее примирение, мужское насилие, иль случайный порыв сквозь обиду? Корсак понимал, что сейчас разрушил что-то очень важное в обещанном преодолении беды, и от Сашиных фраз у него сжимало в груди... Ясно, что Александр воспринял сейчас все именно так же, как и он сам в свое время — "по-мужски", как выразилась Софья. И ещё — как мужчина, узнавший о поведении посторонней женщины, даже не связанный с нею чувствами давней дружбы и симпатии... И ведь чуял, где следовало остановиться, но сказанного не воротишь. Обещая честно рассказать, вероломно вторгся в чужую гавань... И тогда Алексей присел рядом, опустив руку на плечо. Да, он первый раз видел Белова столь потрясенным и потерянным. Вспомнилось, правда, тут же, как пришлось его успокаивать, когда рождался первенец. Но тогда Сашка выглядел немного забавно, мечась, вот также поминутно закрывая лицо и теребя волосы, под спальней, откуда доносились стоны жены. И приходилось усаживать, как уж опытному отцу, призывая угомониться... Как же он мог это все забыть, и вспомнить из прожитого лишь корабельную стычку да одинокую камеру? И как же ему донести, что были в его жизни любовь и счастье, а не просто ссоры и разлады? — Саша, ты упертый, как осел... Ничего меж вами не закончилось! Жена твоя искренне светилась от счастья, когда ей говорили, на кого похожий младенец! И не обманывал я тебя, заманивая домой, поверь! Знаю, что рассказал тебе нынче совсем не то и не так... Так уж вышло, твой друг — просто чурбан от мачты. Ну вот послушай... Алеша в отчаянии потёр лицо. "Господи, почему не ты вместо меня..." — мысленно обратился он к жене. — Ты сам очень любил, с юности и до самого отьезда! Беззаветно, страстно, и даже взаимно — я в это верю! Я видел твоё счастье в долгожданный миг венчания! Как ты переживал во время родов, сидя на полу под дверью! Я помню, каким тоном ты говорил о ней, как скучал без неё и беспокоился! Всего за полгода до ссылки! Помню как светился порою твой взгляд при ее приближении! Даже если кругом одни напасти... Да и её взгляд, когда ты был рядом! Я не знаю, как ещё доказать, что ты просто в ней нуждался, долгие 12 лет, до самой разлуки! Но пойми, не могу я знать больше, чем мне открывалось! Ведь у вас до этой проклятой ссоры был свой, особый мир, почти закрытый от всех... Ну, почувствовать тебе это надо, самому! — он прижал к сердцу кулак. Алеша задумался, пытаясь припомнить что-то из последних семейных лет, доказывающее их взаимные чувства, но Белов отрицательно покачал опущенной головой, встал и посмотрел на карту, висящую на стене. — В корабельный журнал запись делал? — вдруг неожиданно спросил он, взяв со стола часы-хронометр. — Когда мне тут было, тебя ждал... Надо записать. — Корсак обмакнул перо в чернила и начал записывать. "Сентября 25-го, 1761 года на 176 восточной долготы и 52 северной широты был поднят на борт и капитан гвардейского полку Александр Белов, находящийся в 4-летнем плену на обнаруженном им ранее неведомом ранее острове. Остров открытый им сентября 2го, 1756 года и назван... — Они сами называют его Скалистый... А давай назовём его "Звёздный"? — задумчиво произнес Белов, наблюдая за выводящими буквы пером, которое сам уже в руки забыл как брать. — "Звёздный". — аккуратно вывел Корсак и добавил: Жители острова вступать в контакт отказались". — Все оно так, да только не был я уже давно в плену. Ещё месяц, и стать бы твоему другу не гвардейцем, а главным тойоном... — грустно ухмыльнулся Белов. — Во, даёшь! — Корсак от неожиданности замер с пером и поставил на координаты кляксу. — Ну, Сашка, да ты везде пробьешься, чертяга! Вот только как ты предлагаешь мне написать, что капитан Корсак похитил почти избранного вождя племени? — иронично спросил он. — Да пиши, что угодно... — Саша равнодушно махнул рукой. — Ну, ну... А под трибунал ты часом не хочешь, а вождь племени, враждебного к морякам флота Российского? Алексей покачал головой, сразу серьезнел и жестом попросил Белова присесть обратно за стол. — Теперь по делу. Я вот что сказать тебе хочу, Саша... Ведь это распоряжение твое было все же ссылкой... — Да неужто!? Хотя я уж сам ни в чем не уверен... — Не ерничай! — обрезал его Корсак и принялся рассуждать, прохаживаясь по каюте, сложа на груди руки. — Заслуги твои по островам оценены высоко были, наградили даже посмертно... Нужно теперь вернуть тебя, погибшего первооткрывателя, обратно домой. Но сделать это следует грамотно, дабы не подкопались за самовольный приезд. Вообщем, так, ваше высокоблагородие Тойон... После зимовья мы вернемся к Танаге... — пояснил он. — И я тогда рапорт составлю, чтобы списать тебя на берег! — Списать? Это как? — Белов поднял из-подлобья подозрительный взгляд. — Ну там, по здоровью чего придумаем... Да тебя сразу с рапортом и отошлю домой — заодно отчёты куда надо передашь... Хватит плавать, за 5 лет ты вину пред законом искупил! — деловито пояснил Алексей и услышал настороженный, недобрый голос: — Ты сказал, списать на берег по здоровью... А ты подумал, надо ли это кому? Лицо Белова вдруг вспыхнуло, он вскочил и нервно зашагал вокруг него, меряя шагами каюту. — Вон оно, как все складывается! Я домой вернусь. Вот радость, то, ха! Больным... а вернее сказать, душевно больным?! А кому я там, юродивый, нужен, ты не знаешь? Да, куда я плыву? К жене, которая опять меня бросит — за то, что забыл? Ну, дык и правильно! Иль потерпит, как умалишенного? Ааа, кстати! Дуэльный кодекс давно ли читал? Я же теперь даже за честь не заступлюсь! С умалишенными, видишь ли, запрещено драться! Так что, господа интриганы и хамы, путь свободен! — А ну, прекрати паясничать! — О, вот ты кстати сказал, про паяцев! Взгляд говоришь, раньше у меня был... И что, это как-то могло убедить в любви и верности? А теперь-то что, с нынешним каменным взглядом? Каковым я смотрел на тебя, моего друга? Но ты — это ты, простил безумца... А с бывшей возлюбленной мне теперь что прикажешь? Играть в любовь? Лицедействовать? Белов схватил со шкафа зеркало и томно прикрыл ладонью глаза: — Дорогая, я помню тот миг, как впервые тебя увидел! А вот где и когда именно? Надобно у друзей спросить... Да, весьма похоже, просто плачут подмостки! И в ответ услышу: "Ступай прочь, дорогой Има... то есть, Александр! Я тебе не верю, ты изменник и лжец!" Так я ещё нужен там, со своими играми? Алеша, немного не ожидавший такого бурного потока в ответ на свой окрик, попытался изменить тон: — Вообще-то, в доме госпожи Рейгель — я говорил. Но, послушай, Саша... Анастасия тебя любит... Мне так кажется... Ну, после всего, что тогда произошло, она, вправду, сильно переживала... Да, она очень страдала от своей вины, и отправилась тебя искать! Вот так, именно, она поехала за тысячи миль, аж до Камчатки! И оказалось неудачно, ее как-то убедили, что ты погиб... Корсак осекся, увидев насупленное лицо Александра, думающего о чём-то своём. В его представлении сейчас был он сам, хоронивший погибшую, недолюбленную Иниру... "Что бы я более всего желал, тогда и сейчас? Любыми путями? Пускай ценой своей жизни, которую она на свою голову спасла! Чтобы ей остаться живой, просто живой и здоровой! Забыть меня, как нелепый бред! И не сжигали бы меня тогда муки совести!" — Страдала от вины и искать отправилась... — повторил он фразу Корсака и продолжил каким-то деловитым тоном, от которого тот поежился: — Что же, я понимаю ее чувства, как никто сейчас понимаю... Эти поиски — дело неженское, тем паче гиблое. Очень сожалею, что я не смог сего предотвратить и дать знать о себе раньше. Но как только нам встретится обратный корабль, я немедля отошлю домой письма и рапорт. Моей жене больше не придётся страдать и себя винить, а поскольку я её забыл, она получит полную свободу! Дети обретут живого отца, пускай пока в переписке, и дождутся, когда мне позволят с ними свидиться! — было отрезано напоследок. — Но она страдала не только из вины, а потому что любила тебя по-прежнему, ни смотря на то охлаждение! Да, вот представь! Вот все вместе, так бывает, наверное... Черт, Сашка!!! Теперь уже Корсак нервно заходил взад-вперёд. — Я не знаю, как это всё объяснить, пересказать! А ты видишь только свое! Я не могу заглянуть в потемки чужой жены, свою не часто понимаю! Да, Анастасия поначалу лишь ответила на твои чувства! Но это была судьба, твоя и её! И она могла бы выбрать себе ещё кого, но... Вероятно, не получалось у неё без тебя... В Пруссии, вместо того, чтобы при посольстве сидеть, под пулями с тобой скакала, не любовь была, скажешь? Да, ты за взаимность боролся, но было за что! И до последней, вашей глупой ссоры, никто не мог заподозрить, что она тебя разлюбит! Ну как это пояснить мне, моряку, не видевшему даже собственную любимую месяцами, скажи мне? В 55м, ранней весной я ушёл в плавание, у вас было все прекрасно! А вернулся я, Сашка, аккурат к аресту твоему, в конце лета! И у вас уже все рухнуло. Да, я тогда был зол на неё, ох как зол! Едва угомонился! И сейчас, как тупейший олух, рассказал тебе всю правду-матку! Но последний тот год помню, как она о тебе заботилась, порой даже слишком! Софья мне пояснила — это все от того, что ты вечно куда-то лезешь в опасности и потерять ей тебя страшно, а защитить иначе не может... Служил ты там не просто в гвардии, капитан Белов. Канцлер Бестужев тебя куда только не посылал... а именно, твои мозги и шпагу... Ну, тело к шпаге уже прилагалось. Но вам с канцлером наплевать на это тело было. А жене — видишь ли, нет, совсем нет. Вот и заботилась, пока рядом был, а ты, конечно, думал, чудачества у неё и ещё зубоскалил. Уж так ваши дети моим рассказывали: "Маменька-де нас погулять на гуляния да в гости отослала, а папеньку весь день от хлопот поберечь намерилась. А он-де говорит, что завтра сбежит из отпуска сержантов гонять..." Ну, уж не знаю, как тебя и от чего берегли, но глаза у тебя были радостные, а не такие как нынче... Алексей мельком посмотрел на Белова, у которого на мрачном лице таки мелькнула тень улыбки после детской цитаты. Но понял то, что был неубедителен и принялся уверенно убеждать, сам до конца не веря: — Она не станет тебя осуждать за твое беспамятство... Будет заботиться, как раньше, до ссоры.. — Любить и заботиться, говоришь... Ты знаешь, каково это? Притворяться, не любя, когда о тебе заботятся? Хотя, бьюсь об заклад, что хотя бы уж не любят... Просто в один непрекрасный день сваливается вдове на голову оживший супруг, списанный за безумие... И она, из чувства жалости и христианского долга... — Что, снова та же песня?Очередной спектакль ставишь, Гольдони ты наш алеутский! — Это ещё кто? — Белов недовольно прервал фразу. — Ах, черт, вот опять! Драматург италийский! Весьма знаменит, представь. В бытность вашу по службе в Венеции вы его дебюты застали... А я уж на пике славы посетил... — Так что мне там делать, а? — Белов, к удовольствию Алексея, таки сменил тему и навис над ним, сверкая гневно глазами. — Я не смог вспомнить именно ТУ жизнь, в которую мне предстоит вернуться. Ты... битые 3 часа рассказывал все как на духу! А я все равно ни ч-черта не помню!! Он уже кричал в голос с какой-то весёлой злостью, размахивая руками. — Ну, что меня там ждет, а? Давай, скажи! Меня за руку по городу водить станут, как слепца-инвалида? А моя служба, на которой я ничего и никого не знаю? Меня будут терпеть, как героя экспедиции!? Доколе? Месяц, неделю? — Ну... Подашь в отставку... — пробормотал Корсак, не слишком представляя своего деятельного друга, прожигающего жизнь внутри дома и забвенной семьи, и тут же укорил себя за очередную сказанную глупость. — Замечательно!!! Ты сам-то веришь в тот бред, который несешь? Мне — дома сидеть, как бесполезному старикашке? А "заботливая" супруга меня еще по знахарям таскать будет? Чтоб я полностью спятил? Или просто очередного француза или австрийца себе найдет? Если я там вообще не лишний ещё! Все эти гневные тирады Александр выкрикивал, мечась по каюте взад и вперед, пытаясь справиться с верхней пуговицей душного чужого мундира. — Ну, прости, сболтнул тебе про отставку, не должен был. Не твое это, конечно... Но ты сядь, угомонись, а то сейчас совсем, как дикарь бешеный! "Что бы еще с ним было без валерианы..." — переживал про себя Корсак, примирительно похлопав по плечу. — О! Разумеется, как же мы забыли об этом! — саркастически воскликнул Белов, вывернувшись из-под Алешкиной руки. — А я-то думаю, ради чего я вообще с острова уехал!? Может, вместо полка меня теперь, как заморскую диковину, в компанию к придворным шутам определят?!!! А как сдохну, можно в Кунсткамеру сдать! Замечательная карьера!!! Расстегнув, наконец, неподдающуюся пуговицу, он раздраженно сошвырнул мундир и уже выкрикнул на выдохе: — Толку мне там с того, что я - российский дворянин Белов, офицер гвардии и помню свою юность!!? И внезапно освободившись от стесняющей одежды, опустился в кресло — опустошенный, тяжело дыша. — Сашка, ну видишь, ведь знаешь о столичной жизни-то что-то, вон... про придворных шутов да Кунсткамеру...— увещевал Корсак. — И остальное вспомнишь... Как попадешь туда, может и вспомнишь сразу все. Вот как меня сегодня, а? — Нет, Лешка. Рано мне возвращаться, нет мне там места. — решительно ответил Белов, немного отдышавшись от своих гневных тирад. — И никакого списания не будет, слышишь? Не будет!! — он хлопнул кулаками по подлокотникам. — После зимовья, как и сказал, отправлю рапорт... О том, что жив-здоров, служу России на морском поприще, да письма домой напишу. А сам останусь здесь, под твоим началом... Ведь не прогонишь ты бывшего гардемарина? Авось пригожусь! — Куда ж я без тебя денусь! — натянуто рассмеялся Алеша, глядя на друга, который, наконец, успокоился и даже усмехался. Но лицо его так и осталось задумчивым и настороженным.