***
...Она сняла сорочку и направилась к нему. И её избранник, обычно решительный, все не мог преступить черту меж терпением и пылом. Это его благородство — оно уж было вовсе противу природы! Обнажённое женское тело прижалось к мужскому, а её страсть верно искала в нем свою половинку. И природа победила их спор... Любимый целовал ее лицо, шею, грудь, опускаясь все ниже. Помнится, тогда мельком подумалось: откуда он так точно знает путь к вершине? Но разве до ревности было, когда сильные руки, до сих пор лишь нежно обнимавшие стан, подхватили и бережно ласкали, а его тело было таким страстным, горячим... Близость их кожи, сплетение рук и ног, дыхание будто из одного сердца, ее крик на пике обоюдной страсти, его нежная ответная ласка... И вот же — все! Теперь они муж и жена, перед миром, в тот момент таким суровым к их судьбе. Когда закончился этот неистовый полет, они в изнеможении лежали, не в силах расстаться. Чувство радости от произошедшего всколыхнуло тогда Анастасию, сняв усталость и подарив раскованность. Она принялась гладить молодого человека, рассматривая каждую черточку... А после была его неожиданная защита и отчаянная драка... И в тот момент, когда избитые обидчики ретировались, пришла готовность пройти вместе всю жизнь...***
Анастасия, вернувшись на 16 лет вперёд, заговорила, обращаясь в пустоту: — Я всегда буду помнить наши мгновения, сокол мой! Хоть уже и никогда не смогу их вернуть. Только спи спокойно там, не тревожь меня снами! Лучше уж приходи счастливым, каким раньше бывал... Погладив на прощание по меховой шкуре, словно здесь по-прежнему лежал ее возлюбленный, она решительно поднялась и вышла на двор, бросив кучеру: — Пора в Петербург! — Нельзя, барыня нынче в дорогу, сыро уж больно, зима портится —вот вот дождь начнется, снег мигом развезет в грязную слякоть! А ну как застрянем, не доехав до тракта! Заночуем здесь, Настасья Павловна, голубушка! Не откажут ведь, а? Ибо некому из царской фамилии в такую глушь под дождём ехать! — Едем немедля. Дети ждут, да и Софию проводить надобно! —решительно сказала барыня и села в карету. От накативших воспоминаний о первой страсти лицо и тело горело. И, действительно, ожидания кучера сбылись. Не успели выехать из лесу на Петербургский тракт, как грянул дождь с хлопьями мокрого снега, сопровождаемый ветром. Болотистую дорогу мигом развезло, и вдобавок колесо кареты соскочило с оси. Пока слуги, накинув на себя теплые накидки, охали и пыхтели возле колеса, Анастасия, не в силах сидеть на месте, вышла из кареты, оглядываясь вокруг. Кажется, это та же дорога, на которой они тогда разъехались, скрывась от наказания. Она отошла в лес, осматриваясь вокруг. Ледяной дождь все лил и крупные хлопья мигом промочили ее тонкую шубу, пробираясь сквозь платье. Сильный порыв ветра, швырнувший в лицо ветку дерева, заставил женщину отшатнуться. Соскочив с тропинки, она больно оступилась, провалившись по колено в глубокую, залитую талым снегом яму. И вскрикнула, тут же обратившись лицом к этим каплям противу холодного ветра: "Господи, как я изнежена... испугалась ветки и какой-то лужи... Чай не погибель в северном море!" Когда мужчины, занятые починкой колеса, заметили, что их барыня давно уж не прячется в карете, а мокнет под дождём, и мех на ее легкой шубе стал гладким от влаги, то всплеснули руками. — Боже святый, Анастасия Павловна, да что же вы, мокните все, не ровен час легкие простудите! Неужто за барином, царствие небесное ему, захотели? Госпожа подняла на них мокрое дрожащее от холода лицо, уже думая отчитать за поучения, но вдруг впервые за прошедшие месяцы улыбнулась. — Отчего бы не захотеть! По приезде у нее разболелось горло и одолел озноб, впервые за много лет. Удивительно, но изнурительная, полная погодных невзгод дорога, морское путешествие с Охотска на Камчатку и обратно ни разу не принесли даже легкую простуду. "Я не могу, не должна заболеть, это невозможно!" — твердила тогда себе путница, лишь пользуясь бальзамом и кутаясь в меха под печью на постоялых дворах, продрогнув в стылой карете. По дороге туда она уговаривала себя будущими поисками, а обратно — стремлением поскорее обнять детей. Что тогда это было? Самозащита? И что, в таком случае, теперь сразило крепкую здоровьем молодую женщину, стоило ей лишь промокнуть под слякотью? Ответа на это никто не знал, но попытки верной горничной остановить воспаление увенчались лишь выпитым чаем с вареньем и прогретой на печи домашней одеждой... Наутро, после сухого прощания с дочерью, пришло жжение в груди и жар. Опустившись на кровать, женщина поняла, что смертельно устала... "Утро, а я с ног валюсь... Неужто заболела? Но какое удивительное состояние — я впервые не чувствую горя! Это так славно и спокойно — ни о чем не заботиться и не горевать!" . Но причитания верной служанки не давали забыться. Лиза то и дело подсовывала какие-то травяные чаи и грозила призвать не кого-нибудь, а хорошо знакомого гоф-хирурга... К Паульсену обращались в случае сильной тревоги, помятуя его чрезвычайную занятость. — Зачем беспокоить хирурга по такой ерунде, Лиза? — отмахивалась в ответ госпожа, пока могла ещё это делать без приступов кашля. — Он занимается серьёзными хворями, курирует госпиталь, обязан являться при дворе по высочайшему зову, а у меня —обычная простуда. Оставьте все, я хочу просто полежать, отдохнуть, ни о чем не думать... — Анастасия Павловна, вы обедать изволите? Нужно хоть попить. Кухарка говорит, этот компот из сухих яблок вам поможет. — Барыня, голубушка, простите, что отвлекаю, что на ужин детям подать? Неужто вы вовсе откушать не хотите? — Госпожа, служанка Корсаков пришла, Софья Матвеевна в гости деток кличут, что сказать? Они спрашивают, почему вы все спите? Вопросы их сыпались, не давали покою. Но, в конце концов, больная хозяйка согласилась отправить сына и дочь в гости, и пригласить доктора. — Милая моя, ваше состояние мне весьма не нравится — ведь это уже не лёгкая простудная лихорадка... Все, что необходимо, вам пропишу и навещать вас стану, однако же слуги ваши сильно обеспокоены...— покачал тот головой после осмотра. — Вовсе не вижу причин. Сама не знаю, зачем позволила вас отвлекать! А слуги всегда чем-то обеспокоены. Ума не приложу, как эти бестолочи целый год протянули? — ответила ему пациентка сквозь сухое удушье. — Дело не в их бестолковости, а в вашей беспечности, сударыня. — возражал доктор, что за долгие годы остался таким же бодрым, лишь немного поседел. — Обещайте мне принимать предписанное мною лечение, и поменьше думать о плохом и грустить, эти страсти губительны. Сейчас главное вредительный кашель убрать да жар снять... — Неужто так много мне предписано? — неохотно отозвалась больная. — Семя алтея толченое, траву фиалки с корнем толченую вареную в воде, настои ромашки, шалфея, богородской травы, девясила на молоке с мёдом принимать внутрь... И еще обязательно выполнять растирания редькой и мёдом, дыхательные прогревания маслом да целебными травами, сухие обвертывания с нагретой крупой... — Не слишком ли много мне хлопот, любезный Христофор Михалыч! — раздражённо оборвала Анастасия длинные предписания. — Нынче следует бороться, дорогая... — Помилуйте! Да я полтора года в борьбе! Бесконечной, бессмысленной... Я устала бороться! С раскаянием, горем, чужим равнодушием, своей памятью, наконец, а теперь еще... — и она резко замолчала, уткнувшись в подушку. — Но это необходимо, просто необходимо для вас, чтобы вылечить ваше воспаление, сделать вас снова сильной! Паульсен прервался, убрав назидательный тон, и добавил помягче, взяв женщину за руку. — Я понимаю... Понимаю ваше горе и тоску по Александру, упокой, Господи, его душу... Но у вашей любви есть прекрасные наследники, ваша общая плоть и кровь! Ищите в них отраду, вспоминайте все хорошее... Да у многих и доли не было того счастья, что выпало вам... Спустя еще пару дней положение больной, несмотря на будто проводимое лечение, стало еще хуже. Назначенные отвары и питье она принимала под слёзными уговорами, но остальные процедуры, призванные избавить от застоя кашля, равнодушно отвергались. — Горячка не спадает более недели, сие весьма плохо! Жар должен был спасть третий день тому! Все ли вы выполняли и принимали? Делали ли вы хотя бы дыхательные прогревания облепихой да травами, что я назначал? — спросил недовольный затянувшейся болезнью Паульсен. — Да. — услышал он глухой голос из-под одеяла. — Кажется, какие-то грелки где-то когда-то клали... Оставьте меня все, умоляю! — Что?! Какие-то грелки? Я же сказал, при жаре и теснении в груди вы должны были дышать целебным паром! Ну так вечером придёт от меня сиделка! Может, ваши горничные и впрямь бестолковы, хотя вижу, что сами вы не хотите спасать себя. Хотя, право, ваше здоровье непременно бы справилось с хворью, ежели бы ему просто не мешать! — возмущался пожилой мужчина. — Спасать? Полно, а есть ли смысл меня спасать? И кому это нужно? — грустно улыбнулась Анастасия. — Я сама не хочу. Мне впервые хорошо, можете вы все понять или нет? Последующие дни она лежала, уставившись в потолок, не желая ни принимать лекарства, ни думать о том, что будет потом. Приставленная доктором женщина с трудом заставляла подопечную подставить свое тело хотя бы под одну из назначенных экзекуций. Но та смотрела на нее угрюмо и через раз отсылала прочь. Жар, то спадающий, то возрастающий, теперь и вовсе держал больную в забытье, которое так пугало окружающих. Зато сама Анастасия блаженно купалась в бредовых сновидениях, не желая с ними расставаться. Ей виделись картины из детства и юности, она то говорила с родителями, то переносилась во времена замужества, и лишь кем-то потревоженная, с неохотой возвращалась в настоящее время. — Бороться за жизнь не хочет, вовсе не хочет. — хмурился доктор, при этом выругав помощницу за мягкость. — Надо чтобы кто-то из друзей решительно поговорил с нею, ведь она будто умереть решилась! Вот что! Я напишу от себя записку, а вы уж передайте кому надо... Услышав эти мрачные слова, Лиза едва дождалась письма и отправилась к Софье Корсак. Та всегда казалась ей мудрой и отзывчивой... Давняя подруга приехала к особняку на Малой Морской, прихватив с собою обоих детей, которых забрала неделю тому. И сразу отправилась в спальню, велев им тихонько обождать под дверью, пока не позволят войти. А позволят или нет, никто пока не знал. — Матушка, прости меня... Я не от обид, мне страшно... Эта серая крепость, ненавижу мрак! Саша, где ты, ведь я же пришла... — услышала Софья настойчивое бормотание. Увидев больную в бреду, она ахнула: — Настя, ты сходишь с ума! Подумай, как ты оставишь детей! — Я больше не оставлю моего мужа, нет! — Мама? Почему она все лежит, Павел? — спрашивала брата испуганная малышка, подсматривая через приоткрытую дверь на больную. — Она спит? — Не задавай глупых вопросов, крестная ясно сказала, что матушка болеет... Мальчик нахмурился, и эта хмурость была слишком взрослой для его 10 лет. — А почему нам туда к ней нельзя? — продолжала выспрашивать сестричка, дернув брата за рукав. — Потому что маменьке не до нас, не видишь, глупая? — ответил тот. — Мы только мешаем. Сейчас нас обратно увезут. — А вот не поеду! — девочка топнула ножкой. — Не хочу из дому ехать! — А ну, не капризничай, малявка! — Настя... Ты слышишь меня? Софья поменяла холодный комплесс на голове больной. — Лекарь говорит, что ты сама себя в гроб вгоняешь, не так уж тяжела твоя застуда! Я же знаю, что ты себе надумала, но... Прошу, будь умницей — это ж бессмысленно! В ответ на голос подруги Анастасия досадливо мотала головой, отмахиваясь рукою и огрызалась осипшим от сухого кашля голосом. — Да не мешай ты, все потом! Надо остановить... Мы поедем вместе... В бреду она видела Белова, запрыгивающего в экипаж и машущего рукой, и громко бормотала, чтоб он услышал: — Сашенька! Саша! Обожди, не уезжай, умоляю!! — выкрика сквозь хрипоту хватило, чтобы дочь услышала эту фразу и, вырвавшись из руки брата, шмыгнула в проем спальни. — А я тоже не хочу уезжать! Софья вздохнула из-за наивности малышки и переглянулась с прибежавшей следом няней, но сделала той знак, что уводить не стоит. Анастасия, еще не понимая, кто ещё ее побеспокоил в ее попытке остановить отъезд мужа, приоткрыла неохотно веки и в первый момент испытала разочарование. Её окружало то же бытие, что и было... Никакой надежды исправить то, что случилось... Но тут же она увидела распахнутые серые глаза ребёнка, почувствовала нежную ручку, теребящую за кисть и внезапно устыдилась: "Они будут страдать без меня так же горько... Ещё не время..." — Маменька! Мы всё ждем тут... Нас же никуда не увезут, правда? Мать силой подняла ослабевшую руку и погладила Сашу по голове, расправив золотисто-русые завитки на лбу. — Нет, конечно же нет, милая. Я вас больше никуда не отпущу. А... Павлуша где? — Он говорит, что мы тебе мешаем, вот глупый, правда? Правда? — Нет, что ты! — пробормотала Анастасия. — Разве можете вы мешать? Мне просто надо вылечиться...