3_Пленная память

Последующий год сделал Имагми полноценным членом общины. Он даже начал общаться на их языке, а отвага, физическая сила и ловкость, проявленные во время китовой охоты, не только приравняла к местным, а даже поставила его, чужака, на ступень выше остальных. Тойон смягчился и больше не воспринимал выбор дочери как дурную блажь. Если не считать отвергнутых Инирой женихов, отношение Имагми с островитянами сложились добрые. Что касается соперников, то ему, который вообще не собирался за нее сражаться, все же пришлось расплачиваться за ее выбор. Если Паналык лишь кидал на «старика» косые взгляды, пока не увлекся другой девушкой, то отвергнутый охотник Уйагалык сдаваться не слишком хотел. Как-то раз, когда спустилась мгла, Имагми стоял на берегу, напряженно всматриваясь в морской горизонт. Чувство шороха заставило его оглянулся. В него летела стрела, выпущенная из-за скалы. Природная реакция не подвела, но отшатнувшись в последний момент, Имагми заметил следующую. Притаившись за деревом, он выхватил из-за пояса заточенный клинок и бросил туда, где притаился стрелок. Раздался стон, треск камней и нападающий ретировался. На следующий день выяснилось, что Уйагалык лежит, стонет в своей хижине от ранения, якобы нечаянно полученного при падении со скалы на острый камень. Имагми в чем-то посочувствовал своему противнику, ибо перешел ему дорогу, совершенно не добиваясь любви Иниры. И понятно, что его появление смешало ее будущим мужьям все планы и обычаи. Но право, нужны ли ему были эти тайные стрелки на промысле? Он попытался жестами и знаками, да прихваченным куском жареной дичи донести свое дружеское расположение до этого недотепы. И они на удивление поладили… — Алку камлигит? («Зачем ты стрелял?») — Инира асхудгим амгихси… («Инира — красивая девушка»…) — бросил настороженно неудачливый стрелок и сказал что-то еще. Имагми продолжил уже по своему, не зная перевода сложной фразы. — Послушай, так бывает, я не хотел тебе зла… Так получилось… Он указал рукой вдаль, затем на свой шрам и его перевязку раненого, а затем прижал руку к груди и развел руками, объяснив, что Инира оказала ему помощь и они нечаянно сблизились. Раненый удивлённо покосился на принесенный ужин и протянул сопернику руку: — Прустих айал, Агитадахал/ «Прости, друг» «Асхудгим амгихси… («Красивая девушка»…) — чьё сердце походя забрал пришлый иноземец, так стремящийся убежать… И как меня угораздило очаровать её? Мы из разных миров и никогда не сможем быть близкими душами, это же очевидно! Кроме того, я много старше, да и по-местному совсем некрасив: слишком бледный, с черезчур большими и светлыми глазами, да еще и с постоянно отрастающей бородой, ибо бриться как следует этими ножами никак не выходит…— частенько сокрушался новоиспеченный муж о несправедливости своего брачного союза. Но изменить уже что-либо было поздно. Привыкая к чужим обычаям, при этом не помня, но интуитивно чувствуя свои, Имагми всегда умудрялся избегать противных ему требований, даже не предполагая возвращения к прошлой жизни. По законам племени ему предстояло обязательно нанести традиционный рисунок в знак признания охотником, которые местные как правило, делали на щеках с помощью костяной иглы. Но Имагми решительно не мог представить свое лицо с узорами и придумал повод для отказа, объяснив жестами свое неудобное отличие от безбородых от природы алеутов. В качестве замены он настоял на витиеватой, с лучами звезде, означающей символ имени его нулики, но на более укрытом месте. Это был единственный выход уговорить отца-вождя пойти на уступку. Введение под кожу предплечья краски из водорослей по форме широкого затейливого рисунка, во время которого мужчина лишь едва поморщился, показалось Инире гораздо более мучительным действием, по сравнению с простыми полосками на щеках. «Он меня все-таки любит! Иначе он бы сделал проще и быстрее, как у всех, это все ради меня!» — думала наивная девушка, с трогательным сочувствием глядя на своего мужа. Видя и слыша с самого детства почти все подробности супружества, Инира понимала, что ей достался особенный мужчина — очень чуткий и бережный, до осторожности. Но эта бережность порою смущала — ведь она готова была исполнить его самые пылкие желания, лишь бы они были... Она приложила к поврежденному плечу повязку и жарко обняла, прошептав нежно в ухо на своем языке: — Тин исханагал нанасал? / «ради меня ты так страдаешь!» А сам«страдалец» не знал, куда ему деться от стыда. Он гладил ее по волосам и думал: «Я должен бы сейчас ей ответить: Илахтал! /"Люблю тебя!», чтобы скрыть окончательно свой хитрый замысел, но отчего мой язык никак не может это вымолвить? Как жить нам дальше, много лет, если моё сердце никогда не сможет искренне полюбить?» Идея найти шамана, чье местонахождение было известно лишь приближенным к тойону, закончилась бурными протестами и слезами Иниры... Это произошло вскоре после начала их сожительства. Новоиспеченная «жена» заклинала ради нее и его жизни не тревожить старца, дабы не гневать духов, и пообещала, что отец обречет их обоих на изгнание, если таковая встреча случится. Имагми вовсе не хотелось обрекать добрую девушку на скитания. Тем более, не тянуло оставаться с нею вдвоем неведомо где. Оставалось надеяться на случай, что все таки поможет привлечь Тегына к ответу. Но шло время, и смысл этого ответа казался ему все более сомнительным. Интуитивно Имагми понимал, что если когда-нибудь ему и представится возможность вернуться к неизвестным «своим», он будет поставлен перед нелегким выбором... Сбежать одному, предав юную жену, либо взять ее с собой и обречь на опасности чужого мира, в котором, возможно, и сам уже не сможет себя найти. Право, и куда же тогда бежать? Оставалось совершать побеги от общества "Нулики" в любимую пещеру, где можно было успокоить душевные терзания озером, побыть наедине с собой. Попутные сборы грибов, ягод, соломы для кровли или постели, в результате этих отлучек изрядно помогали в хозяйстве. Обязательная охота и рыбная ловля в команде остальных мужчин давали и вовсе полноценное право поменьше бывать дома. Тем паче, что недавно отважный китобой сменил на посту ослабевшего по возрасту старейшину, став вожаком морского промысла. Так прошло почти полтора года супружеской жизни. Возраст жены изменился совсем незначительно — 16 прожитых весен увеличилось на одну. Однако за это короткое время Инира оформилась из девочки в молодую женщину, что не могло укрыться от её мужа. Это внешнее её взросление позволило снять ту незримую преграду, которую он сам себе воздвиг. Сознание пропасти в их возрасте и телосложении всякий раз заставляло обуздывать свои порывы перед по-детски хрупким, девичьим телом... Во время праздника зимнего противостояния его жена выглядела веселой и какой-то загадочной. Когда они вернулись на ночлег в свою ульгаму, она схватила его руку и положила к себе под грудь… — Аникдух… —  — сказала она нежно, глядя в глаза. Девушке едва удалось дождаться этого разговора, ибо её ликованию не было предела. Местная пожилая знахарка, чьи руки понимали нутро, едва не расстроила прошлой весной её свадьбу своим бормотанием про женскую незрелость! Лишь слезная мольба помогла в сокрытии от родителей... Но благодаря добрым духам, у них с Имагми, наконец, будет дитя! Понимание, что теперь он безповоротно пускает здесь свои корни, и не сможет уйти, как надеялся втайне, совершенно лишило будущего отца покоя... Дождавшись, когда Инира уснет, мужчина выбрался из дымового окошка в крыше и пошел бродить по берегу, обреченно всматриваясь в горизонт. «Вот и все, Имагми, или как там тебя... — разговаривал мужчина сам с собою, запустив руки в отросшие до плеч кудрявые волосы. — Как же ты теперь бросишь свою кровь, сбежишь от семьи?" А в это же вечернее время, на далеком берегу Большой земли, заплаканная женщина всматривалась с болью в глазах во встречную даль и шептала, обращаясь неведомо к нему: — Прощай, Сашенька… Спасибо, что ты у меня был… И прости меня, милый — я неправильно любила… Но я никогда не забуду тебя любить, никогда…» Если бы морской ветер мог передавать через морские мили слова, Имагми бы это услышал... Но именно в сей миг его пронзительно кольнула мысль, забившись настойчивой болью в сердце: «А вдруг у меня там, далеко, тоже есть любимая, дети? И я им сейчас так же нужен? Что я делаю здесь, в этом чужом мире и чужой моим душе и телу женщиной?»