Желать и быть желанным

— Пойдём снова в клуб сегодня вечером? — спросил Сону, когда они закончили уборку в передней части магазина и направились на кухню, чтобы помыть посуду. — Не могу, у меня семейный ужин с мамой и тётей, — ответил Джинхёк, закатывая рукава. — Так поздно? — удивился кондитер, присоединяясь к нему у раковины. — Они знают, что я работаю до самой ночи. И ждут меня. Так что не могу не прийти. К тому же столь поздний ужин наверняка будет в придачу с дорогим алкоголем в красивом стеклянном бокале. Что мне нравится намного больше, чем выпитые со стриптизёра шоты с дешёвой водкой, — Сону неэлегантно фыркнул, представив себе эту картину. Потому что на самом деле Джинхёк ни разу не пил шоты с живота стриптизёра в гей-клубе, да и не планировал, но сама мысль была забавной. — Оу, — надулся Сону, — и что мне делать без моего прекрасного спутника? — Раньше ты и без меня вполне справлялся. Уверен, переживёшь, — заверил его Джинхёк. — А теперь изыди, демон, — он брызнул водой в преувеличенно обиженное лицо Сону, будто был священником, проводящим обряд экзорцизма. Кондитер рассмеялся, прикрыв рот изящно изогнутой рукой. Походы с Сону в клуб не должны были стать регулярными. Джинхёк согласился разок сходить из прихоти, когда пребывал в особенно хорошем настроении, а в итоге отлично повеселился. Они пили дешёвый алкоголь, бармен, водивший дружбу с Сону, всегда приглядывал за ним самим и любым, с кем Сону был, а если они напивались слишком сильно, чтобы ехать на машине, то квартира кондитера находилась всего в двух шагах. Правда Джинхёку не нравилось заваливаться туда слишком часто. Каждый раз он не мог ничего с собой поделать и вспоминал об этом ублюдке Жан-Батисте. Джинхёку нравилось танцевать в клубе, но только пока он танцевал с Сону. Когда его пытались коснуться любые другие парни, ему всё ещё становилось неуютно. И, поскольку это был гей-бар, а Джинхёк был привлекательным мужчиной, Сону взял на себя ответственность играть роль ревнивого бойфренда всякий раз, когда кто-нибудь подходил слишком близко. Схема работала хорошо, но Джинхёк задавался вопросом, как это сказывалось на любовной жизни Сону. Джинхёку нравилось проводить с ним время. Именно поэтому он совсем не возражал против того, что кондитерской они управляли только вдвоём. Без двух других, склонных ко всяким происшествиям мужчин, было спокойно. У них выработался ритм, подходящий им обоим. Словно кондитерская была их собственным маленьким мирком. Сону порхал по кухне, а Джинхёк развлекал гостей, и порой их пути пересекались. Словно они звёзды-близнецы, вращающиеся вокруг одного и того же солнца. В те дни, когда было немноголюдно, он прятался на кухне и смотрел, как Сону выпекает. Кондитер всегда со всем вниманием концентрировался на своей работе, при этом не переставая выглядеть довольным жизнью. Джинхёк предполагал, что так и бывает, когда испытываешь к чему-то страсть. Иногда Сону покидал свою кухню, даже начинал вести себя смелее рядом с женскими компаниями. Джинхёк настолько доверял кондитеру, что стал позволять прикасаться к себе чаще, чем раньше, и оказалось, что на самом деле это скорее привлекает покупателей, чем отпугивает. Когда со всем на этот день было покончено, Сону поцеловал его в щёку и пожелал доброй ночи. Джинхёк чувствовал себя странно, когда не предложил подвезти его до квартиры. Обычно он хотя бы предлагал. Но это было не по пути к его старому семейному дому, и, в общем-то, не то чтобы Сону вообще возражал против прогулки. Когда Джинхёк приехал, все комнаты дома, за исключением столовой, были погружены в черноту. Он открыл переднюю дверь своим старым ключом и увидел, что его тётя уснула на диване в тёмной гостиной. Джинхёк на цыпочках прошёл мимо неё в столовую. — Твоя тётя уснула, — поприветствовала его мама, раскладывая еду для них по тарелкам. — Лучше дать ей отдохнуть. — Здравствуй, мама, — он поцеловал её в щеку и поставил на стол коробку. — Ты что-то мне принёс? — Знаменитый шоколадный «Лес» Сону. — Передай ему спасибо, — они сели и начали есть. — Но ты-то как поживаешь, сын мой? — Я в порядке. Нет, даже больше, чем в порядке — у меня всё хорошо. В кондитерской дела идут успешно, хотя там только мы двое, и кошмары теперь реже. — Я так рада это слышать. А как с тортами? Как доктор это назвал? После многих лет притворства, что он не страдает ни от какой травмы после похищения, Джинхёк наконец рассказал своей матери, что он совсем не в порядке. В прошлом месяце он стал посещать психотерапевта, и по ночам ему уже не было так тревожно. Врач сказал ему смотреть на это, как на новую главу его жизни. Ему не нужно забывать о первой главе. Это не полностью новая книга. Но ему и не нужно задерживаться в своём прошлом. Доктор посоветовал сосредоточиться на хороших вещах и составить их список. На сегодняшний день в списке были: его мама, его кондитерская, девчоночьи группы, то, что он спас мальчика, дружба с Суёном, мальчишка, учащийся в Париже, тот факт, что ему удалось исправить отношения с Сону после того, как он повёл себя с ним как последний мудак, проведение времени в кондитерской с Сону, походы в клуб с Сону и алкоголь. — Этим я ещё не занялся, — признался Джинхёк. — Но с каждым днём я чувствую себя лучше. Сложно быть в депрессии, когда рядом с тобой кто-то вроде Сону. Он всегда счастливый. — Звучит так, будто ты нашёл себе напарника для преступления. — Скорее напарника для кондитерской, — улыбаясь, ответил он. — Кстати о напарниках — в таком возрасте ты не должен жить один. Не пришло ли время найти тебе девушку? — Мама… — Ладно. Ладно. Но как насчёт хотя бы соседа? — спросила она как раз тогда, когда телефон Джинхёка принялся звонить. Он опустил на него взгляд. Это был Сону. — Прости, мне нужно ответить, — извинился он и вышел в коридор. — Алё? Сону? — Здравствуйте? — ответил голос на том конце линии. — Это Джинхёк? — это не был Сону. Это был бармен из клуба. — Да. Всё хорошо? — Мне кажется, тебе стоит приехать и забрать Сону, если можешь. Он очень пьян, и я беспокоюсь, как он доберётся до дома. — Сейчас буду, — Джинхёк повесил трубку и поспешил обратно в столовую, где его мама наливала себе выпить. — Прости, мам, кое-что случилось, и мне нужно уехать, — сообщил он ей, поцеловав в щёку, — спасибо за ужин. Я тебе скоро позвоню. — Подумай о том, что я сказала! — крикнула она ему, когда он уже был на полпути к своей машине. Когда Джинхёк вошёл в клуб, он увидел Сону, навалившегося на барную стойку, и бармена, пытавшегося убедить его выпить немного воды. Оранжевая майка кондитера промокла от пота, но когда Джинхёк прикоснулся к его руке, чтобы привлечь внимание, кожа оказалась холодной. — Сону? — спросил он, чуть тряся его. Голова мужчины чуть приподнялась. — Джинхёк? — пробормотал он с полубессознательным видом. — Да, это я, ты в порядке? — Ты здесь! — вместо ответа воскликнул Сону, обхватив Джинхёка руками за талию и уткнувшись лицом ему в шею. Вспотевшие волосы кондитера попали Джинхёку в рот. — Думаю, он мог что-нибудь принять, но он ещё и выпил много, так что возможно дело только в этом, — сказал бармен, протягивая телефон кондитера. Джинхёк убрал его в карман. — Спасибо, что позвонили мне, — он переместил руки Сону повыше, перекинул себе через плечи и привёл мужчину в стоячее положение. — Пошли, Сону, время идти домой. — Что? — стал жаловаться тот. — Нет. Джинхёёёёёк, потанцуй со мной. Без тебя тут было совсем не весело. — Ты едва стоять можешь, засранец. Пора спать. После этого Сону без жалоб позволил Джинхёку дотащить себя в крошечную машину, но тот подозревал, что Сону просто пытается придумать, что бы такого непристойного сказать про Джинхёка, укладывающего его в постель. Он решил отвезти кондитера к себе, потому что скорее всего придётся присматривать за Сону, а комната у него была слишком маленькой. Кондитер молчал всю дорогу, но Джинхёк не был уверен, уснул тот или просто смотрит в окно. — Мы приехали, — прошептал он, подойдя к машине со стороны Сону. — Пойдём, — Джинхёк помог ему подняться и зайти внутрь. Он решил дать кондитеру лечь на эту ночь в его кровати. Она была больше, а он сам всё равно наверно не будет особо спать. Джинхёк осторожно довёл Сону до своей комнаты и уложил в постель. Снял с него обувь и отставил её в сторону. Он уже собирался выйти, когда услышал от Сону нечто, поразившее его. — Почему никто меня не хочет? От изумления мозг Джинхёка с пронзительным скрипом прекратил работу. — Что? — спросил он в абсолютном недоумении. Джинхёк уже был готов сказать Сону перестать вести себя так драматично и смешно — мужчина практически являл собой человеческое воплощение желания до такой степени, что это становилось проблемой для всех вокруг него — но когда он обернулся, чтобы сделать это, выражение на лице Сону заставило его остановиться. Казалось, что он сейчас заплачет. Джинхёк вздохнул и присел рядом с ним на кровать. — Сону, буквально все тебя хотят, — мягко сказал он ему. — Это просто смехотворно, как много людей тебя хочет. — Нет! — заспорил Сону, замотав головой так, что волосы упали ему на лицо. — Они думают, что хотят меня, но они не хотят на самом деле меня, — заведясь, объяснял он. — Они хотят какую-то идеальную версию меня. Даже Жан был таким, а он говорил, что любит меня! Но он не любил меня по-настоящему, реального меня. В ту же секунду, как я делал что-то, не нравившееся ему, он приходил в ярость. Все всегда так себя ведут. В тот момент, когда я не совершенен, когда я не идеальный чертовски-божественно-сексуальный гей, которым они… они вообразили меня в своей голове, они… они… только хотят красивые части меня. Я уродлив внутри! — Сону практически захлёбывался воздухом к тому моменту, когда произносил душащие его последние слова. Джинхёк сгрёб кондитера в охапку и позволил тому рыдать ему в ключицу. Сону обвил руками его плечи, прямо как в тот раз, когда они с Суёном спасли его от нападения Жан-Батиста. Сильно, но уязвимо. Джинхёк, успокаивая, стал поглаживать руки и спину мужчины. — Сону, если они не хотят узнать настоящего тебя, то им же хуже, — сказал он кондитеру, укачивая его, как ребёнка. — Потому что настоящий ты весьма особенный. Раздражающий, саркастичный, ветреный, чрезмерный, нелепый, несносный и жалкий, но по-настоящему великолепный. Правда, я серьёзно. Ты первоклассный, Мин Сону, и некоторые парни просто не достойны кого-то первоклассного. Если им не дано увидеть, насколько ты замечательный, то почему ты вообще их хочешь? Они явно недостаточно хороши для легендарного Сону, — Джинхёк подчеркнул своё заявление, оторвав кондитера от себя, чтобы решительно посмотреть ему в глаза, ласково сжать его руку, а потом убрать волосы за ухо. Сону улыбнулся, хотя в его глазах всё ещё стояли слёзы, и Джинхёк позволил мужчине снова прижаться к нему. Он обнимал Сону, пока тот не уснул. Он обнимал Сону ещё несколько часов, просто смотря, как тот спит, пока за окном не начало подниматься солнце. Джинхёк никогда не видел Сону таким расстроенным, даже когда Жан-Батист попытался откусить ему пальцы. Он всегда считал, что Сону счастлив постоянно, что он уверен абсолютно во всём. А это было что-то другое. Как Сону мог думать, что никто не хочет быть с ним настоящим? И, что важнее, как это никто не ценил его за то, кто он есть, а не за то, кем они хотели, чтобы он был? Сону стал первым настоящим другом, которого Джинхёк завёл со времён школы. И он не мог представить себе возвращение в ту жизнь, что была до (повторной) встречи с Сону. Кондитер помог ему, когда он нуждался в этом больше всего. Джинхёк решил, что наступило время вернуть долг — он должен помочь Сону увидеть, что по крайней мере один человек хочет быть рядом с ним.