***
*** Павлик. На свежем воздухе голова у Павлика немного прояснилась. Был ранний вечер — небо, ещё светлое, постепенно темнело, где-то далеко догорал закат. Кир мягко, но настойчиво взял его за локоть и повёл к машине, рядом с которой курил незнакомец в кожанке. — Две минуты, Алик, — бросил ему Кир, усадил Павлика на заднее сиденье и сел рядом, прижимаясь бедром, коленом, касаясь плечом. Его было много, слишком много, особенно сейчас, когда у Павлика не было ни одного клочка кожи, которого не касались чужие руки, когда на языке ещё чувствовался чужой вкус. — Слушай внимательно, — сказал Кир, вручил Павлику телефон, который отобрал, кажется, вечность назад, ещё на пути к клановым территориям. — Ты написал отцу, что загудишь у друга, и его водитель подвезёт тебя домой, а потом ты выключил телефон. Всё понял? Павлик кивнул, чувствуя, как всё внутри сжимается при мысли о доме. Домой. Неужели его всё-таки отвезут домой и этот невозможный, ненастоящий день наконец закончится? — Ты, конечно, можешь сделать глупость и рассказать своим родителям как всё было на самом деле, — рассуждал Кир, поглаживая его по коленке, — И они, возможно, даже тебе поверят и пойдут в полицию. Полиция… Обратятся к своему начальству, которое, ты не поверишь, отлично дружит с Лиходеем. А Лиходей… Лиходей даст мне добро на то, чтобы увидеться с тобой ещё разок, — он взял Павлика за затылок и развернул к себе, гипнотизируя своими сумасшедшими, нечеловеческими глазами, — Поэтому я прошу тебя. Сделай глупость. Поцелуй, который последовал за этими словами был голодным, жадным, пальцы на коленке, которые до этого просто поглаживали, больно сжались, словно Кир не хотел его отпускать. Может быть так оно и было, Павлик не знал, Павлик не хотел знать. Кир оторвался от его губ только тогда, когда гравий зашелестел под колёсами ещё одной машины. Тогда он чертыхнулся, погладил Павлика по щеке и, не прощаясь, вылез и захлопнул за собой дверь. Павлик проследил за ним рассеянным взглядом — из новой машины вышел невысокий парень в чёрном, с закрывающим лицо капюшоном, они с Киром пожали руки и вместе направились к крыльцу. Парень, который, судя по всему, часто бывал в этом доме, сам открыл дверь и зашёл внутрь, а Кир задержался на пару мгновений, чтобы дать отмашку водителю. В свете фар его лицо уже не выглядело таким энергичным и жизнерадостным, теперь он хоть немного походил на человека, способного похитить и изнасиловать старшеклассника. Он улыбнулся — невесело, скорее, многообещающе, и тоже скрылся в доме. Закрылась и открылась водительская дверь. Алик — кем бы он ни был, ввёл в навигатор адрес дома Павлика и завёл машину. Павлик прикрыл глаза. Он почти чувствовал, как наркотик выветривается из его крови, оставляя только усталость и сонливость. Павлик подумал, что если и есть время, когда стоит размышлять о произошедшем, то оно именно сейчас, пока остатки эйфории ещё гуляют в крови и не дают ему потонуть в стыде и страхе. Вспоминать, впрочем, было практически нечего. С того момента, как экстази ударил ему в голову и до самого выхода на улицу, произошедшее казалось фильмом, снятым на плохую камеру. Всё было пьяным, смазанным, на грани реальности и фантазии, словно попытка вспомнить сон, где ты и сам не знаешь, что действительно помнишь, а что уже додумал. Напрягшись, Павлик смог выловить несколько кадров, которые казались наиболее чёткими — толи подкреплённые жизнью разрозненные фотографии, толи скриншоты из 5D кинотеатра, когда помимо картинки и звука, есть ещё движение и запах. Он разместил их в порядке, который можно было бы назвать хронологическим, а можно было не называть никак вообще. Раз. …два, три, четыре — пальцы Лиходея пересчитывают его позвонки, пока Павлик пытается делать то, что ему говорят и дышать носом. Член у Кира, наверное, не очень большой, но во рту занимает неожиданно много места и достаёт до горла — у Павлика уже побаливает челюсть. Ему жарко — ему очень жарко, без видимых на то причин. Наверное, это одно из действий наркотика, потому что, положив руку ему на лоб, Кир только хмыкает довольно, и продолжает трахать его в рот, придерживая за затылок. Лиходей насчитывает тридцать четыре позвонка — он единственный здесь не испытывает никаких неудобств и никуда не торопится. Два. Столько раз Киру приходится повторить, чтобы Павлик услышал. Его уже ведёт, в голове туман, от чужих прикосновений больше не хочется уходить, хочется только больше. У него стоит — Боже, у него правда стоит, и это пиздец, и это круто, и это отвратительно, но когда Лиходей кладёт руку ему на член, то мыслей о правильно и неправильно уже не остаётся. «Будешь глотать, пирожок», — говорит Кир, а потом повторяет, потому что Павлик его не услышал, потому что Павлик уже почти не здесь. Конечно, он ничего не понял и во второй раз, поэтому давится и кашляет, в другое время он бы, наверное, уже блевал вовсю, но не сейчас, когда ему слишком хорошо и правильно внутри, чтобы думать о том, что снаружи. Три. «Бог един в трёх лицах», говорили в воскресной школе, куда Павлик ходил в третьем, что ли, классе. «Бог смотрит за вами» — весь он, все его три лица. «Бог любит вас» — об этом дородная мать-настоятельница всегда говорила особенно горячо и с придыханием. Павлику было неинтересно — Павлик рисовал человечков с тремя лицами, потому что это «един в трёх» заело у него в голове, зациклилось, как несмешная шутка, как строчка из попсовой песни. Восемь лет спустя Бог, который вроде как его любит, всё ещё далеко, а пресловутое «един в трёх» бьётся о стенки черепной коробки. Восемь лет спустя у Павлика по венам вместо крови течёт экстаз, и он думает — и сам поражается своим мыслям, — что любовь Бога она такая, не может быть другой. Потому что хорошо, и потому что больно, и потому что «един в трёх», и потому что… Четыре. Очень хочется пить. Вроде как это один из эффектов экстази, но откуда Павлику знать, он сейчас даже имя своё не знает. Жажда полыхает в груди, там, где когда-то, наверное, были лёгкие и сердце, ему плохо, потому что хорошо, и хорошо, потому что плохо. У Лиходея злые глаза голодной кошки и россыпь мелких, едва заметных веснушек по щекам. От Кира пахнет чем-то звериным, он кусается, больно, кое-где, наверное, до крови. Когда у Павлика ещё были связные мысли, имя и достоинство, Лиходей казался ему ближе, понятнее, чем, очевидно, опасный и ебанутый Кир, а теперь, когда Павликом правил наркотический трип, он твёрдо знал одно — как бы больно Кир не кусался, он свой, а Лиходей — нет. Ужасно хочется пить. Первый раз, когда он просит, его игнорируют, на второй он получает снисходительное «проси лучше», на третий, кажется, плачет. Воду ему дают на четвёртый и, Господи, он никогда ещё не пил ничего вкуснее. Тогда он думал: «если она отравлена — это того стоит». Тогда он думал: «если я сейчас кончу из-за того, что вода охуенно ощущается на языке — меня пристрелят». Пять. С ним закончили, когда эффект от экстази уже начал сходить на нет, и отсроченная боль и ломота в теле уже давала о себе знать. Яйца ломило — он и не помнил, сколько раз кончал и почти моментально возбуждался снова. Он ещё был как в тумане, хотя граница между настоящим и вымышленным уже начинала обретать чёткость. Он помнил, как Кир с Лиходеем над его головой обменялись несколькими короткими фразами, а потом, как чьи-то руки заставили его сесть и приподнять голову, как Кир очень чётко и очень ласково скомандовал «закрой глаза» и кончил ему на лицо. Он помнил, как непослушными руками пытался оттереть сперму хотя бы с глаз, чувствуя, как блаженное «ни боли, ни нервов» исчезает, оставляя после себя страх, стыд и растерянность. Он помнил, как Лиходей холодно и безмятежно, словно не ебался, а бумажки перебирал, бросил Киру: «верни мальчика туда, где взял и приведи себя в порядок, будут гости», а потом, в сторону Павлика — прощальную формулировку на старогородском, которую использовали только самые снобы. Павлик знал, как нужно отвечать, но ничего не сказал. Шесть. Яркий свет ванной комнаты резал глаза. Кир привёл его в порядок легко и быстро, словно каждый день занимался подобным — умыл, оправил одежду, залепил пластырем единственный укус, который так и не перестал кровоточить. Павлик поймал своё отражение в зеркале и поразился тому, что, если не считать расширенных зрачков и мятого воротника рубашки, выглядит он точно так же, как сегодня утром, когда отправлялся в школу. Знакомая лестница с финтифлюшками на спуске вниз оказалась куда короче. Как и в прошлый раз Кир крепко держал его за локоть, но теперь у Павлика были свободны руки, и, вместо страха, его сковывала сонливость. На свежем воздухе, правда, голова немного прояснилась. Он, наверное, задремал, потому что, когда машина затормозила, он резко открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, где находится. — Приехали, — бросил Алик через плечо, — Дальше без пропуска не проеду. До подъезда сам дошлёпаешь, — Павлик понял, что они стоят у КПП жилого комплекса и испытал прилив мстительного удовольствия, его дом всё ещё оставался крепостью, в которую не могли проникнуть даже Шляпники. Он взял школьную сумку, которая так и валялась под сиденьем, с тех пор как Кир запихнул его в машину какую-то вечность назад, и вылез из машины.***
*** Лиходей. Он вверил мальчика Киру, а сам отправился в кабинет, чтобы курить и слоняться из угла в угол, не зная, куда себя приткнуть. В этом кабинете, в отличии от того, что был у него в квартире, всё было каким-то несуразно громоздким и внушительным. После смерти отца он постарался переделать дом главы клана по своему вкусу, но очень быстро махнул рукой и окончательно переехал в Центр со всеми бумагами, техникой и папоротником в глиняном горшке, оставив дом для официальных встреч и особых случаев. Одно время, когда в Центре было небезопасно, они жили здесь с Юрой, оба стеснённые старомодной обстановкой — Юра принёс немного света и звука под эту пропылённую крышу, облазал всё от чердака и до подвала, но, как только появилась возможность вернуться в Центр, уехал с радостью и приезжал только вместе с Лиходеем на те клановые мероприятия, которые предполагали общий сбор. Дом, который Лиходей-старший в своё время превратил в неприступную крепость, из которого не уходил, в котором принимал доклады, лекарства и решения, теперь пустовал. Даже Кир, который часто бывал на клановых территориях с поручениями от Лиходея, предпочитал, скорее, ночевать на чердаке у Анны Серговны, чем в выделенной ему в доме комнате. Дом был рудиментом, сохранившим всё-таки часть своих прежних функций — производить угрожающее впечатление и быть местом для разного рода тёмных дел. По долгу службы подвал приходилось использовать едва ли не чаще, чем кабинет. Спаленка под крышей, в которой всегда было всё необходимое, тоже была отведена для особых случаев. Он присел в кресло и закинул ноги на стол, в попытке устроиться поудобнее. Посмотрел на часы, затушил сигарету об край пепельницы и позвонил Юре. — Да? — Привет, это я. — Мог бы и не уточнять, ты мне один звонишь. Все нормальные люди пишут! — Юрин голос, пусть и весёлый, казался глухим и усталым. — Можешь не напоминать мне, что я старомодный — Кир делает это регулярно, — отозвался Лиходей и, вспомнив, что вообще-то не должен ничего знать, небрежно поинтересовался, — Всё хорошо? — Да, — быстро сказал Юра, — Всё отлично. А что? — Да так, просто звучишь немного убито, — сказал Лиходей, — Ты у Соболева сейчас? — за окном сверкнули фары машины. — Ага. Я тебе написал. Потому что вообще-то люди так это делают, когда что-то хотят сказать — пишут. — Я хотел сказать, что заночую сегодня на клановой территории, — Лиходей пропустил его слова мимо ушей, — Если вы Коле Соболеву не помешаете, то может там и переночуешь? — Сейчас спрошу, — в трубке послышалось что-то неразборчивое, видимо Юра сверял планы со своим другом, — Он сегодня в ночную, у них какой-то срочный эфир. Я не помешаю. — Вот и отлично. Не мотайся тогда по темноте. Как электив? — Я… — Юра вздохнул, — Я его прогулял. — Были причины или… Просто? — Да… Нет… — замялся Юра, — Просто… Просто прогулял, да. Обленился. Больше так не буду, честно. Дверь беззвучно приоткрылась. В проёме, сливаясь с темнотой коридора стоял Мефисто. «Можно?» «Заходи» — кивнул Лиходей, а вслух сказал, — Элективы не обязаловка, так что ругать я тебя не собираюсь. Ты сам реши, нужно оно тебе или нет, потому что, если нет — возьми что-нибудь другое. Ладно, мне пора. Илье привет. — Передам. Спокойной ночи. — Можешь даже не говорить, что уже собираешься ложиться — всё равно не поверю, — Юра понимающе хмыкнул, — Ладно, спокойной ночи, — он отключился и перевёл взгляд на Кира с банкой его любимого дешёвого пива в руке, — Саша, а гостю предложить? — Гость такое пить не будет, — безмятежно отозвался Кир, — Я прав, исчадие? — Ты прав, — сказал Мефисто, — Мне кажется, что эта хрень вызывает рак. — А ещё ВИЧ, СПИД, холеру, родильную горячку, свальный грех… — Ты, кажется, хотел прибраться на чердаке, — прервал его Лиходей. — Не без того, — согласился Кир и исчез за дверью. Мефисто посмотрел ему в след с ленивым любопытством, но ничего не сказал. — Что будешь пить? — Лиходей спустил ноги на пол и подошёл к минибару, замаскированному под одну из книжных полок. В доме, конечно, маскироваться не было никакого смысла, но Лиходею с детства нравились всякие фальшивые панели и потайные ящички. Благодаря этому, Юра не находил у них в квартире ни таблетки, ни оружие. — Водки бы, — сказал Мефисто, — Хотя не надо, наверное. Херес есть? — Херес есть, — подтвердил Лиходей, — Хотя, если передумаешь, мне недавно подарили бутылку шикарной абрикосовки. — Не искушай, — поморщился Мефисто, — Я сегодня ночью ещё планирую поработать. — Не ты один, — вздохнул Лиходей и, исследовав содержимое бара, добавил, — Олоросо закончился, есть Крим. Устроит тебя? — Да, давай, — он откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Лиходей подумал, что если бы ему нужно было отравить начальника секретной службы, то сейчас было бы самое время. Мефисто выглядел неважно. Он похудел, синяки под глазами стали темнее и глубже, даже двигался он теперь куда плавнее, словно экономил силы, но, всё равно, он даже близко не выглядел на свой настоящий возраст. — Ты хотел мне что-то рассказать, — Лиходей отдал ему стакан и присел на край стола. — Да, хотел. Я тут подумал об отпуске… — Лиходей вскинул брови, — И подумал, что это может тебя заинтересовать, — он замолчал и сделал глоток из стакана, — Слушай, а почти не приторный. Десертный, конечно, но, по-моему, очень даже. — Мефисто, Бога ради. — Ладно-ладно. Ты что-нибудь знаешь про наш отдел логистики? — «Наш» это, я так понимаю, служебный? Только о его существовании. — Если вкратце, то его работники не в курсе о том, на кого на самом деле работают. Официально, как бы, на мэрию, и они считают, что на мэрию, но вообще ими пользуемся мы. Предупреждая твои вопросы — отдел логистики здоровый, собака такая, я не могу позволить себе столько… Штатных работников. Отбор там всё равно довольно строгий, лишних вопросов никто не задаёт. — Идиллия. — Было идиллией. Чтоб ты понимал — через наших логистов проходит половина городских проектов. Облицовка проспекта, замена фонтана, парад победы — они решают, какие улицы перекрыть, а какие нет, какой дорогой отправить песок и щебень для стройки, а какой господина посла с супругой и эскортом из пяти машин… Ты понимаешь, о чём я, — он сделал ещё глоток и продолжил, — Короче, кажется, в этом неебически важном звене завелась крыса. — Сочувствую, — сказал Лиходей, — Но мне всё ещё неясно, при чём тут твой отпуск. — При том! Сейчас, когда Ира только на третьем месяце, северяне восстанавливаются после войны, юг и запад грызутся за острова, а секретная служба работает как хорошо отлаженная машина, я наконец могу ненадолго отойти от дел. Поэтому я решил тряхнуть стариной и отправиться на задание как рядовой агент. Я уже почти десять лет только Мефисто. Пора бы выгулять Жору Будза. Его имя — настоящее имя, — резануло Лиходею по ушам. Он и сам ведь уже много лет был не тем, кем числился в паспорте. Они с Мефисто сошлись потому, что были одной породы, расчётливые, недобрые, идущие по головам. Только вот если Мефисто мог снять свою маску, свой образ, придуманный для устрашения, и снова стать человеком, не хорошим, может быть даже не нормальным, но вполне обычным, то Лиходею некуда было возвращаться. Только к Юре — с ним он иногда ещё вспоминал, что был такой парень, Паша Личадеев. — Это… Неожиданно, — сказал он, когда понял, что пауза затянулась, — И когда начнёшь? — С понедельника. Официально я — богатенький мальчик с дружественного нам запада, которому правительство выдало первый попавшийся пост, на отъебись, мол, чем бы дитя не тешилось. Я уже присмотрел себе квартиру недалеко от офиса — как заселюсь, позову на новоселье. — Это как-то входит в легенду или?.. — Нет-нет. Загримируешься под золотую молодёжь — видит Бог, тебе и стараться не нужно, просто лицо попроще сделаешь и будет отлично. — Тебе нужно какое-нибудь содействие? — Содействие? — с сомнением протянул Мефисто, — Знаешь, может быть и да. Пробьёшь мне одного парня по своим каналам? — он достал телефон и открыл фотографию, — Даниил Лазаренков, ведущий специалист. Начальник того крыла, в котором мы ищем крысу, с понедельника — мой начальник. Проблемы начались вскоре после его назначения. Поищи его связи с нашими свободолюбивыми петушками, может он где-нибудь светился. Рыжий-рыжий, но без веснушек. Очки в простой оправе. Тонкие губы. В лице раздражение пополам с усталостью. — Фото свежее? — Вчерашнее. — Присылай, пробью, — сказал Лиходей и, вновь почувствовав себя в своей тарелке, добавил, — Выпивка на новоселье, кстати, с меня. — Конечно с тебя, — Мефисто и не думал спорить, — Ты знаешь, что мне нравится. — Да… — протянул Лиходей и снова посмотрел на фото. Высокий. Рыжий. Как на заказ делали, — Да, Меф. Я знаю, что тебе нравится.