Пятна

Вначале я не воспринимаю их серьезно. Какие-то люди. Четверо. Или пятеро? Смотря как называть последнего. Обычно его зовут «сверхчеловеком». Иногда «живым ядерным щитом». Я слышал даже про «бога» и «антихриста». В любом случае, человеком он не выглядит. Еще один — солдат-наемник. И изобретатель, энтузиаст, которых в последнее время развелось. Его я знаю. Он меня — нет. Но он со мной «работает». И женщина. И тот, кто их всех собрал. «Хранители». Вигиланты. В Нью-Йорке. Снова? И кому только такое могло прийти на ум. Может быть, это простое упрямство с моей стороны. Отрицание. Я никогда не называл себя вигилантом. И я всегда был один. Даже Драйберг мне не мешал быть самому по себе. Не понимал. Но уважал. И тут вдруг — они. Все они. Кто они, откуда взялись? Наверное, я отправляюсь на первое собрание вместе с Драйбергом просто затем, чтобы это выяснить. Мы прибываем на место. Маленький музей истории борцов с преступностью, конечно, выбран не случайно. Я мало участвую в разговорах. Смотрю. Слушаю. Узнаю клички: Озимандиас, Шелковый Призрак, Комедиант. Доктора Манхэттена не надо никому представлять. И теперь еще есть он — Ночная Сова — и я. Роршах. Я смотрю на Ночную Сову, на Драйберга, и не могу поверить, что мы сюда пришли. Из-за Озимандиаса. Что-то в его письмах, которые приходили с анонимного почтового ящика, было не так. Что-то было неправильно. Как будто он нас убеждал забыть о том, кто мы в действительности. И повести себя не так, как мы бы обычно себя повели. И все-таки сумел убедить. Но теперь уже поздно думать об этом, и я это понимаю. Я вижу, что Драйберг злится из-за Комедианта, но подозреваю, что вообще-то ему нравится здесь быть. Кто знает, что на самом деле его толкнуло согласиться прийти. Может, он просто захотел блеснуть своим костюмом. Мне до этого дела нет. У меня есть маска; больше мне ничего не нужно. А у них все идет не так. Они ссорятся. Комедиант зовет Озимандиаса «Оззи» и поджигает его карту преступных районов. Когда Комедиант выходит, я думаю, что на этом встречу можно считать оконченной. Да и все прочее тоже. И я даже почти чувствую облегчение. Но рано. Остальные так и не расходятся. Они остаются.

---

После этого все идет наперекосяк. Пара недель проходят как в тумане. Мы видимся с Драйбергом, но почти не выходим патрулировать улицы. И не вылетаем. Драйберг говорит, что ему нужно привести в порядок «Архимеда». Что давно было пора. На самом деле он хочет говорить со мной — про них. Про всех остальных. И занимается этим, пока я ему помогаю. Мы находимся в секретном подвале его дома — пока еще вдвоем, но в следующий раз по-настоящему вдвоем мы здесь окажемся не скоро. Драйберг приводит в порядок не только «Архимеда» — он берется и за сам подвал. Теперь, когда они — остальные — придут сюда, то восхищенные взгляды ему обеспечены. Я думаю — неужели именно это он прочитал между строк в тех письмах Озимандиаса. Что наконец-то его таланты будет кому оценить — помимо мелких преступников. И меня. Но я совсем не удивляюсь, если Драйберг вдруг начисто забыл про меня. Когда они начинают собираться в подвале у Драйберга, я к этому готов. Мне даже немного любопытно, на что все это будет похоже. Но их лица меня совсем не интересуют. В основном потому, что я заранее знаю, что увижу их без масок и костюмов, и очень скоро. Но они меня — нет. Не здесь, и не сейчас. Они подолгу делятся своими мыслями и планами. Многое обсуждают, спорят. И просто общаются. Я, когда присутствую, то составляю мнение — о них всех. И о каждом. Слушаю много, говорю мало. И никогда не остаюсь после того, как очередное собрание превращается в сборище. В январе тысяча девятьсот семьдесят первого им есть что обсудить. Америка кипит. Война во Вьетнаме наконец-то заканчивается. По личной просьбе Никсона Доктор Манхэттен отправляется туда. Это все решает, и очень быстро. Говорят, что многие отряды Вьетконга капитулировали от страха. Можно себе представить, что там творилось, если дошло до этого. Послевкусие этой победы до нас еще доберется, но это будет потом. А пока все благодушны. Почти счастливы. По крайней мере, внешне. Мне кажется, что это становится для них еще одним поводом для сближения. Клички не забыты, но они уже давно успели стать друг для друга вместо Ночной Совы, Шелкового Призрака, Комедианта и Озимандиаса просто Дэном, Лори, Эдди и Адрианом. Я говорю Дэну Драйбергу, что это очень глупо. Никогда не знаешь, кто, почему и кому умудрится случайно выболтать твое имя. Если ты — борец с преступностью, то это может обернуться проблемами. Драйберг от меня отмахивается. Говорит, что я слишком все усложняю. Я так не думаю. Я много наблюдаю и слежу, потому что знаю, что мне есть за кем следить. Эдвард Блейк, Комедиант, возвращается из Вьетнама изменившимся. И совсем не в лучшую сторону. Остальные могут этого не видеть. Но из-под маски такие вещи различаешь куда лучше. И я много раз это замечал. При первой встрече Блейк кажется мне просто опасным — однозначно опасным. Примерно через полгода, когда он присоединяется к нам снова, он уже мне кажется безумным. И хорошо умеющим скрывать это. Такое встречается чаще, чем многие думают. Но я смотрю на Блейка и точно знаю, что он — не просто солдат, недавно вернувшийся с войны. Он — человек, которому понравилось быть ее олицетворением. Блейк — как бешеный зверь, который жрет и свежее мясо, и падаль, без разбора. И он ненасытен. Скоро мне хочется спросить у Драйберга, может ли такой, как Блейк, сделать улицы Нью-Йорка лучше, безопаснее или чище. И что он может дать этому городу? Из того, чего у этого города и так бы не было, причем в избытке? Я долго думаю об этом, но так и не задаю вопросов. Я уже знаю, что Драйберг мне ответит. Что надо подождать. Что еще рано судить. Возможно, дело в том, что у Блейка есть то, чего у меня нет. Лицо. Или именно так в душе считает Драйберг. Он видит, что у Блейка — темные волосы, темные глаза. И белые зубы, которые блестят, когда он улыбается. И не видит, что Блейк выглядит раздувшимся от чужой крови. Когда ты — единственный в маске, ты становишься невидимкой. Как будто бы всем кажется, что у тебя и правда нет ни глаз, ни носа, ни рта, если их не видно. Что у тебя ничего нет. А значит, и тебя самого нет. Один раз я даже говорю об этом Драйбергу, но он делает вид, что не понимает. Больше мы это не обсуждаем. Когда я снова выхожу на улицы ночного города вскоре после этого разговора, я один. Я оставляю Драйберга с теми людьми, с которыми он хочет быть. Он и так помнит, что у него все равно есть напарник. Хотя вряд ли сможет объяснить, как так произошло. Если его спросят. Если о таком вообще спрашивают. Секрет в том, что я не вижу людей. Я вижу фигуры. Кляксы. Пятна черного и белого, как на моей маске, которые все время движутся и пытаются слиться воедино, но не могут. Не могут изменить самих себя. И не могут скрыть свою природу. Но до нее, как правило, никому нет дела. Белое называют черным, а черное — белым, и нужно никогда не снимать маску, чтобы однажды кто-то наконец узнал тебя в лицо.