Devil may cry

… мы сидим с ним на краю чертовой пропасти, и я внезапно вспоминаю наше первое знакомство. Тогда, кажется, миллион лет назад, ты бы убил меня, не раздумывая, а теперь готов отдать свою жизнь ради спасения моей прогнившей насквозь, трижды исполосованной лезвиями и десятикратно простреленной из дробовика души. Смешно. Тогда ты был готов прижать к моей голове пистолет и нажать на курок. Было бы все так просто, если бы не… если бы не что? Мне сложно думать, и от того, что ты ходишь из стороны в сторону, легче мне не становится. Я не могу смотреть в твою сторону. Потому что мне кажется, если я посмотрю в твои кристально голубые глаза ещё раз — я разобьюсь. Насмерть. И дело даже не в шаге в пропасть. Свой выбор я сделала ещё тогда, в Будапеште, поставив на кон все, что имела. А имела я не сказать, что много — набор оружия, плохую репутацию да никчемную, никому не нужную жизнь. Так бы и дальше было. Если бы не Клинт Бартон. Хладнокровный демон, убийца, не издающий ни звука. Мой личный проводник в ад… или же тот, кто спас меня от адского пекла? Я поднимаю голову и встречаюсь с тобой взглядом. Нам не надо слов, никогда не было в них острой необходимости. Достаточно взгляда, чтобы понять, что у тебя на уме. А на уме у тебя то, что мне не нравится. Ты подходишь ближе, и я чувствую, как мне хочется убежать. Но не от тебя, а подальше от края, повалить тебя на землю и не дать сделать то, что ты намерен совершить: в очередной раз спасти меня от смерти. Если бы Бог существовал, то Клинт точно был бы моим ангелом-хранителем. Иначе зачем ему подставляться каждый раз, когда мы рискуем ради общей цели? Я знаю тебя тысячу лет, чертов агент Бартон. Но мне не хватит и миллиона, чтобы насмотреться в эти голубые глаза. Тогда, в Будапеште, после отчаянно жаркого боя, ты лежал, истекая кровью, на кровати в прогнившем хостеле, а я только и могла, что надеяться, что ты не умрёшь. Знала я тогда о тебе немного — что ты пришел по мою душу, но почему-то не забрал ее. Твои руки всегда были горячее моих. Но тогда температура твоего тела так стремительно падала, что я была готова — впервые, чтобы ты знал, — сжечь чёртово солнце, лишь бы тепла хватило, чтобы твое сердце билось, гоняя кровь по венам. Я была готова убить всех мерзавцев на моем пути, чтобы ты был неприкосновенен, жив, чтобы и дальше заправлял волосы мне за ухо, шутил в ответственный момент и подавал руку, когда я падала в сотый раз. Вот и сейчас я беру тебя за руку. Ты говоришь, что выбор очевиден, и я понимаю, что ты без боя не сдашься. Только вот мы оба знаем, что наши силы равны, и биться мы будем не против смерти, а против друг друга. — Нат, — голос тихий, даже непривычно слышать такие надломленные нотки. — Нат. Я уже тогда решила для себя, что из Будапешта вернёмся мы или вместе, или не вернёмся вообще. Нет ничего страшнее для убийцы, чем привязанность, но… даже у демонов есть чувства. — Не шевелись, — я лишь хотела провести рукой по твоим волосам, но ты перехватил мою ладонь, заставив каждый мускул напрячься. Кто знал, что ты можешь сделать? Даже полуживым силы в тебе столько, что хватит на десятерых солдат. … Но ты лишь притянул меня к себе. Как сейчас помню тот запах — крови, железа, земли, отчаяния. — Ляг со мной. Прошу. — Ты не сделаешь этого, Клинт, — я стою напротив тебя, а ты, кажется, впервые за сто лет снял с себя маску сильного и непоколебимого человека. Впрочем, кто сейчас сильный? — На кону жизнь миллиардов людей. — Знаю, — ты притянул меня чуть ближе. К себе. К пропасти, из которой я давно не хочу выбираться. — Знаю, Нат. Поэтому выбор очевиден, кто должен умереть, и я… — Ничего ты не знаешь, — я закрываю глаза и стараюсь сдержать слезы. Эмоции в последние пять лет начали жить своей жизнью, и теперь я не могу держать себя в руках, как раньше. Ты подходишь близко, и я чувствую, что перестаю дышать, ведь впервые за сотни лет наши лица находятся вплотную друг к другу. Я чувствую твое дыхание на своем лице, чувствую твой пульс кончиками пальцев, что сжимают твое запястье (чтобы ты и не думал рвануть в бездну). — Одно я знаю точно, Нат, — ты улыбаешься. Какого черта ты улыбаешься? Мне даже не надо видеть твою улыбку, чтобы знать, сколько морщинок собирается вокруг твоих небесно-голубых глаз. — Что же? — я говорю шепотом, словно боюсь, что краснолицый дьявол рядом с нами подслушает и будет смеяться. — Я люблю тебя, Романофф. — Поэтому умереть должна я, — я открываю глаза, сталкиваюсь взглядом с тобой и… Той ночью мы так и не заснули. Я не смогла, потому что боялась, что если закрою глаза на миг, если потеряю тебя из поля зрения, то ты исчезнешь, растворишься, умрёшь. Ты не спал, потому что ожидал, что я добью тебя (ты и сам просил об этом, помнишь?). Той ночью твои раны саднили, когда наши тела соприкасались, но ты словно не замечал этого. Как и не замечал, что вода в горячем душе делает тебе больно. Тогда это казалось незначительной помехой на пути двух бездушных тварей в поиске покоя друг в друге. Я никогда не искала — подсознательно — спасения, друга, родную душу. Но ты стал маяком в море безумия, что я именовала жизнью. Тогда, когда наши тела сплетались на узкой кровати в хостеле, ты стал для меня больше, чем напарником или любовником. Ты стал моим светом. И я не готова лишать мир такого маяка. Я пододвигаюсь ближе — совсем немного, но достаточно, чтобы поцеловать тебя. Мы оба знаем, что этот поцелуй — прощальный, что он — обманный маневр. Секунда длится целую вечность, и боль от удара ножом — ерунда по сравнению с той, что я испытываю, отталкивая тебя в сторону. Мне нужно лишь мгновение, чтобы спрыгнуть вниз и спасти твою жизнь и жизни миллиардов, но разве ты даёшь сделать мне это так просто? Ведь без боя ты не сдашься. Поэтому… — Никто не должен знать об этом, — ты говорил очевидные, формальные вещи, лишь бы заполнить неловкую тишину. Руки плохо слушались тебя, и мне пришлось помочь тебе надеть одежду. Пока я застёгивала пуговицы на твоей серой рубашке, ты сверлил меня многозначительным взглядом. — Никто и не узнает. У меня никого и нет. — Теперь есть, Нат. Ты прыгнул первым. Всего секундная заминка, и ты летишь вниз. Вниз, черт бы тебя побрал, прямо навстречу смерти. Что мне ещё остаётся делать? Я прыгаю следом. Выбор очевиден. Мы висим над бездной — ты, надёжно связанный тросом, и я, удерживаемая силой твоей руки. Слезы я уже не сдерживаю. Дьявол тоже может плакать. Поэтому, глядя на тебя снизу вверх, я вспоминаю всю свою жизнь. Она не проносится перед глазами, нет. Перед моими глазами — ты. Хотя, если так подумать, ты и есть моя жизнь в какой-то мере. И твоя рука всегда удерживала меня от полета в бездну. Правда, буквально — лишь сейчас. — Нат. Пожалуйста, — ты пытаешься взять меня другой рукой, но не получается. А я не помогаю. Я улыбаюсь. — Живи счастливо, — я чувствую, как разжимаются твои пальцы, сил у тебя уже не хватает, чтобы удерживать меня. — Я люблю тебя, Клинт Бартон. Я падаю. В тысячный раз в своей жизни, но в первый раз не боясь боли. Я лечу вниз миллион лет, вспоминая самое хорошее, что когда-либо было в моей жизни. Тебя, тебя и ещё раз тебя. Я люблю тебя, Соколиный глаз. Будь счастлив.