Возвращение домой

Что для тебя возвращение домой, Арья? Запах маминого овсяного печенья, заполняющий каждый уголок дома? Вопли Рикона и Брана, вновь что-то не поделивших? Обиженные на тебя за долгое отсутствие пыльные морды плюшевых игрушек? Тёплое дыхание Нимерии, свернувшейся у твоих ног и наивно верящей, что теперь-то ты точно никуда от неё не уедешь? Что для тебя возвращение домой, Арья? Очередное маленькое поражение? Необходимость признать, что у тебя снова ничего не получилось? Что для тебя возвращение домой, Арья? Ностальгия, давящая на грудную клетку изнутри? Укоризненный, но в то же время полный тихой нежности взгляд отца? А? Может, споры с Сансой, не желающей принимать твой выбор даже спустя годы? Или вежливые, но неуклюжие вопросы не теряющего надежды понять тебя Робба? Нет? Что для тебя возвращение домой, Арья?.. Для тебя это Джендри, будь взрослой девочкой, признай. Для тебя это тот, кто видел все твои лики. Тот, кто сам не раз сдирал с тебя чужие маски. Тот, кто знает, что, как и кому ты врёшь. Тот, кто слышит все твои мысли даже на чудовищном расстоянии. Тот, кто прощает тебя всякий раз, как ты сбегаешь, и принимает тебя обратно, когда ты возвращаешься. Возвращаешься. Домой. К нему. Что для теб… — И сколько на этот раз? Его голос врывается в твои мысли, словно струя сквозняка из приоткрывшейся двери в неприглядную реальность. И сметает к чертям шелуху всей этой пафосной лирики с поверхности твоего сознания. Обнажает его. Обнажённое сознание. Обнажённое тело. Джендри за всё это время подобрался к тебе слишком близко. Он делает тебя беззащитной, тебя это бесит. И тебе это нравится. — Две недели? Пара дней? — Джендри, конечно же, не отступает. Ты ведь не могла всерьёз надеяться на то, что он решит, будто ты уснула? Он понимает тебя лучше тебя самой. В кромешной тьме, расползшейся по его спальне тягучим дёгтем, он не видит твоего лица, но точно знает, что ты не спишь. Да он и не смотрит на тебя. И тебе не нужно смотреть на него, ты и так знаешь: он, как всегда, повернулся к тебе спиной и сверлит сейчас злым взглядом полупустой книжный стеллаж. Он злится не на тебя. На себя. Когда вы были детьми, эти полки ломились от книг. И это были совсем не те громоздкие фолианты, которые ты видела в кабинете отца. Нет-нет, мисс (все эти годы просто «мисс») Уотерс предпочитала дамские романы с интригующими обложками. Она запрещала вам брать их в руки. Конечно, запрещала, а как же ещё? Но вы всё равно умудрялись пробираться в её спальню и тайком листать эти дурацкие романы. Джендри, смешно меняя голоса, зачитывал некоторые отрывки вслух, и вы дружно морщились, а потом заливались смехом. В этих книжонках рассказывалось о неправдоподобно красивых и сильных мужчинах, которые совершали подвиги ради прекрасных дам. А потом в красочных подробностях расписывалось то, как именно эти самые дамы благодарили своих героев. Помнишь, как вы, кривясь после особенно ярко описанной сцены в конюшне, торжественно поклялись никогда в жизни не заниматься ничем подобным, потому что это противно? Кто бы тогда мог подумать, что спустя годы вы не раз нарушите свою клятву, м? И что это будет лучшим из всего того, что вам когда-либо доводилось переживать? — Куда ты дел книги матери? — спрашиваешь ты, потому что вдруг понимаешь, что действительно не помнишь, что Джендри сделал со всеми её вещами. После долгого молчания твой голос звучит хрипло. Ты прокашливаешься. Очень хочется закурить, но ты знаешь, что он терпеть не может сигаретный дым, поэтому сдерживаешься. Ты перекатываешься набок, простыня, которой ты укрывалась, сползает, тебе становится щекотно и чуть-чуть холодно. Он игнорирует твой вопрос так же, как ты до этого — его. Ты смотришь туда, где в полной темноте угадываются контуры его плеч. Мускулистых плеч. Таких же, как у тех принцев с обложек дешёвых романов. Но Джендри-то никогда принцем не был, ты знаешь. И не будет. Равно, как и ты никогда не станешь прелестной леди. Когда-то ты всерьёз верила, что вы созданы друг для друга. Он лежит на другом краю кровати, и если ты протянешь руку, то сможешь коснуться его. Но у тебя чувство, словно сейчас он за тысячи миль от тебя. — Ты ведь понимаешь, что это неправильно? — он вздыхает, вздыхает как-то обречённо. И будто бы даже перестаёт злиться. Будто бы. Но ты знаешь, что после каждой своей капитуляции он ненавидит себя сильнее. Возможно, скоро он всё-таки научится ненавидеть и тебя тоже. Тебе бы тогда стало куда проще. Да? — Я думал, что помогаю тебе. Но всё становится только хуже и хуже… Арья? Ты вновь не отвечаешь, мечтая, чтобы все его слова без остатка растворились во мраке спальни. Но Джендри не сдаётся. Это не в его духе, ты знаешь. Он слишком упрям. Он ёрзает, разворачиваясь к тебе лицом. Ты непроизвольно задерживаешь дыхание, когда он тянется через тебя к ночнику, стоящему на тумбочке с твоей стороны кровати. Щелчок. Спальню заливает тусклый жёлтый свет. Пока ты глупо моргаешь, чувствуешь, что он смотрит прямо в твоё лицо. И всё ещё нависает над тобой. Тебе совсем не хочется разговаривать. Не сейчас. Когда он так близко. — Пообещай мне… — начинает он, но ты тут же прикладываешь палец к его губам. — Нет. Не надо. Не проси меня ни о чем. — Как скажешь. Он как-то слишком быстро оказывается на ногах, ты не успеваешь его удержать. Ты садишься и, хотя смысла в запоздалой демонстрации целомудрия нет никакого, по инерции оборачиваешь мятую простынь вокруг груди. Наблюдаешь за тем, как он молча надевает джинсы. — Неделя, — отвечаешь ты на самый первый его вопрос. Джендри никак не реагирует, с нарочитой серьёзностью воюя с пряжкой ремня. От раздражения у него не с первого раза удаётся его застегнуть. И он матерится. А ты повторяешь в пустоту: — Я приехала на неделю. У Рикона день рожде… — Прекрати, — сквозь зубы цедит он, поворачиваясь к тебе спиной. — Ты должна с этим что-то сделать, Арья. Это ненормально. — Я не хочу об этом говорить. — Ты не вернёшься туда. — Не тебе решать. — Я свяжу тебя, если потребуется. Его тон полон решимости, но он по-прежнему на тебя не смотрит, и ты понимаешь, что он никогда не воплотит свою угрозу в реальность. Не потому что слаб, нет. Потому что боится сделать хуже. И потерять тебя. Совсем. Ты встаёшь с кровати. Простынь падает на пол, путается в твоих ногах и какое-то время волочится за тобой, пока сама ты медленно идёшь к Джендри. — Свяжи, — шепчешь ты ему на ухо, прижимаясь к его напряжённой спине. Твои руки опускаются на злосчастную пряжку, которую он с таким трудом застегнул. Это запрещённый приём, но кто тебе запретит пустить его в ход? — Я не хочу с тобой ссориться. — Ну конечно, ты не хочешь, — Джендри резко отстраняется, и тебе сразу становится холодно. Он отходит на несколько шагов и наклоняется, чтобы поднять с пола свою футболку. — Я ведь тебе вовсе не для ссор нужен. — Перестань. Он несправедлив, но имеет право злиться. Ты не можешь его винить. Ты тоже начинаешь собирать разбросанную по спальне одежду. Магия развеяна. Ты не можешь понять, какое из твоих желаний сильнее: расплакаться, наорать на Джендри или просто обнять его? — Останься, — доносится тебе вслед, когда ты, прижимая к груди ворох своих мятых вещей, всё-таки решаешь молча покинуть поле боя, чтобы одеться в ванной. Ты замираешь. Боишься, что он продолжит. Ведь это может окончательно разрушить всё. Он никогда — ни единого раза! — не произносил этого слова прежде. И тебе страшно, потому что ты не знаешь, какой смысл Джендри сейчас в него закладывает. Остаться здесь, в этой комнате? Остаться до рассвета в его доме? Остаться с ним навсегда? Вы оба понимаете, что последнее точно невозможно. Именно поэтому он никогда тебя об этом не просил. — Это был последний раз. Ты собиралась признаться ему ещё в тот момент, когда он распахнул свою входную дверь, едва не сбив тебя с ног. Но не решилась. Если бы ты сказала сразу, он бы не пустил тебя за порог. И ты струсила. А теперь уже поздно. Но ты всё равно говоришь. Потому что не можешь остаться. С ним. Ради него. — А, вот оно что. Он не верит. Ну конечно, он не верит. Ты слишком часто обещала ему не возвращаться. И с каждым разом промежутки между твоими «никогда» становились всё короче и короче. Но сейчас всё изменилось. Джендри просто ещё не знает. А когда узнает… когда он поймёт, наконец-то сможет возненавидеть тебя. Наверное. Ты очень хочешь верить в то, что он сможет. — Я отравляю твою жизнь, — ты поворачиваешься к нему. Он вопросительно изгибает бровь. Скептичен. Насмешлив. — Ты прав, я должна с этим что-то сделать. Это ненормально. Я должна прекратить. Мы… мы больше не будем видеться. Он морщится. — Я говорил не об этом, ты знаешь. — Так будет правильно. Вы молча смотрите друг на друга целую вечность, а потом Джендри вдруг улыбается. Грустно, но улыбается. Ты прикусываешь губу, наблюдая за тем, как он неторопливо пересекает комнату и останавливается напротив тебя. Бережно берёт твоё лицо в ладони и заглядывает в глаза. — Надеюсь, однажды ты сможешь дать им отпор. И никогда сюда не вернёшься. Он гладит подушечками больших пальцев твои щёки, и ты прикрываешь глаза, наслаждаясь последними каплями его нежности. — Я… я буду пытаться, — шепчешь ты и даже слегка киваешь для убедительности. Только вот это наглая ложь. Он это знает. Но ему действительно хочется верить. В то, что однажды ты найдёшь в себе силы зажить нормальной жизнью. А ты не найдёшь. Ты так и будешь барахтаться в этом болоте, пока не захлебнёшься окончательно. Ты ведь смирилась. Ты сделала свой выбор сама. Но Джендри... ему-то вовсе не обязательно тонуть вместе с тобой. Ты должна освободить его от себя. — Останься, — вновь говорит он, но на сей раз сразу же уточняет: — До утра. Незачем тебе возвращаться туда ночью. Вместо ответа ты встаёшь на носочки и тянешься к его губам. Ворох одежды падает к вашим ногам, и ты спотыкаешься о него, когда Джендри увлекает тебя обратно к кровати. Ты стараешься ни о чём не думать, чтобы полностью отдаться своим ощущениям, но одна назойливая мысль тебя никак не отпускает. Она исступлённо бьётся о стенки черепной коробки, будто сонная муха под стеклянным куполом. Чем для тебя станет возвращение домой, Арья? Теперь, когда тебя здесь никто не будет ждать? Никто. Ни единая живая душа.