Ей было всего восемнадцать.

Кто-то лизнул мою щёку большим шершавым языком.       Я, отмахнувшись, что-то вякнул и даже не открыл глаза — столь меня клонило в сон, хоть я и только что проснулся, но язык настойчиво лизал, только уже не щёку, а ухо. Откуда-то из-под бока послышался хихиканье Даны, и я, улыбнувшись, открыл один глаз — девушка, явно тоже только проснувшаяся, лежала рядом, положив голову мне на грудь, но видимо это было для неё обычной практикой — вот так просто засыпать рядом с товарищами, потому что внимание всех было обращено к лижущей меня собаке, а не к Петренко.       — Дина, — засмеялась она, — хватит. Иди сюда, ложись, — и собака послушно легла около девушки, но тут же Динку позвали Егор с Кузьмой и Ваней, и она убежал к ним.       — Ты ей понравился, — радостно сообщила мне Дана, потянувшись.       Мимо проходящий капитан Машков остановился подле нас и окинул сверху донизу вопросительным взглядом:       — Что делаем, товарищи?       — Отдыхаем, — Дана загадочно улыбнулась ему и расхохоталась, когда Владимир Петрович ушёл.       Девушка вдруг встала и скрылась меж деревьев, а я, проморгавшись, потянулся и огляделся вокруг. Солдат стало значительно больше — как и обещали, подтянулись ещё два батальона, а солнце уже склонилось к западу — интересно, был ли ужин, а то живот урчит… Я встал и поймал на себе пронзительный взгляд Сашки.       — Данку ревнует, — усмехнувшись, толкнул меня в бок Тратас, который уже, к великой радости, выглядел куда лучше, чем когда мы только пришли.       — А тебе-то какое дело? — я сщурил глаза. — Или ты тоже ревнуешь, а, Вилька?       Тратас дал мне подзатыльник, скинув фуражку, и убежал в рощицу.       — Да как ты со старшим лейтенантом? — с наигранной обидой засмеялся я и, подняв фуражку, кинулся за ним.       Смеясь, как дети, мы бегали вокруг берёз и жадно хватали ртом теплый тягучий воздух, наслаждаясь сладкими ароматами полевых трав. Вдруг Тратас обернулся, услышав, как будто звал его кто-то из лагеря, и я с восторженным воплем победы кинулся на него. Вместе мы, барахтаясь, упали в кусты и, толкаясь, выкатились к речке, прямо на гальку, и было нам радостно оттого, что было больно, что мы ещё могли чувствовать эти острые камушки в ботинках и намокшие в прохладной воде рукава, оттого, что мы были живы. Мы ещё смеялись, когда Вилька, не могший встать с земли под моей тяжестью, вдруг повернул голову, и улыбка спала с его лица:       — Ой, Дана…       Я через плечо взглянул в ту же сторону, куда смотрел товарищ — девушка, рисующая что-то под деревом, неодобряюще сверлила нас глазами. Меня бросило в холод, потом вдруг стало жарко. Сердце забилось чаще. Я совершенно не понимал, что со мной происходит.       Мы с Жильвинасом подскочили, вытянулсь, скинув куртки и перекинув их через плечо, поправили рубахи и с видом провинившихся учеников улыбались, опустив глаза.       — Дурни, — улыбнулась она и продолжила маленьким карандашом шкрябать что-то на бумаге, которая лежала у ней на коленях.       Её голос приятной дрожью пронизал всё тело, и я всё глядел на неё, как завороженный. Мне почему-то безумно хотелось узнать о ней больше. О её прошлом, о том, как она здесь оказалась и почему, о вкусах, интересах. Мне хотелось слышать её смех. Мне хотелось быть с ней рядом.       Я умоляющим взглядом посмотрел на Тратаса, и тот, кивнув, направился обратно в лагерь. Да, безусловно, хорошо иметь друга, который понимает не то, что с полуслова, а с полувзгляда. Посмотрел — и он нашёл нужные слова и поддержал, посмотрел — и он оставил наедине.       — Дана, — позвал я.       — Я что-то так не так сделала, товарищ старший лейтенант? — она встала, оттряхнула штаны и убрала рисунок во в внутренний карман.       — Что? — я недоумевающе свёл брови, но тут же, улыбнувшись, подкачал головой: — Нет, нет, всё действительно хорошо… Только, пожалуйста, — я сделала шаг вперёд, и мы стояли неприлично близко, чувствуя горячее дыхание друг друга, но также беспристрастно глядя в глаза, — называй меня Кириллом. Я же говорил. Нам ведь будет куда проще, если мы будем на ты, верно?       — Есть, това… — она осеклась, — Кирилл.       Я, мягко ей улыбнувшись, подставил локоть и без особой надежды спросил:       — Прогуляемся?       — Давай, — она взяла меня под руку, и мы пошли по роще.       Я почувствовал, как щёки заливались румянцем, а внизу живота появилось тянущие ощущение, но мне было хорошо. И был я удивлён, с каким спокойствием Дана рассказывала об умерших родителях, украинце и молдаванке, о трогательной истории их любви, о старших братьях, в первый день войны ушедших на фронт.       — А п-почему Егор назвал тебя Даней? — поинтересовался я.       — Мой брат, что не пошёл с остальными на войну… его звали Даниил, — тихо говорила она. — Он хотел пойти добровольцем, но возрастом не прошёл — ему семнадцать было, когда война началась, — да и матушка не отпускала. Он втайне от неё подделал документы и ушёл. Вдруг матушка померла, как раз после его ухода. А потом… потом я узнала, что его убили — вышла на улицу, а там, за углом, тело его лежит… Мы с ним похожи были, и я подумала… ну, что мне терять уже? Я волосы остригла да с его документами сюда пришла. Первое время все и думали, что я Даня, звали так…       Дана замерла на месте, закрыла краснеющие глаза. По скулам потекли крупные капли. Я, тут же обхватив руками лицо её, вытер большими пальцами слёзы, шепча слова утешения. Петренко бросилась мне на шею, и я, рассеяно проморгавшись, обнял её за талию и прижал к себе:       — Всё хорошо, Дана… Даночка…       — Он был мне дорог, — хрипло, сквозь слёзы отвечала она.       — Все мы теряем близких людей, — ответил я, гладя её по спине и касаясь кончиком носа её шеи. — Но надо жить дальше. Тише…       Она всё плакала, дрожа, сминая мою гимнастёрку на спине, всхлипывая, а я утешал её, старался забрать её боль. Я поднял взгляд на горизонт:       — Смотри, какой закат.       Девушка, вдруг успокоившись, отвлеклась от слёз так быстро, как успокаивается маленький ребёнок после падения, когда ему предлагают конфету, и посмотрела на небо.       Лучи летели над маленькой рощей на том берегу, метрах в пятидесяти от нас, пробирались сквозь неё и отблесками играли на воде. Краснел горизонт, алело солнце, розовели облака. Появилась первая звезда. Дана, перекрестив пальцы, посмотрела на неё, загадала желание. А я ничего не загадывал — сейчас мне ничего не было нужно, кроме неё.       Я осознал, что вновь мы стояли неприлично близко. Сердце забилось, как сумасшедшее. Моя рука как-то сама приблизилась к талии девушки. Я обнял её, уткнулся носом в шею.       — Кирилл, — она резко развернулась в моих объятиях и положила руки на грудь, — близость — это, конечно, хорошо, но…       — Даня! Кирилл! — Послышался голос Ряполова со стороны лагеря.       Мы отстранились. Около нас появился станичный парень, смуглый, чернявый, с большими блестящими чёрными глазами:       — Дядь Саш, а, дядь Саш!       — Нашёл, Серёжа? — из кустов послышался Санин голос, и он сам, наконец, появился перед нами: — А мы вас на ужин ждём.       Он взглянул на Дану с особым, не передаваемым никакими словами трепетом и, остановившись на её красных от недавних слёз глазах, в ужасе замер. Саша нежно взял её за локоть и отвёл в сторону, справляясь о её самочувствии.       — Серёга, — громко представился пришедший с Ряполовым мальчишка, заставтв меня вздрогнуть от неожидонности. — Серёга Белый.       — Кирилл Зайцев, — я пожал протянутую смуглую руку.       — Нравится, да? — хитро улыбнулся Серёжа.       Я дёрнул уголками рта:       — А не рано ли тебе о таком спрашивать?       — О чём же мне ещё спрашивать? — удивлённо спросил он и тут же гордо заявил: — Она мне тоже нравится, вообще-то.       — И сколько же тебе, — усмехнулся я, — Серёга?       — Много, сударь — мне шестнадцать!       Но тут же он был отвлечён смачным шлепком по затылку от Даны и её криком «На перегонки до костра, лопоухий!» и убежал.       — А между прочим, у него есть все шансы, — заявил Саша.       — В смысле? — переспросил я. — Вы с ней разве не?..       — Нет, ни в коем случае. Я опекун или кто-то вроде опекуна — малая ведь ещё, следить за ней надо, понимаешь?       Я кивнул, стараясь в голове собрать цельную картинку о девушке.       — Кстати, пока не забыл, — перебил мои размышления Ряполов и протянул мне фотографию. — Дана просила передать — сама, сказала, стесняется, — и ушёл в сторону лагеря.       Я, замедлив шаг, рассмотрел этот маленький этот маленький подарок.       На фоне цветущего сада стояли двойняшки, брат с сестрой, семнадцати лет, и в ногах сидела собака, похожая на ту, что меня разбудила. Парень стоял в казачей форме, а девушка — в светлом платье, по последней моде. Я перевернул фото — надпись ручкой «Даня, Дана и Дина, VI/22.1941» и мой портрет карандашом с автографом самой Даны Петренко.