Взрослый мальчик (зарисовка)

— Имя? — тоном, не терпящим промедления, спросил поручик, макая кончик перьевой ручки в чернильницу, после чего рука зависла над пустой карточкой нового дела. Арестованный все же заставил его ждать. Обуревавшие парня чувства были видны невооруженным глазом. Он ничуть не походил на тех арестантов, кто очерствел настолько, что напрочь лишился свойства неосознанно проявлять эмоции или научился искусно ими владеть. На лице парня читалась смесь из неуверенности, ненависти и осознания сомкнувшегося капкана, в который он угодил благодаря своему старому знакомому, атаману Бурнашу. Тем не менее, даже уже сидя у входа в кабинет начальника контрразведки, он все еще неверяще косился на закрытую дверь приемной, за которой слышался гул голосов: резкий, возбужденный — атамана, низкий, грудной — Овечкина. Парень глядел на дверь так, будто еще надеялся сбежать. Но куда? Снова в руки атамана? При том, что рядом находится штабс-капитан, явно не считающийся с возрастом юного подпольщика. Зато это делает он сам, заметил за собой поручик и повторил вопрос как можно строже. Все же служба обязывала. — Имя? Юноша вновь посмотрел на него исподлобья, отчего у поручика руки зачесались сейчас же вздернуть его подбородок, и он едва не уронил перьевую ручку, полную чернил, на бланк и не испортил бумагу. — Григорий, — надтреснуто ответил парень, и по тому, как он ответил, как произнес свое имя, словно под ноги бросил и все для него кончено, а значит, скрывать нечего, поверилось, что не соврал. Его голос не мог не дрогнуть, до того зажат он был одолевающими его сомнениями, которые поручик читал как открытую книгу. Отбившийся от рук половозрелый щенок, недостаточно еще взрослый, но уже возомнивший себя матерым зверем, он выглядел в этой роли как в великоватой рубахе, которая норовит сползти то с одного плеча, то с другого и к которой он приноравливается, дергая попеременно плечами. Только толку от этого дерганья никакого. Не врастет он в рубаху так скоро, как не врастет в повадки матерого зверя. Еще можно его исправить, не устраивать ему ожидаемых им испытаний, на которые он сам нарывается. Зачем они ему? Чтобы стать равным революционным кумирам, получить закалку на будущее? Глупый мальчишка. Несомненно, он заврался в своем увлечении настолько, что не понимает, до чего серьезные сейчас принимаются решения на обоих фронтах и до чего непоправимы их последствия. Больше смертей, больше крови. Такова цена затянувшейся гражданской войны. И дать ему шанс исправиться сможет уже не каждый, а быть может, не сможет никто. И в этот момент, заглядевшись на низко опущенный подбородок парня, поручик понял, что уже не оставит его, пока не перевоспитает. Он приложил ручку к бумаге и вполголоса произнес: — Гриня, значит… Фамилия? — Кандыба. Поручик с сомнением глянул через стол. Юноша заметно успокоился и заинтересованно разглядывал его. Казалось, он смог отвлечься и от двери, и от голосов за ней. Не сыграло ли спокойствие поручика решающую роль в том, что его напряжение как рукой сняло? — Год рождения? — Девятьсот третий. — Отлично. Даниил приподнял подбородок, как птенец, выглянувший из гнезда. Похвала побудила к первому, пусть и робкому, но нужному действию. В кончиках пальцев нестерпимо засвербело.