Древесный запах и белокурые пряди

Сколько дриада себя помнит, в этом лесу всегда было спокойно. Сюда редко заходят и смертные, и боги, даже сыновья розоперстой Эос, казалось, забыли это место. Какое же было её удивление, когда среди неподвижной тишины, которая нарушалась разве что мелодией птиц, разнеслись звуки неспешных, кротких шажков. Вскоре дриада смогла увидеть и гостью, что забрела в глубину леса. Ею являлась юная дева. Удивление сменилось настороженностью, когда дева начала подходить к дереву дриады, а потом и села напротив него. Однако беспокойство дриады длилось недолго, и не успел голодный зверь справиться со своим обедом, как она вовсю разглядывала незнакомку. Она не выглядела опасной, скорее, печальной. Большинство светлых прядей выбились из причёски, словно от хаотичного бега, а чуть разорванные края хитона это подтверждали. Глаза были заплаканными, слёзы перестали литься не так давно. Что-то кольнуло. Там, внутри. Захотелось подойти, обнять, утешить, успокоить. Дева сначала испугалась, когда на кроне дерева появился женский лик, однако потом заворожённо наблюдала, как за ликом выходила голова, острые плечики, округлая грудь… Дриада смотрела прямо в глаза заворожённой девы. Невольно эта заинтересованность в глазах смертной ей льстила и приносила некую сладость. Дриада, не отрывая взгляда, присела перед девой и осторожно, боясь ещё раз испугать, улыбнулась ей. Дева продолжала зачарованно смотреть на древесного духа перед ней и неуверенно, робко улыбнулась в ответ. Они сказали приветствия хором, также и представились. Голос дриады был словно шелестом листвы во время буйства ветра, но дева прекрасно всё понимала. Дриада пересела рядом, плечико к плечику, и спросила о её грусти. Причина печали юной девы оказалась проста и банальна — неразделённая влюблённость и прямой отказ. Дриада почти не разговаривала, лишь невесомо поглаживала белокурые волосы, пока их хозяйка глухо плакала в её. Волосы дриады были то ли из листьев, то ли листья плотно покрывали каждый волосок. Пахла дриада лёгким, нерезким запахом её родного дерева. Он окутывал, успокаивал, действовал ничуть не хуже чаши Гипноса. Они расстались на закате. Дева уходила с причёской полной цветов. И с чужим сердцем.