highway to Hell

Адам услышал звон стекла и внезапно понял, что это треснуло ангельское сердце. Ему говорил их могучий Бог, что такое бывает, когда ангел дает свое сердце простому смертному человеку, существу, которое не способно оценить в полной мере этот дар небес. Но он и подумать не мог, что его собственное, граненое, хрустальное и прозрачное сердце может треснуть, как бокал вина в руках пьяницы. Адам сидел на крыше многоэтажного дома и чувствовал, как ледяной ветер впервые может слегка коснуться его бледной кожи и зеленого оперенья крыльев. В Адаме стало слишком много человечного и слишком мало ангельского. Он провел рукой по рыжим кудрям, что при свете солнца стали похожи на медные завитки, потом пощупал лицо — скулы острые, как кинжал, но мокрые от дорожек солоноватых слез. Адам не знал, что ангелы могут плакать. Впрочем, их могучий Бог тоже вряд ли знал. И вряд ли знал, что ангелы могут уподобляться людям — любить, ходить в кино, наслаждаться ароматом цветов и вдыхать никотин вместе с дымом от сигарет. Адам коснулся руками каменного бортика на крыше, где сидел. Крыша дома, что находился по ту сторону дороги от места, где зарождалась новая жизнь. Рашель говорила ему, что нельзя вверять свое сердце человеку, каким бы хорошим он ни был и как бы чиста ни была его душа. Рашель говорила о той боли, что чувствует ангел, когда его сердце находится в человеческих руках. Рашель, падший ангел, что была изгнана с небес за привязанность к простой смертной девушке, была, как всегда, права. Зря Адам ее не слушал, зря считал, что Рашель просто не повезло. У ангелов не заведено любить, дружить и мёрзнуть. И музыку ангелы обычно не слушают. А ещё ангелы не плачут, но вы Бога не слушайте — ангелы делают все эти вещи ничуть не реже людей, просто, как правило, ангелов никто не видит. Адам не видел Рашель с тех пор, как та смертная девушка, Изабель, вышла замуж. Между Рашель и Изабель ничего не было — просто Рашель стерегла ее душу, не давала бешеным псам кидаться на ту, когда она шла домой поздней ночью, не давала машинам сбить девушку, когда та не смотрела по сторонам, вот и все. Выполняла обычные обязанности ангела-хранителя, наблюдая за девушкой с самого рождения, а потом полюбила своего человека. Адаму было проще. Он не дорос до звания ангела-хранителя и был просто рядовым наблюдателем на небесах, учился по библейским заповедям, помогал их мудрому Богу и иногда спускался в мир смертных, примерно раз в сто-двести лет, и каждый раз убеждался, что на небесах ему лучше. А потом встретил Мию. И мир рухнул. Он увидел ее первый раз, когда прогуливался по улице Парижа. Она фотографировала Нотр-Дам де Пари, одетая в тот солнечный жаркий день в черные джинсы, такого же цвета рубашку и черные очки. В толпе иностранных туристов и зевак она выглядела как статуя из черного обелиска: и волосы ее тоже были чернее крыла ворона, а на руках извивались татуировки-змеи. Адам не мог оторвать от нее взгляда, она покорила его, как неземная богиня — и он сам не заметил, как заговорил с ней на французском. Голос ее звучал как пение птиц, а когда она улыбалась, Адам был готов поклясться, что в мире загоралось на тысячу солнц больше, чем светило над их миром. Адам появлялся в ее жизни нечасто, но каждый раз — знаменательно. Его богиня была для него недосягаемым чудом, святой, на которую он был готов молиться на всех языках. Он приходил к ней по ночам и следил, чтобы ее не мучили ночные кошмары. Он сидел за соседним столиком, пока она рисовала в кафе что-то в своем блокноте. Он стерег ее душу от зла, охранял ее тело от шрамов, он молил своего могучего Бога о том, чтобы Мия была счастлива. Жаль только, что он забыл, что свои желания надо конкретизировать. Бог исполняет любую милость своих ангелов, но не задаёт уточняющих вопросов. В день, когда Адам пришел к Мие в последний раз, она выходила замуж. Он появился рано утром в саду ее дома, пока не началась суета, и сел под деревом — кажется, это был старый тис. Трава была ещё влажной от росы, воздух пах весной, а солнце ещё не грело в достаточной мере. Адам за два года настолько часто стал появляться в мире людей, что научился носить джинсы и шнуровать кроссовки. Он знал, что утром Мия встаёт на час раньше ее возлюбленного и выходит в сад посмотреть на рассветное солнце. Этим утром Мия проснулась счастливой и взволнованной. Всего несколько часов, и ее душа соединиться с душой ещё одного смертного — разве ли не чудесно? От этой мысли Адам забывал дышать. От ужаса. Зависти. Боли. Он чувствовал, как его грудную клетку, лёгкие столь эфемерного и нереального создания охватило пламя, которое едва ли не вырвалось наружу и чудом не поглотило ангела. Мия не сразу заметила Адама. А когда заметила, то напугалась, вздрогнула, как от холода и обняла себя руками, кутаясь в серый лёгкий халат из атласа. Ещё несколько недель назад он бы не позволил себе такой вульгарности — смотреть на едва прикрытое одеждой тело человека! Но сегодня он позволил себе это и пытался запомнить каждый сантиметр ее бледной кожи, ее тонкие ноги, длинные пальцы с извечно черными ногтями острой формы, словно когти ворона. Мия подошла к нему. Ветер едва трепал ее черные локоны. Она была прекрасна, хоть ее карие глаза и смотрели на ангела со злостью и непониманием. Тогда он без слов поднялся с земли и впервые расправил перед ней свои изумрудные крылья. «Да, такой вот дефект от рождения, — он хмыкнул и протянул крыло к Мие. — Коснись моих перьев.» Бог в обличие человека протянул руку и коснулся оперенья ангельского крыла. Крылья были горячие, как огонь, хотя само тело ангела обычно никакой температурой не обладало. Мия не испугалась и даже не удивилась, словно знала — да, ангел, ну и что? Он смотрел на нее тогда так жадно, будто боялся — моргнет, и Мия исчезнет, и не будет больше его богини в этом мире. Когда он отдавал ей свое сердце, он не сказал ни слова. Просто соткал из тонких нитей своей души что-то маленькое, невесомое, лёгкое и изящное — такое, чтобы не стыдно было надеть на шею на свадьбу. Он хотел, чтобы его хрустальное сердце было рядом с ее, теплым, бьющимся, живым. Мия протянула руку и схватила острыми когтями его сердце, сжав в руке, и молча смотрела на ангела, любуясь изумрудным оперением. Адам развернулся и ушел. Тогда он вернулся на небо и исправно служил могучему Богу несколько лет — он свято верил, что, вверив человеку сердце свое, он раз и навсегда забудет о Мие, ведь о чем ещё мечтать, когда его сердце и так в ее руках? Рашель исчезла вот уже пару месяцев как. И лишь спустя год Адам понял, почему ему надо было ее слушать. В тот день, когда он уже не думал о Мие, его назначили ангелом-хранителем новорожденной девочки. Девочку назвали Элис. Адам, взглянув на нее ещё в родильном доме, сразу понял, чья это дочь. Такая же бледная кожа и черные волосы, пусть ещё редкие и тонкие. Тот же разрез глаз, что у его богини. Адам рассмеялся. Сначала про себя, а потом до хрипа в лёгких — кажется, в палате тогда начал мигать свет, но какое это может иметь значение? Адам чувствовал, что его могучий Бог смеётся над ним, он чувствовал, как его вера рвется в клочья и взмывает вверх, подобно пеплу на ветру. Адам смеялся до слез, а потом расправил крылья и, минув потолок, взмыл в небеса, разрывая руками облака. Элис видела, как что-то с изумрудными крыльями зашлось в истерике и исчезло, и начала плакать. Ей стало страшно — первая эмоция, которую испытала новорождённая девочка, была подстать состоянию ее ангела-хранителя. Адам вернулся к девочке лишь поздно ночью. Она услышала вкрадчивый шаг возле изголовья и проснулась, но ангел приложил к губам малышки палец, чтобы она не плакала, и та заснула крепким сном, утопая в объятиях матери. Мия была все так же чертовски прекрасна: те же острые скулы, бледная кожа, разве что волосы обрезала по плечи, но ей и это было к лицу. Адам опустился на край кровати, протянул руку и сорвал с ее шеи кулон из хрусталя и платины, а потом, начав петь ангельскую песню, вплел свое сердце снова в грудную клетку и исчез. Он решительно направился к Богу, но тот лишь развел руками — разве не этого желал Адам для смертной девушки? Разве не о счастье молил ангел? Ведь смертная счастлива, ангел повышен в должности, а значит, все честно. Под утро зеленокрылый хранитель вернулся к дому, где рождается новая жизнь. Для него это было все равно, что идти на войну. За эту ночь он словно постарел на тысячи лет, покрылся царапинами, а крылья, что сияли изумрудным светом, стали темнее дубовой кроны. Он сидел на крыше, сжимая руками до боли каменную кладку крыши, сжимал от злобы и обиды и чувствовал себя живым, чего никогда не было раньше. Люди, проходившие по улице, снимали его на камеры, показывали пальцами, ведь такое не каждый день увидишь: создание прямиком из преисподней сидит напротив родильного дома, сидит и скалит зубы, впиваясь когтями в дом с такой силой, что камень превращается в крошки пыли. Адам чувствовал, что сердце, разбитое в дребезги, наливается свинцом, пылает адским пламенем и твердеет, перестает биться. Со звериным рыком ангел спрыгнул вниз и, приземляясь на когтистые мощные лапы, пробил асфальт до трещин. Он повел хвостом, похожим на плеть, из стороны в сторону, сложил кожистые крылья и проводил взглядом горящих алым глаз Мию с новорожденной девочкой на руках. Она его не заметила, но почему-то на груди вместо холодного хрусталя теперь висел раскалённый кусочек янтаря. Адам взглянул в последний раз на любовь его многовековой жизни и опустился в пучины ада. Кажется, это и зовётся у людей «amore».