Мой дом там, где ты

“Со мной все в порядке”, — говорили его глаза. “Дело дрянь”, — говорило его тело, а целители отходили с каждым шагом главы Ордена всё дальше.       Они идиоты? Цзян Чен знал, что выглядит монстром в глазах людей, но что его больше волновало так это то, что он поддался на уговоры самого дорого сердцу человека и отпустил его на ночную охоту одного. Не отправив никого из своих адептов в поддержку. Тех недо-адептов из Гусу, едва окончивших свое обучение, он за поддержку не считал. — Вы заигрались! — не это хотел сказать Цзян Чен.       Всю дорогу до Гусу он думал о том, что первым делом спросит о самочувствии и лишь потом, когда раны затянутся, спустит шкуру. Но вышло как обычно. — Лань Сычжуй! Ты ума лишился?! Почему вы не отступили?! Почему не послали сигнал?! Почему ты все пытаешься взять на себя?! Чертов Вэй Ин! Это все его влияние! Я тебе однажды просто переломаю, к чертовой матери, ноги, чтобы ты не заигрывался в Бога! Цзинь Лин себя так безрассудно не ведет! А ведь он младше! Когда ты наконец возьмешься за ум и перестанешь рисковать собой просто так, без ведомой на то причины?!       Цзыдянь искрил фиолетовыми всполохами, вторя настроению своего хозяина. Сейчас Цзян Чен больше был похож на наседку, допекавшую птенца, чем на любовника, но... Тот был зол. Зол, устал и бесконечно напуган.       Кто-то видел в потоке этих оскорблений только верхушку, никогда не зря в корень, и считал, что неподобающе себя вести так с тем, кто согласился разделить твой путь самосовершенствования. Вот только Сычжуй слышал другое. И в который раз винил себя за то, что заставил человека, далекого от проявления истинных эмоций, гореть в пламени беспокойства и отчаяния. Наверняка ему всё преподнесли так, словно он, Сычжуй, уже на смертном одре, готовится отправиться к предкам.       Всё, что достигало его ушей звучало как: “Я волновался так сильно, что готов запереть тебя в четырех стенах лишь бы знать, что ты в порядке. Что ты не исчезнешь.”       К моменту как Цзян Чен выдохся в своем возмущении, целители Гусу благоразумно покинули комнаты Лань Сычжуя. В воздухе пахло грозой, потому что за окном собирались тучи, обещая проливные дожди, и до сих пор изредка вспыхивали короткие всполохи Цзыдяня.       Подобный случай был далеко не первым, так что им просто оставили мазь и бинты, поспешив оказаться как можно дальше от недовольства главы Ордена Юньмэн Цзян. А Лань Юань, только улыбался. Вымученно, устало, пытаясь скрыть боль и дискомфорт за этой улыбкой. Ему хотелось как-то утешить Цзян Чена, ведь в конце концов они справились, но слова застряли комом в горле, а боль дала о себе знать, пульсируя от самой раны до кончиков пальцев. Ее промыли и приготовили к перевязке, напитывая измученное тело ци, поэтому раскуроченная насквозь, пусть и небольшая, дыра в плече мозолила глаза.       Сильные мозолистые руки потянулись к ране, не касаясь ее, но Сычжуй чувствовал. Фантомное прикосновение, полное беспокойства, нерастраченной нежности и душевной боли, столь острой, что становилось стыдно за поспешность и собственную несдержанность. За азарт, захвативший настолько, что осторожность отошла на второй план. А то и на третий. Смотреть в глаза Цзян Чену было невыносимо, но тому это, похоже, было и не нужно.       Мазь причиняла дискомфорт. Сычжую хотелось упасть на пол и вертеться ужом пока не отпустит, но он — Лань. А Лани так не делают. Определенно нет.       Глядя на него, Цзян Чен думал только о том, что на погребальный костер трупы попадают и то краше, перевязывая раны уже по привычке — отработанными движениями. Не слишком туго, но не нежничая. Хотя хотелось из вредности затянуть бинты потуже, мстительно давая прочувствовать все своё беспокойство. Но эти желания не находили отклика в глубине души.       Со стороны казалось, что безрассудный в их паре именно Цзян Чен, предпочитающий атаковать в лоб, а не строить козни и интриги. По правде, Аннигиляция Солнца многому его в этой жизни научила. И хотя это не тот жизненный опыт, которым стоило бы гордиться, но несколько лет словесных, изящных как паутина, кружев и подковерных игр с Цзинь Гуаншанем научили быть осторожней. Он глава Ордена. Быть безрассудным у него просто не было права, кто бы что ни говорил.       А Сычжуй, несмотря на всю свою внешнюю невозмутимость, был пылким до битвы как истинный Вэнь. Хоть ты журавлем его назови, хоть ласточкой — в некоторые моменты воспитание Гусу Лань давало осечку. Он давным давно проводил большую часть года в Пристани Лотоса и это, видимо, ослабило хватку правил Облачных Глубин, позволяя Сычжую раскрыться как мужчине и заклинателю.       Вина уже разъедала изнутри, струясь ядом по венам, но слов в свое оправдание так и не находилось. Молчание не прерывалось долго. Раны уже были обработаны, на плечи накинут халат, а Цзян Чен, рассудив, что выходить из комнат сейчас идея не самая здравая, отставил до утра поднос со всем необходимым для обработки ран на низкий столик для письма. Хватит и того, что Облачные Глубины содрогались от его воплей в столь поздний час.       Усталость и боль, приглушенная выданной из личных запасов обезболивающей настойкой, брали свое. У них было несколько часов до того, как Сычжуя скрутит. — Прости, — вымученное и полное эмоций, которые не получалось выразить словами, сколько ни разбирайся, сколько ни медитируй.       Цзян Чен устроился на кровати практически не раздеваясь, лишь скинув верхний слой ханьфу. Волосы он не распускал, потому как заплетать отросшую катастрофу без посторонней помощи были проблематично — настолько непослушными они были. Притянул к себе застывшего Сычжуя, бережно подгребая под бок, чтобы не тревожить рану. — Замолчи и отдыхай. Утром возвращаемся в Пристань.       Кто-то мог считать главу Ордена Юньмэн Цзянь слишком жестким, деспотичным и даже жестоким. Кому как, а Лань Сычжуй, чувствуя себя самым драгоценным сокровищем в крепких объятиях сильных рук, блаженно прикрыл глаза, позволяя измученному разуму погрузиться в забытье крепкого сна.       Он в безопасности.

      Он дома.