***
— Господь, это еще что? Юнги, до невозможного довольный, повернулся к Чимину лицом и ухмыльнулся. Растрепанный после сна и привалившийся к дверному косяку Пак вызывал у него странное чувство близости. — Видишь, все работает. — Юнги нажал на кнопку, широко, но отстраненно улыбнувшись, позволяя бликам загоревшегося экрана плясать у себя на лице. — Нашелся в одном из отделов того магазина. Садись давай, болбесина. Для порядка закатив глаза, Чимин молча принял второй джойстик и неуверенно сел на ковер рядом, соприкоснувшись коленями. — Слыш, Чим-Чим, — как бы между делом поинтересовался Юнги, — как думаешь, в южной части еще кто-то остался? Чимин возле него вздохнул. Ему не хотелось отвечать Юнги. Разговор о возможных кроме них выживших теперь уже не казался чем-то удивительным: каждое утро Мин твердил одно и то же, помечал возможную область на карте, а потом они шли проверять. И поиски всегда были безрезультаны. Чимин знает правду, но молчит каждый раз, терпеливо поджав губы и отправляясь на новое место со старшим. Юнги тоже знает правду, как думает Пак, но искусно это скрывает, вбив себе голову мысль о невозможном. — Хён… — с сомнением и совсем тихо протянул он, и покосился на безмятежного Мина. И если бы не уже знакомый, полный едкой горечи взгляд, Пак, возможно, даже повелся бы. — Мы уже говорили по этому поводу. Шансы ничтожно малы, — «их нет, дорогой», — но если ты хочешь… мы можем проверить. Скажем, через пару дней? — Ой, да брось, малой, — фыркнул Юнги как-то уж слишком нравоучительно. — Там по-любому должны быть люди. О, ты в курсе, что проигрываешь? — Наверное, ты прав. — врать Чимин не любил совсем, да и не умел толком, но заставить себя сказать правду он бы просто не смог. — Зараза! Это что — комбо? Ты долбанный читер, хён! Ему кажется, будто он один видит, что происходит вокруг, и отчаяние от этой мысли перехватывает дыхание. — Любимое оправдание всех побежденных. В безуспешных попытках вернуть свое привилегированное положение Чимин отчаянно жал на все кнопки. В конце концов, отчаявшись, в наборе с отборным матом закинул джойстик куда-то за диван, позволяя удовлетворенному Юнги окончательно добить своего героя. — Очень экспрессивно, — Кривится Юнги и с показушным равнодушием глядит на высветившийся пиксельный квадратик «WINNER». И несмотря ни на что, выглядит, как кажется Чимину, неприлично спокойным. — Да пошел ты нахуй. — Только с тобой за ручку, малой. Дальше играют, ни слова друг другу не говоря. Не потому, что говорить не о чем. Просто в словах нет нужды. Вновь побежденный Чимин слабо и — как он надеялся — незаметно улыбнулся. — У нас осталось мороженое? — поинтересовался Пак, с нехарактерной для него тактичностью сменил настрой и сощурил глаза на старшего, перехватывая его за запястье, чтобы невзначай оказаться чуть ближе. — Осталось, — ухмыльнулся Юнги, прежде чем отложить джойстик и подмять Чимина под себя, избавив от последнего пути отхода, и нежно, но требовательно поцеловать.***
В носу щекотало, а всему телу было до невозможного жарко, когда Мин обнаружил у своих ног Чимина, что отчаянно жался ближе к бедрам и пускал слюни на потную грудь. И тогда он подумал: а ведь никто, наверняка, не видел его таким невинным. И сразу отбросил эти мысли, сморщив нос, потому что явно не для его головы эти мысли… о влюбленности. Да, все еще влюбленности. Даже омраченной печалью предшествующих событий. Та давно уже успела перерасти во что-то гораздо большее; во что-то глубокое, проверенное временем и обстоятельствами; во что-то, занявшее специально отведенное местечко в сердце; во что-то, чего Юнги отчаянно боялся и не признавал. Без труда спихнув с себя спящего Пака, Юнги нехотя поднялся и шумно втянул носом прохладный воздух. Немного подумав, прикрыл бесстыдно обнаженного младшего его же футболкой, и отправился на кухню, одновременно натягивая шорты. Через щели жалюзи единственного окна в маленькое, но уютное помещение без приглашения просачивались солнечные лучи, кидая свои раскосые тени на старые кухонные шкафы и стол. Часы на стене показывали половину шестого, но Юнги, приглядевшись по-внимательней, не без досады понял, что они остановились. С характерным звуком подняв скрипучую форточку, мочится прямо в окно, блаженно прикрыв глаза. Какие к черту принципы и морали в их теперешнем положении? Залив водой чайник, похоже, доисторических времен, Юнги поджег одну имевшуюся конфорку и следом водрузил посудину, что тихо и сонно засвистела. Стараясь действовать как можно тише, достал из ящика кухонный нож, а из глиняной вазы самое лучшее, по его мнению, яблоко. Сочная мякоть разрезается с характерным звуком — Юнги с удовольствием проследил за вытекающим на деревянную поверхность соком.***
Капли густой бордовой жидкости капали на фрукты, окрашивая таким же насыщенным оттенком. Несдержанное шипение и порезанный палец в рот — Юнги обсасывает его задумчиво и косится на выроненный нож. «Чимин ненавидит яблоки», — проскакивает в голове голос с такой неуместной на данный момент мыслью, заставляя Юнги крупно вздрогнуть и вытащить палец, потому что этот голос ему не знаком. Тук-тук. Почему-то неимоверно хочется поднять кухонный инструмент и резать, пока вся вязкая боль, наполненная недосказанностью и собственными ошибками, не вытечет — как клубничный джем, — окончательно, и не станет лужей на этой кухне. Вот оно — решение всех его проблем, о котором он мечтал все последнее время. В этом вымершем мирке жить исключительно невозможно. Потому что Юнги скучает. Скучает по маме, курящей на балконе и работающей сразу на трех работах, но нежно обнимающей перед сном и при встрече; по старшему брату, что защищал его от задир в начальной школе; по бывшей девушке, что была ему первой любовью. Он скучает по нудным лекциям по мировой экономике, на которых засыпал каждый чертов раз, потому как глупые догмы преподавателя было невозможно слушать… Чимин. Однако сейчас, когда мысли ясно обрели форму, все нутро резко воспротивилось — захотелось выть, расцарапывать ладони до мяса и срывать ногти, пока не скончаешься от болевого шока. Глупо. Юнги хмыкает, поднимает нож, вытирая о собственный впалый живот и продолжает рубить бедный фрукт. «Надо перестать жалеть себя» Для Мина теперь не существует другой правды, хоть он этого никогда и не признает. Все опять сводится к этому никчемному мальчишке с запавшими глазами, но все еще пухлыми розовыми щечками. И пусть негласный выбор есть, Юнги всегда знает, что он очевиден до бессилия. Он всегда будет звучать глупым смехом и смотреться морщинками вокруг глаз-щелочек. Остатки яблока отправляются в окно. Все заканчивается тем, думает Юнги, что выбора как такого он напрочь лишен.***
— Хён. — Мин вздрагивает от неожиданности, но выдыхает с облегчением — со спины к нему прижимается упоительно теплое тело, руки крепко перекрещены, удерживая, поперек живота, и выдох щекотно касается кончика уха: — Доброе утро. — рядовой поцелуй в заостренный изгиб шеи и довольное фырчание. Чимин по утрам как пластилин. — Матерь Божья, малой, не дыши на меня, — Кривится Юнги и показушно машет перед собой ладонью. — Такое ощущение, будто вчера к тебе в рот залез скунс и сдох там. Чимин принюхался, скривился и постарался не вдыхать выдыхаемое. — Прости, — протянул он, упираясь руками в стол по обе стороны от костлявой спины и ласково обводя выступавшие тазовые косточки Юнги, пока другая рука оттягивала резинку его шорт, — но моим аппаратом сейчас можно стены сносить. — Говнюк, — ухмыляется Юнги беззлобно и откладывает овощи в сторону, гибко обернувшись к губам мелкого.***
Пак жмется теснее, зарываясь носом в волосы на затылке, кусает за проколотый хрящик, задевая сережку, и с чувством оттягивает, пока Юнги, пошло выпячив зад, заполошно трется о его стояк. Так и не оделся, наивный мелкий. — Да не тяни ты кота за неприличное, — Прошипел Мин и развернулся окончательно, чтобы уже через мгновение быть подхваченным за бедра и усаженным на кухонный стол. Чимин, чьи мысли явно не пестрили добропорядочностью, только многозначительно хмыкнул. — А почему бы и нет, раз есть такая возможность, хён? Удобно устроившись между ног старшего, Пак улыбается, явно гордый за свою шутку. Получает не двусмысленный щип по носу. Вместе с этим рассыпанные кукурузные хлопья отправились на пол, а его влажные аккуратные пальцы прошли по тугому колечку мышц Мина, массируя, но не проникая. Юнги успел заметить, что его руки были вновь украшены розоватыми и белыми шрамами разных размеров, от маленьких кистей до костяшек пальцев, а в местах бывших переломов ветви фаланг уродливо срастались. (Старший всегда принимал это слишком близко к сердцу). Юнги порывисто выдохнул и несколько долгих секунд перестал дышать вообще. Случись такое пару лет назад — Чимин бы пошел красными пятнами от смущения, задохнулся, начиная несвязанно оправдываться, а потом и вообще убежал, аргументируя тем, что ему безмерно стыдно. Пак сделал несильный толчок бедрами, а сразу после того, как добавил еще пару пальцев, поцеловал Юнги — последний угадал, что тому нужно, и принялся умело вылизывать рот, постепенно позволяя ниточке слюней упасть на свой живот. — Мелкий… мелкий засранец. — ответом послужил несдержанный смешок и опять глаза-щелочки, которые так любимы Мином. Снова дойдя до шорт, Чимин провел языком по покрасневшей вмятине от резинки — изо рта Юнги вырвался неожиданный стон — тянущим движением прошелся от синяка острого колена к бедру и щекой потерся о вставший член. На Чимине Юнги буквально повис, в конец забывшись, и только охнул от неожиданности, когда с него рванули шорты, сняли со стола и одним резким движением повалили на пол. Оказавшийся на спине Мин кусает припухшие от поцелуев губы, глядит на нависшего над ним младшего затуманено и откровенно возбужденно, пока Чимин оглаживает выпирающие ребра, снова увлекая в поцелуй. — Где?.. — Пак скользнул рукой чуть выше, очертил щекотным касанием линию челюсти и проник в приоткрытый рот подушечкой большого пальца. — Второй ящик снизу, — шепчет одними губами, все-таки выпустив палец изо рта, позволяя Чимину отправиться на поиски презерватива. Впопыхах нужная вещь находится не сразу. Пак раздвинул худенькие бедра, очертил ладонью колечко мышц и без предупреждения вошел, начиная глубоко вбиваться в узенькое отверстие. А Юнги с первым же толчком выгнулся и застонал так, что Чимин застыл на мгновение, чтобы ошарашенно и восхищенно переосмыслить услышанное. — Чимин… Деревянные доски пола делали пояснице неимоверно больно, а Мин, задыхающийся, с влажными ресницами, заметным румянцем на щеках, сдавленно поскуливал и всхлипывал от каждого глубокого толчка. Глупо, киношно и до боли, до скручивания пальцев на ногах неудобно. …и десяти минут не прошло, прежде чем Пак, откровенно забывшись, упоённо втрахивал в деревянные доски пола, выгнулся и вздрогнул, сжимаясь сильнее, после чего бурно кончил.***
— А теперь помоги мне. То, как в мгновение ока меняется животная сущность Чимина, его взгляд, хищный кровавый оскал, поражает Юнги каждый чертов раз до больно сжавшихся мышц живота и удивленного вздоха. Младший — бровки домиком — позволил Юнги, все еще тяжело дышащему, поудобнее устроиться и на нетвердых ногах опустился на колени. Языком скользнул вдоль ствола, чтобы повторить уже жарким касанием рта, пока Мин несдержанно охал, срываясь на гортанные стоны, и зарывался в мягкие пшеничные волосы пальцами еще сильнее. Губами влажно и тесно обхватил набухшую головку; язык прошёлся по ней, очерчивая и лаская с изматывающей неспешностью; зрительный контакт глаз двух затуманенных разумов не разрывается ни на секунду. — Господи. Юнги застонал совсем протяжно. Чимин в целом вёл себя как «хороший мальчик», его так хотелось по-хозяйски потрепать по загривку. Мин и потрепал, стоило Паку еще несколько раз глубоко вобрать в рот член. Юнги вскрикнул и обильно кончил. — В следующий раз сосать будет сам хён, — Утерев рот тыльной стороной ладони, выдыхает Чимин, смеется как-то слишком странно и из последних сил подается вперед. Юнги в последний раз провел рукой по волосам младшего, когда с влажным и до предела пошлым звуком разорвал поцелуй, легко повалился на спину, стирая с живота остатки собственной спермы. — Хороший мальчик, брокколи будешь? — Ты сейчас серьезно?***
Струйка сизого дыма тянется к спрятанному за серыми тучами небу и там же незаметно растворяется, уступая место новой. Редкие капли бьются о зонтик, будто хотят проделать в нем дыру. Прислонившись спиной к Юнги Чимин почти засыпал, укутавшись в старый кардиган, так услужливо отданный старшим. Одиноко висящий фонарь покачивался из стороны в сторону, собирая на себе тонну самоубийц-насекомых и не давал никакого света от слова совсем. Юнги делает новую затяжку и выдыхает в лицо младшему, вновь отворачиваясь. Поздно уже спать — но солнце так и не появилось из-за туч. Зловонный дым попал Чимину в глаза, и он растерянно потер их пальцами. Прохладно, однако. Юнги зевнул широко, выставляя на показ десны, и потупил взгляд, рассматривая свои босые ступни в образовавшейся прямо там луже. — Хён, — хриплый голос младшего вырывает Юнги из мечтаний и возвращает на грешную землю, — знаешь, ты мне нравишься, — он не ждет ответа, — очень-очень сильно нравишься. «Пожалуйста…» Скепсис на лице Юнги сменяется возвращением крайней заинтересованности в своих мокрых ногах и почти дотлевшей сигарете, и он дальше затягивается, вдыхая изо всех сил. Да уж, думает Пак. Невместительное «нравишься», не раскрывающее и половины испытуемых х чувств. «Ты мой мир» Чимин усмехается собственным мыслям и подтягивает разбитые колени ближе. Юнги и сам все знает. Дождь усиливается, сопровождаясь порывами ветра. Зонтик выпадает из рук и летит куда-то в лес. Чимин, кажется, теряет что-то, поняв это слишком поздно.