На войне нет солдат, избежавших ранения.
Хосе Наронский.
***
1941, Варшава
Его шаги эхом разносились по коридору здания, которое до того, как здесь разместился немецкий штаб, было мэрией. По обе стороны виднелись одинаковые двери. Он остановился около одной. Ее охраняли два солдата, отдавшими при его приближении честь. Он не удостоил их даже взгляда и шагнул внутрь. Слегка сведя щиколотки вместе, он поднял правую руку. - Оберстгруппенфюрер (1), сэр. - Пожалуйста, садитесь, – Лазард поглядел на него поверх края очков в серебряной оправе и продолжил что-то писать. Он сел и принялся терпеливо ждать, пока блондин закончит. Наконец, Лазард отложил ручку и с хитрой улыбкой откинулся на спинку кресла. - Простите за ожидание. Я хочу уведомить вас, что ознакомился с вашей просьбой и со всем уважением вынужден отказать. - Но сэр, я… - Да, я знаю, вы просили включить вас в состав войск, направляемых к Москве, – Лазард подтолкнул очки повыше. – А ваш энтузиазм достоин похвалы. Но, позвольте мне быть откровенным. Вы наш лучший сотрудник, Сефирот. Вы молоды и быстро продвигаетесь от звания к званию, воодушевляя наши войска. Тем не менее я решил доверить вам руководство наступательной операцией на Азовском море, – Лазард посмотрел на него с победным удовлетворением, как бы ожидая, что он со слезами на глазах примется благодарить своего командующего. Его губы сжались в тонкую линию и смог лишь выдавить сухое: - Благодарю вас, сэр. Остальная часть беседы прошла очень быстро. И снова ему напомнили, что ни что иное, как инструмент, предназначенный для использования там, где командование сочтет нужным. Его желания и мнение не принимались в расчет. Никогда. Он вышел из здания под темно-серое небо и поплотнее запахнул длинный черный плащ, спасаясь от пронизывающего холодного ветра. Несколько десятков людей пересекало площадь у мэрии, направляясь к железнодорожной платформе. Желтые звезды на их одеждах казались яркими одуванчиками во тьме. Проходя мимо он подумал, что ранние холода сулят беду предстоящему наступлению. Возможно, стоит подождать с атаками хотя бы несколько месяцев. Без сомнений, предстоящая зима окажется для армии сущим адом.***
1945, Берлин.
Он смотрел, как мигает свет от маленькой лампы на столе, а затем снова горит ровно. Так легко было разбить стекло, а без подачи газа свет умрет, уступив тьме все пространство комнаты без окон. Не впервой. Он подумал, что у людей есть некоторое сходство с лампочками. Рука накрывала лежащий перед ним листок бумаги. Маленькие, деловитые черные буквы ярко выделялись на его белизне. Это напомнило ему о трупах на снегу. Это напомнило ему о том многом, что он не хотел вспоминать. Тихий стук в дверь отвлек его от мыслей. - Войдите. - Герр генералоберст (2), рейхсфюрер вызывает вас к себе в кабинет, - пробормотал долговязый робкий лейтенант, его голос был под стать его же неуверенному стуку. - Очень хорошо, - Сефирот встал, но юноша поглядел на бумаги и с растерянным выражением на лице откашлялся. - Боюсь, что с отчетом, сэр. - С ним я уже закончил, - сухо ответил он, подписал бумаги, сложил их аккуратной стопкой и убрал в папку. – Благодарю, лейтенант, вы свободны. Он потянулся к лампе, но вдруг передумал и вышел, не погасив свет.***
Особняк слегка пострадал во время недавних атак, но внутри все выглядело так, будто совсем ничего не изменилось. Кроме того, что вместо его собственных немецких офицеров, здесь сейчас базировались русские. Блеклое здание покрывал снег. Красные расстреляют его там? Или оставят в живых? Или просто повесят, как повесили полковника Рейтлингера в Брянске? Они вообще знают о Женевской Конвенции (3)? Может ему уготована сырая камера в каком-то подземелье? В комплекте с пытками и унижениями, о которых в немецких войсках ходили упорные слухи? Да это, собственно, не имело значения. Он - генерал войск СС. Это обязывало быть примером долга и чести, не взирая на цену. Невзирая на правду. Воины не помнят правды. Они помнят героев. Они вошли в главный зал и сопровождающий его офицер сказал что-то на русском, из чего Сефирот уловил слово «подполковник». Стоящий в группе офицеров, склонившихся над картой, мужчина выпрямился и с легкой улыбкой обернулся. - Добро пожаловать, герр генерал, в мой скромный штаб. Это было ударом. Вежливость и превосходный немецкий говорившего заставил его забыть о происходящем. - Признаюсь, все это время я был уверен, что играю в прятки с умудренным опытом ветераном, и вот, оказывается, меня водил за нос юный лис, - парировал он, стараясь сохранить лицо. - В этот раз удача была на нашей стороне, - улыбнулся тот, указывая на остальных. – Прошу, будьте нашим гостем.***
- Сефирот? - Простите, что вы сказали? - Похоже, вы задумались, – Лазард поправил очки. Сефирот с трудом, собрав все силы, удержался от приступа тошноты. Он ненавидел его, всегда безупречно одетого, с аккуратно уложенными в прическу светлыми волосами. Спокойный голос и раздражающая манерность, вычурные очки и белые перчатки на руках, никогда не державших оружия и, все же, гораздо больше запятнанные кровью, чем его собственные - одним росчерком пера этот мужчина отправлял миллионы на смерть. Ему пришлось заставить себя собраться и успокоиться. - Прошу прощения. Я вспомнил Изюм. - О, да. Я почти позабыл, что вы, генерал, с этими гадами знакомы гораздо ближе, чем мы. Ваш плен… наверняка это было ужасно. - Именно. - Мне нужно, чтобы вы доставили эти строго конфиденциальные документы Хайдеггеру. Кроме вас, мне не на кого положиться. Его скулы напряглись. Слова, просто слова. С виду он был все тем же всесильным Генералом, но, с момента его возвращения в Берлин, они никогда ему полностью не доверяли. Спокойно и деловито он ответил: - Я не знаком с той частью города. Мне понадобиться провожатый. - Я уже присмотрел вам спутника.***
Клауд рассеянно помешивал кофе. Это было одним из признаков роскоши, коими они могли все еще наслаждаться в бункере Фюрера, хотя поступавшие в последнее время новости становились все хуже и хуже. Меньше часа назад Кунсель, приписанный к почтовой службе рейха, принес ему письмо. Оно было написано десять месяцев назад, и Люксьер, погибший по время Варшавского восстания предыдущим летом, жаловался в нем на артиллерийские обстрелы, перебои в снабжении и отсутствие дорог. Клауд вздохнул и, допив кофе одним глотком, встал. Люксьер мертв… как и многие из его бывшего отряда. Остались только Кунсель и Зак, хотя о последнем почти ничего не было слышно с тех пор, как он вступил в ряды Морского Гитлерюгенда (4) и был принят в ряды Кригсмарине (5). Но его последнее письмо пришло почти четыре месяца назад… он не хотел думать об этом дальше. Он не мог допустить, чтобы их жертвы были напрасными. Он должен драться и рассказать об их героизме, когда возродиться слава их любимой родины. А это обязательно случится, ибо другого пути нет, ведь весь цвет рейха сражается на фронтах изо всех сил, и… Погруженный в свои мысли, он повернул за угол и вдруг налетел на кого-то. Его глаза широко раскрылись. Удивление быстро переросло в панику, когда он увидел безупречно чистые черные кожаные ботинки, черную униформу с таким количеством наград и медалей, сколько он никогда не видел, двумя зиг-рунами (6), такой же, как и у него, Рыцарский Крест с дубовыми листьями, мечами, украшенный бриллиантами, сияющими сродни маяку в ночи. Затем он разглядел серебряную пелену волос, и дыхание у него перехватило. - Г-герр генералоберст, прошу прощения! – запинаясь, проговорил он, ужасаясь собственной неуклюжести и, одновременно, восторгаясь от присутствия его личного идола. Генерал Сефирот, величайший герой Восточного Фронта, что смог выжить и вернуться после месячного плена у русских. Он, подобно оленю, замершему на ярком свету, застыл под строгим взглядом зеленых глаз и смотрел в это холодное аристократическое лицо. Сефирот молча рассматривал парня. Симпатичный, ангелоподобный блондин, не более пятнадцати или шестнадцати лет отроду. На коричневой форме ярко выделялась эмблема Гитлерюгенда – красно-белый ромб со свастикой посередине. Но его внимание привлекли глаза, ярко-голубые, как небо над Берлином. Так похожие на… - Вы камерадшафтсфюрер (7) Клауд Страйф? – послышался спокойный монотонный голос. Все, что мог сделать Страйф, это резко кивнуть. Генерал знает его имя! - Значит, это за вами я послал лейтенанта Бека, – Генерал достал из кармана сложенный листок бумаги. – По приказу генерал-лейтенанта Уэлдинга вы должны сопровождать меня к южным баррикадам. - Jawohl (8), герр генералоберст! – Клауд отдал честь с таким рвением, будто от этого зависела его жизнь. - Вольно, камерадшафтсфюрер. Мне нужна помощь, а не помешательство. Вы встретите меня возле моей комнаты в полдень, ни минутой позже. Понятно? - Полностью, герр генералоберст! - Свободен. Несмотря на то, что времени ему оставалось не так уж много, Клауд стоял и смотрел вслед мужчине, пока тот не скрылся из виду. Затем он вздохнул и кинулся в свою комнату, со стыдом ощущая, как зарделись его щеки.***
Ровно в полдень Клауд стоял перед генеральской дверью, поправляя форму и проверяя, все ли в порядке. Затем он поднял руку, постучал, и дверь почти тут же открылась. - Вовремя. Хорошо, - сухо сказал генерал и снова скрылся. Через щелку приоткрывшейся двери Клауд заглянул внутрь. Комната генерала была больше. Обстановка была получше, виднелся небольшой комод и маленькое, но на вид очень удобное кресло. На стене, вокруг портрета строгого фюрера, ровными рядами висели фотографии в рамках, но они были слишком бледными, чтобы Клауд разобрал, кто на них запечатлен. - Готовы? - Д-да, сэр! – Страйф дернулся, смущенный, что его поймали за подглядыванием, и не за кем, а за самим генералом. Кто, кстати, уже двигался впереди по направлению к выходу из бункера. Клауд поспешил за ним, стараясь не отстать от своего кумира. Эта черная форма… в Берлине ее носили немногие. Униформы СС изменили так, чтобы они напоминали форму Вермахта. Однако, генерал предпочитал старый стиль. Если бы Клауд захотел поговорить начистоту, то он не мог себе представить его в чем-либо еще, кроме этой царственной черноты. По сравнению с другими, он был, как ворон среди воробьев. Когда ему удавалось вскользь увидеть генерала, Клауд не мог припомнить ни одного случая, чтобы это черное одеяние не сидело, как влитое, без единой складки, черные ботинки отполированы до блеска, каждая прядь волос на своем месте. Даже после долгих заседаний с фюрером, заканчивающихся далеко за полночь, когда все остальные офицеры выходили с красными глазами, смердя сигаретным дымом. С этими, кружащимися в голове, мыслями Клауд вышел наружу и быстро заморгал, привыкая к солнечному свету. Он глубоко вдохнул, в грудь влился поток свежего, по сравнению с бункером, воздуха. Здесь было хорошо, хоть и небезопасно. Улицы были заполнены мусором от бомбежек, везде баррикады и минные поля. Оставшиеся войска готовились защищать Берлин. На стенах виднелись наскоро написанные лозунги: «Каждый немец будет защищать свою столицу. Мы остановим орду красных на подступах к Берлину!» Клауд почувствовал, как наполняется гордостью его грудь. Они защитят город от Красных или от тех, кто посмеет встать против рейха. Он ускорил шаг, идя за Сефиротом. И тут они услышали выстрелы.***
Над головами пролетел снаряд и врезался в здание, стоявшее в нескольких улицах от них. Земля вздрогнула, всюду полетели осколки, а звук взрыва оглушил. - Итак, началось, – Сефирот поглядел вверх. Клауд понял его лишь потому, что видел, как двигаются его губы. Из-за шума говорить было почти невозможно. Через несколько минут небо потемнело от десятков снарядов. Берлин атаковали. Сефирот схватил его за руку, и они побежали по улице, держа в руках пистолеты на случай неожиданной встречи с врагом. В паре кварталов взорвался снаряд, кусочек гранита ударил Клауда по ноге. Он зашипел и упал, но был вздернул на ноги генералом. Вокруг люди кричали и бежали в поисках убежища. У ближайшего входа в метро толпа зубами и ногтями пробивала себе путь к спасению. Упавшие оставались на месте. Всем было все равно. Мимо пробежали юноши в штатском с гранатами в руках. На одежде некоторых из них виднелись эмблемы Гитлерюгенда. - Красные! Красные идут! Выстрелы эхом раздавались на улицах. Они приближались к баррикадам. Ударил еще один снаряд, их обсыпало мелкой крошкой, а мостовая затряслась. Бежавший по их стороне улицы мужчина в форме Фольксштурма (9) упал и больше не двигался, на землю потекла яркая алая кровь. Клауд остановился и поднял упавшее ружье, но генерал так сильно стиснул его запястье, что пальцы разжались, а на глазах выступили слезы. - Надо сражаться! – почти выкрикнул он, смутно осознавая, что кричит на самого генерала, но ему было плевать. Красные приближались, нельзя отступать и ползти в безопасное место тогда, как остальные дерутся! Пощечина была неожиданной. Он замер, глядя на мужчину, которого, как казалось, вовсе не интересовали происходящие вокруг события, лишь глаза стали чуть ярче и строже. - За что? За разваливающийся рейх, прогнивший до основания? За вождя, давным-давно потерявшего рассудок? Чтобы этот мегаломаньяк продолжать играть в бога? Клауд просто смотрел. Слова, жестокие и жалящие, почти не трогали его разум. Этого не может быть. Не может быть. Он ощутил внутри странную тяжесть и, одновременно, легкость, как будто его выпотрошили, вывернули наизнанку. Внезапно он вспомнил берега Одера по весне. - Мы, мы должны… Ледяной тон генерала заставил Клауда содрогнуться всем телом. - У нас есть приказ, камерадшафтсфюрер. Любую попытку нарушить его я сочту изменой. Подчинись и выживешь. Сопротивляйся и получишь пулю в затылок. Мысль была четкой и ясной. Клауд сглотнул и кивнул. Голова его кружилась. За несколько минут они достигли баррикад и подошли к группе выкрикивающих приказы офицеров. Сефирот вытащил из кармана конверт, быстрым шагом приближаясь к одному из них, которого Страйф узнал. - Бригадефюрер (10) СС Хайдеггер, приказ от фюрера!***
- Вы сдержали слово и отказались оставить свои войска, хотя знали, на какой риск идете. Я должен уважать вас за это. - Почему? Вы победили. Мы проиграли. - Вы сделали все, что могли. Но против Генерала Зимы (11) ничего не поделаешь. Да, черт бы побрал их зиму. Холод привел оружие в негодность, одежда была бесполезна. Он смотрел на мужчину, освещенного слабым огоньком камина, на его сардоническую улыбку, на удивительные голубые глаза, что внезапно оторвались от строк, написанных, похоже, на русском, но эти странные значки были для него бессмысленны. - Я убил так много ваших. В камине треснуло полено, рассыпая снопы искр. Разум медленно убаюкивало тепло и мягкий свет, а более всего тихий голос. - Пей водку и забудь о проблемах, друг.***
Комната была абсолютно обычной: шкаф, стол и кровать. Парень был рад, что получил свое собственное жилье, а не был вынужден ютиться с остальными. Возможно, слухи о том, что он бастард кого-то из командования, все же верны, но Сефироту было все равно. Миновало то время, когда он обращал внимание на их гадкие идеи и тошнотворные речи. Он пришел сюда, чтобы устроить юнцу выволочку. На прикроватном столике, рядом пустым стаканом, лежали несколько старых выпусков «Wille und Macht» (12). Он так и видел Клауда, лежащего в постели и листающего страницы перед сном. Такой идеальный маленький мальчик. Ему снова пришло в голову, насколько юн был Страйф, насколько отравлен ядом партии, ядом рейха. Такая бесполезная кукла, безмозглая марионетка. На дальней стене в тонкой золотистой рамке висело обязательное фото фюрера, целеустремленного, с серьезным взглядом, со сжатыми в тонкую линию губами. Каждый раз, когда он смотрел в это лицо, внутри у него все переворачивалось. Если бы хоть одно из бесчисленных покушений удалось, фюрер сейчас был бы уже мертв и война окончена. Но по какой-то прихоти судьбы, осквернитель, выпустивший ад на континент, был все еще жив, а они проиграли. Они не смогли поймать тот момент, когда отдали всю власть безумцу. Теперь Германия лежала в руинах, миллионы людей погибли, города стерты с лица земли. Вся его жизнь была разрушена. Он с силой захлопнул дверь, напугав этим Клауда, чьи голубые глаза смотрели на него с недоумением и восторгом. Такие голубые глаза… Сефирот не знал, чего он сильнее хочет – утонуть в них или никогда больше не видеть. Все, что он презирал, все, что научился ненавидеть сильнее с каждой пущенной в затылок пулей, с каждым словом пропаганды ненависти, с каждой одинокой ночью было сейчас прямо перед ним, хозяин на фото и марионетка во плоти. Подчиняясь внезапному всплеску обжигающей ярости, грозящий задушить его своим холодом, он быстрым движением толкнул Клауда к столу, одной, затянутой в перчатку, рукой хватаясь за золото волос, второй быстро расстегивая форменные брюки. - Г-генерал, сэр… Дрожащий голос Страйфа был полон удивления, однако его руки вцепились в серебряные пряди, как будто моля о спасении жизни. Генерал, закрыв глаза, поцеловал нежную шею, не заботясь о том, что могут остаться следы. - Сэр, это неправильно… Неправильно. Он захотел отстраниться и рассмеяться. Если бы об этом стало известно всего лишь год назад, их бы тут же препроводили в один из концентрационных лагерей. Теперь же, здесь и сейчас, их ждет только пуля в голову, подобно благословенному витку судьбы быстро бы отправившая обоих на тот свет. Ему было все равно. Это не его правила, уже давно не его. Он схватил Клауда и прижал лицом вниз к столешнице, пинком раздвигая ему ноги и сдергивая вниз брюки. - Скажи мне остановиться, и я это сделаю. Он не стал дожидаться ответа, который так и не последовал. Генерал ввел смоченные слюной два пальца в зад Клауда, с силой, но без намерения причинить боль. Он слишком много видел боли, слишком много, много смертей, много страданий, много крови и потерь. Он намерен запятнать грязью это чистое обожание и сделать его похожим на него самого. Эту куклу с голубыми глазами. Слезы обожгли его глаза, а зубы впились в мягкую плоть. Возникший в горле ком от непрошенных воспоминаний грозил задушить. Он пригвоздил запястья Клауда к столу одной рукой, а второй сделал так, чтобы ни звука не донеслось из комнаты, когда он наконец вошел в юношу, остановившись лишь на мгновение, чтобы дать ему привыкнуть, и стал двигаться. А этот мальчик, один из любимчиков фюрера, подавался назад, навстречу ему и стонал, как шлюха. Если бы они видели, эти сумасшедшие идиоты, если бы они только видели, как аркой изогнулась спина, когда маленький Страйф кончил, почувствовав семя Сефирота внутри, и запятнал пол под столом. Возвращаясь из ослепительного небытия, затуманенный разум Клауда осознал острую боль и внезапную пустоту. Густая жидкость стекала по его ногам, которые были готовы подогнуться в любую минуту. Затем послышался резкий звук застегиваемой молнии, хлопок двери, и затем тишина.***
- Что это? – кивнул он на книгу. Льющийся из окон дневной свет делал все нереальным, особенно чашки китайского фарфора с кофе на столе и серебряный чайник с чаем, еду, простую, но гораздо лучше обычного солдатского рациона. - «Mein Kampf» (13). Тебя это удивляет? – ответил его собеседник, улыбнувшись, когда чашка Сефирота с громким звоном ударилась о блюдце. - Зачем тебе это? - Хочу понять его, вашего фюрера. Хочу понять, как можно вести людей на битву с такой ненавистью. Хочу знать… хочу знать, почему. Он ненавидел, когда боль и грусть в этих голубых глазах рождали у него в груди чувство вины.***
- Мы отправим все, что есть, Фольксштурм, Гитлерюгенд… Мы не проиграем! – кулак Лазарда обрушился на стол. Сефирот наблюдал, внешне спокойный, но внутри его кипело что-то, до странности похожее на счастье, хотя он не знал, что может чувствовать что-либо, кроме гнева или сожаления. - Рейх будет жить! Мы очистим Землю от этих варваров и их большевистской чумы, а затем и от тех, кто пятнает нашу собственную расу! – выплюнул Лазард. Его холодный и самодовольный фасад наконец, наконец-то рухнул. Впервые с тех пор, как Сефирот встретился с ним. Если бы они только знали, что их восхваляемый герой на самом деле был одним из падших и презираемых особей. Очень часто после своего возвращения он с трудом сдерживался, чтобы не рассказать им обо всем. Это, несомненно, было бы для него смертным приговором, но так сложно было не встать и не хлестнуть правдой по их мерзким лицам. Если бы он только смог увидеть выражение лица Лазарда при упоминании о той ночи, когда он, лежащий с широко раскинутыми ногами, притягивал к себе русского командира, как смыкались их губы и бедра, как он просил… еще… сильнее. Как бархатистые губы, все в трещинках от яростных поцелуев, выстанывали его имя, когда он, в свою очередь, дарил сладкую негу, погружаясь все глубже в жаркое тело. И их финальный вскрик, что не знал границ, языковых барьеров или превосходства рас. Лишь блаженство, удовлетворенное желание и момент покоя в мире, полном безумия. Сейчас не время. Они ничего не могут с ним сделать, если только он им в этом не поможет. Он встал, намереваясь уйти. Ни к чему метать бисер перед свиньями. Он почти уже подошел к двери, когда она распахнулась и внутрь ввалился мужчина с окровавленным лицом и в порванной форме . -Новости из Тиргартена (14), сэр! Он сразу понял, что это не к добру. - Рассказывайте все.***
- Клауд! Он замер, когда генерал ворвался к нему в комнату, схватил и принялся трясти, как тряпичную куклу, сильно и безжалостно: – Вы верите мне? Под серьезным взглядом зеленых глаз парень смог лишь кивнуть. Как он мог не верить Сефироту? Он был генералоберстом, героем Крымской Компании и доверенном лицом самого фюрера. Да, если фюрер верил ему, кто был он, чтобы не верить? Сефирот был героем, тем, кто мог приказать ему отправиться на линию огня, и он тут же бы подчинился без раздумий. Мельком он вспомнил те слова генерала, что, вне сомнения, породили в нем некоторые подозрения. Но не об этом ли говорил барон фон Клейст, когда предупреждал их о том, что враг хочет их разобщить, натравить друг на друга, помешать их совместной борьбе… Он вспомнил и жесткие руки на своих запястьях. Его щеки слегка покраснели, и он через силу кивнул, потерявшись в зелени глаз, таких близких и таких внезапно пугающих, и чуть отшагнул назад, когда железная хватка на его форме неожиданно исчезла. - Хорошо. В следующий момент их губы соприкоснулись. Клауд приоткрыл рот, наслаждаясь поцелуем, но в то же время думал о том, что они с Сефиротом толком и не целовались, ни разу. При этой мысли бабочки запорхали у него в животе, хотя ощущения были далеки от идеальных, чувствовалась неловкость и какая-то чуждость. Затем эти затянутые в перчатки руки обхватили его голову, зарываясь пальцами в волосы. Послышался щелчок, но было уже слишком поздно. Повинуясь инстинкту, опередившему осознание опасности, он сглотнул, и, когда горькая жидкость обожгла его горло, закашлялся. Цианид. Безмолвным криком боли и предательства это слово пронеслось в голове Клауда, глаза широко распахнулись, уставившись на возвышавшегося над ним мужчину. Тот стоял с закаменевшим лицом, а потом шагнул назад, отпуская его с тихим шепотом. - Мы проиграли. Прости. Колени парня подогнулись, и он упал… и падал и падал, а комната медленно, так медленно поворачивалась, цементный пол бункера становился все ближе и ближе. Они проиграли… Как такое может быть? Они же сильные, а эти – лишь грязь под ногами, бесполезные существа, не имеющие никакой цели. Ложь, ложь, ложь… Генерал бы никогда не солгал ему, правда? Наверняка, это недоразумение. На глаз навернулись слезы, но он не смог поднять руку, не смог даже моргнуть. Все как будто застыло. За столом с идеально ровно разложенными вещами одинокая лампочка рисовала причудливые тени. Раньше он этого не замечал…. Какие грязные стены, следы чего-то коричневого на них, какие обшарпанные, покрытые выемками и царапинами. Итак, он проиграли… Смешок вскипел в его горле, но прозвучал похожим на хрип. Поражение. А после была лишь тьма. Он не почувствовал, как его голова ударилась о твердый пол.***
Сефирот смотрел на лежащего, на бедную маленькую куклу, красивую куклу с небесно-голубыми глазами, распахнутыми, пустыми, застывшими. Теперь смерть сочилась из каждого угла. Он сделал то, о чем просил его Лазард. Если бы это был приказ, он бы просто рассмеялся ему в лицо, такое растерянное и такое испуганное. Он думал, что, увидев Лазарда в таком состоянии, испытает удовлетворение, но ощутил только пустоту, высосавшую все краски из окружавшего его мира. Он медленно кивнул, скользнув взглядом по нервно стиснутой в пальцах фотографии блондина, маленького мальчика с ярко-голубыми глазами, слишком маленького для ружья в его руках. Ему осталось сделать лишь одно. Должно быть надо было сделать это раньше. Наверное, ему нужно было время, чтобы подготовиться. Наверное, ему надо было выстрадать свою роль в этом аду до того, как это сделать. Наверное, он хотел увидеть падение этого сумасшедшего режима до того, как уйти. Он был виновен, как и все остальные. Возможно, это трусость – сбежать вместо того, чтобы ответить за свои действия. Это можно будет расценить, как дань фюреру и партии. Какой смысл думать о чем-то сейчас? На страницах истории он будет упомянут, как очередной мясник. Он мог бы дождаться своей судьбы, очередного плена, но это бы значило стать предателем. И он остался здесь, с этими глубоко ненавидимыми мужчинами и женщинами, ибо был слишком горд, чтобы бежать с тонущего корабля, подобно крысам. Эта гордость привела его в собственную комнату. Он стоял возле стола, медленными движениями снимая медали и знаки отличия. Он не мог стереть из истории их наличие, но, по крайней мере, мог умереть, не надевая их. Он снял с руки повязку и нашивки, аккуратно положил на стол фуражку. Там стояла маленькая склянка, рядом с ножом для открывания писем, красивым, с рукояткой из слоновой кости, который ему подарили при повышении до бригадефюрера. Его взгляд зацепился за ручку и перешел на стопку бумаги и конвертов, лежащую справа. Может быть, оставить пару строк, не извинений, что не имели никакого значения, только о том, что он не забыл те несколько дней, что он не жалеет ни о чем… Он тихо покачал головой. Даже в смерти он может стать источником проблем. Не стоит предаваться сантиментам в последний момент. Время для слов прошло. Он открыл стоящий около кровати комод и достал бутылку, последнюю. Горлышко звякнуло при соприкосновении со стаканом, с мягким звуком полилась прозрачная жидкость. Чистая, но крепкая, она поможет избавиться от привкуса миндаля и смыть сладкую горечь украденного последнего поцелуя. Он взял стакан обтянутыми белой тканью пальцами, но потом передумал. В голове уже шумело от малого количества яда, что попал ему в кровь. В конце концов, это убьет его, но Сефироту хотелось уйти тихо, быстро, эффективно. Он не заслужил этого, как и все остальные. Так думал он, опускаясь на постель со стаканом водки в одной руке и склянкой в другой.***
- Унтерменьш (15), - он пробовал слово на вкус, взвешивал на языке, сморщив от усилия лоб. – Ты в это веришь? Он вздохнул. - Нет. - Вы напали первыми. Вы захватили нашу землю и убили наших людей, потому что мы хуже… Живот скручивало спазмами, и каждое обвинение втыкалось подобно ножу. Его собеседник не смотрел на него, задумчивые глаза следили за игрой света на колыхавшихся занавесках, голос был хриплым и мечтательным. - Мы победим вашего фюрера. Однажды рабы и слуги ваших гордых арийцев разобьют этот драгоценный рейх и тогда… - И тогда? - Тогда? Будет мир, друг.***
Бункер встретил их гробовой тишиной. Здесь уже побывали войска, выискивавшие любой источник сопротивления до того, как сюда прибудут офицеры. - Похоже на склеп, - отметил Генезис, поправляя на плече ремень винтовки Токарева (16) и проверяя, что оружие под рукой и готово к использованию. Вряд ли бы оно ему понадобилось, но он бы не стоял сейчас здесь, если бы не был готов всегда и ко всему. Тихая тьма душила. Узкие коридоры и низкие потолки, как будто ночь своей тяжестью придавила их, сделав еще меньше. Слабо отдавались эхом шаги, стеганые куртки тихо шуршали, пока они методично проверяли комнаты, одну за другой. - Отравлен, как и все, – медик поднялся с колен, отходя от лежащего на полу тела, и Генезис кратко кивнул. Он видел, как дрались эти дети-солдаты. Подобно яростным зверям они бросались на линию огня, предпочитая погибнуть, но не сдаться. Не поверил бы, если бы не видел собственными глазами. Дальше были еще комнаты, пустые и нет. И только в самом сердце комплекса они нашли первого офицера. А потом еще и еще… Он глядел на мужчину, лежащего на узкой кровати, одетого в черную форму, безупречно облегающую безжизненное тело, как будто приготовленного для похорон. Взгляд привлекло лицо и длинные густые серебристые волосы, примета человека, известного всем от Лондона до Нижнего Новгорода – Черный Генерал, Крымский Лев. - Выйдите, - приказал он. Все подчинились с громким: - Есть, товарищ генерал-полковник! Он посмотрел на стол. Там, аккуратно разложенные, лежали все символы власти. Подумалось вдруг взять один из них, но они были холодны и бессмысленны без того, кто придавал им силу. Его взгляд вернулся к телу на кровати. Он наклонился и провел пальцами по длинным шелковистым волосам, распрямляя спутанные последней судорогой агонии пряди, ровно укладывая их вдоль неподвижного тела, затем положил одну сильную, но изящную руку на широкую грудь, и другую поверх нее. Генералоберст СС в своем смертном сне выглядел так мирно, почти как ангел. - Теперь все позади. Да упокоится душа твоя с миром, друг. Губы мазнули по бледным губам в последний раз, что останется в памяти навсегда. Он отвернулся и вышел. Чтобы увидеть другие тела, принадлежавшие женщинам и детям, этой гротескной выставке смерти и разрушения, чтобы собрать что-нибудь ценное, наподобие запоздавшей дани, чтобы найти ответы и смысл в хаосе и безумии. А над крышами Берлина в свете восходящего солнца трепетали красные флаги со скрещенными серпом и молотом. Примечания: (1) Оберстгруппенфюрер — высшее звание в СС начиная с апреля 1942 года (прим. переводчика) (2) Генералоберст (генерал-полковник, прим. переводчика) – я знаю, это может смущать. Здесь звание Сефирота – Генералоберст войск СС (военные формирования отрядов охраны (СС) – прим. переводчика) или Генералоберст для краткости, ибо я поместил его в войска СС, а звания там несколько отличаются от всех остальных. Генезис называет его Генералом, ибо тогда он был лишь Генералом войск СС, или Генералом для краткости, что эквивалентно званию Генерала на английском языке, которое я и употребляю в данном повествовании (прим. автора). (3) Женевская Конвенция – и не смотрите на меня так. Третья конвенция, описывающая принципы обращения с военнопленными, была принята в 1929. Так, что она была абсолютно применима (при желании) во время Второй Мировой войны (прим. автора). (4) Гитлерюгенд – молодежная организация НСДАП (прим. переводчика). (5) Кригсмарине - официальное наименование германских военно-морских сил в эпоху Третьего рейха (прим. переводчика). (6) Зиг-руна – символ в виде буквы «S», наносимый парой на форму членов СС. Члены Гитлерюгенда носили лишь одну руну (прим. автора). (7) Камерадшафтсфюрер – звание в Гитленюгенде, аналог командира отряда (прим. переводчика). (8) Есть! (нем.)- (прим. переводчика). (9) Фольксштурм – отряд народного ополчения (прим. переводчика). (10) Бригадефюрер - специальное звание высших должностных лиц СС, соответствовало армейскому званию генерал-майор (прим. переводчика). (11) Генерал Зима - распространенное на западе клише об “ужасающих” зимах в России, якобы приводящих в негодность любое вооружение (прим.переводчика). Более подробно здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/Генерал_Мороз#Вторжение_гитлеровской_коалиции (12) Wille und Macht – регулярное издание журнала «Wille und Macht» (Воля и Власть), официально издавалось Гитлерюгендом (прим. автора). (13) Mein Kampf – «Моя борьба» - автобиографическая книга лидера нацистской партии Адольфа Гитлера (прим. переводчика). (14) Тиргартен - район Берлина в составе административного округа Митте (прим. переводчика). (15) Унтерменьш – недочеловек (прим.переводчика). (16) Винтовка Токарева – хотя разработка автомата Калашникова началась в 1944, первое поступление на вооружение было осуществлено только в 1946. Так что Русские не штурмовали Берлин, размахивая Калашниковыми. В основном, они были вооружены винтовками Мосина, но, мы все знаем, что Генезис был элитой (прим. автора).