Птичьи слезы

Я стою на берегу моря. Шальной ветер уносит куда-то вдаль вопли белесых чаек, снующих среди вихрастых облоков во все стороны света. Вот только птицы умнее людей — им не нужен компас или испещренная, словно боевыми шрамами, меридианами и параллелями карта. Птицы вольны следовать зову сердца — инстинкту, седьмому чувству, да даже собственному сумасбродству — так почему бы нам не быть, как птицы? Не берусь клясться о точности, но, кажется, смысл был именно таков. Пожалуйста, не уверяй меня в обратном; мне так не хочется увериться в своих опасениях. Эти слова, в легкую тогда слетевшие с твоих уст, въелись в мои мысли и царапинами отпечатались где-то под ребрами. Знаю, ты не оценишь поэтики; для тебя всегда была важнее филигранная точность, и знаю, что не поверишь мне, когда я скажу, что выцарапанные калиграфические буквы на костях (обязательно с завитушками на концах, так, как ты сосредоточенно вырисовывал их на салфетках и чеках из книжного) порой отдают фантомной болью; именно поэтому — не скажу. Мои слова никогда не могли занять достойного места в твоих мыслях, никогда ты не придавал им той важности, какой одаривал заковыристые высказывания философов и пространственные рассуждения местного сумасшедшего пропьянчуги — прости, конечно же, не так; я вновь забываю, как ты чувствителен к нему, этому блуждающему мыслителю, которого почтенно зовешь Виктором и чьи слова можешь проглатывать часами подряд, благоговейно впитывая в себя их сакральный смысл. Порой мне думается: стал бы ты ловить каждое мое слово, будь я старше на полвека и зависима от рюмки, что от воздуха? Конечно, нет. Ты никогда не слушал. А помнишь, тогда, на этой самой набережной? Не нужно лгать и увиливать; знаю, что помнишь. Не так детально, как я, конечно. Сентиментальность никогда не была твоей чертой. Помню, ветер был промозглый, по-декабрьски колючий и хлесткий. Щеки алели от цепкого холода, напоминая о лупочных лицах херувимов — жителей облупленных древних картин и поднебесных ватикаснских сводов. Момент пропах дымом твоих сигарет — ты выкуривал одну за другой, размышляя о чем-то несомненно важном, но они не приносили тебе покоя, потому что были сладкими на нюх. Мне говорили, что ты курил их, чтобы у меня от едкого запаха табака не кружилась голова. Как мне хотелось верить в эти слова. Помню, ты снова говорил что-то о птицах… Эти хрустальные твари были для тебя особенными, как живая метафора, дышащие небесные богини, возвышенные в своих думах, недоступных наивному человеку. Я слушала тебя, мечтая расправить пушистые перья в твоих словах. Твои речи всегда находили отклик в моем нутре; было в них что-то такое приторно-притягательное, что не давало моей душе успокоиться. Я не помню точно всех действий до и после того, как ты поцеловал меня. Одно дыхание на двоих, с привкусом табака и вишневых леденцов; колющий губы мороз и трепетание ресниц-иголочек, покрытых белесым инеем. Зачем ты сделал это? Мы прекрасно понимали, что вовсе не правильные друг для друга люди, так для чего? Я любила тебя — видит Бог, любила чисто и искренне, слепо и наивно, как не полюблю уже, кажется, никого — но то была иная любовь. Трепет перед твоим инакомыслием, восхищение твоей жеребцовой статью и непоколебимой уверенностью в истинности философских росказней. А ты во мне нашел преданного слушателя и верного последователя. Физическая привязанность никогда не была первостепенной в нашем маленьком мире. Твои мысли до сих пор остаются для меня загадкой, ведь импульсивные поступки, как сентиментальность, были тебе чужды. Тот порыв ничего не изменил — ни в худшую, ни в лучшую сторону. Все продолжало планомерно катиться под откос. И вот я здесь. Соленый ветер хлещет в лицо, путая волосы, а недовольные облака проносятся куда-то на север. А, может, и юг… У меня нет компаса. Я не использую и карты, как дань уважения твоим словам. Веду носом по ветру — чувствую перечный запах сигарет. Усмехаюсь. Здравствуй, милый. Или мирского «привет» тебе будет недостаточно? Конечно, будет. Что ж…  — Чайки сегодня кричат особенно грустно. Не о нас ли они плачут?..