— Я с вами спать не буду, за кого вы меня принимаете? — возмущается Сочжон, пытаясь оттолкнуть его от себя и чувствуя злость.
Эта работа была ей необходима, потому что платили много. Единственное, к чему она была не готова —
состояние Джина. Он не был в депрессии или состоянии шока, которое в его ситуации было бы вполне вероятным. Он был обозлен на весь мир и на людей, формирующих его. Она не была дипломированным специалистом, даже университет не смогла закончить, забросив учёбу на последнем году, поэтому она уже сомневается, что может ему помочь.
— Предыдущий психолог мне нравилась больше, как-то посговорчивее была, — Джин отходит от неё, усмехаясь и доставая из кармана брюк пачку сигарет. — Будете? — она отрицательно качает головой, после чего он продолжает: —
Вы действительно собирались промывать мне мозги?
Его голос звучит неверяще и почти жалобно, а взгляд — теряется на уровне пола, замирая. Джин бесцельно вертит в руках сигареты, обдумывая сложившуюся ситуацию, и чувствует внутри такую бурю эмоций, что дышать трудно. Говорить. Слушать.
Не злиться.
— За последние два месяца я столько таких психологов видел, — он начинает, зажимая губами фильтр, но не прикуривая почему-то. — Они бросались мне на шею ещё с порога, — усмехается горько, в воспоминаниях дрейфуя. —
Если я не в себе, то я неразборчив — мнение, погубившее их карьеру, — выплёвывает сигарету на пол, наступая носком кроссовок на неё и пряча в полуопущенных веках горечь. — Вы же знали, что мой случай заранее обречён на провал?
Не смотрит на неё.
Знает совершенно точно, что это так, потому что всеми силами старался создать себе такую репутацию, чтобы никто не захотел подойти ближе, чем на несколько метров. И вот уже месяц мог жить спокойно — относительно, конечно, но всё же.
— Я слышала, что трое предыдущих психологов, которые работали с вами, вынуждены были уволиться по собственному… — она начинает уверенно, но внезапно осекается, закусывая на мгновение губу. — Видимо, не по
собственному желанию.
Джин усмехается, а взгляд с пола поднять всё же не решается.
— Они были дешёвками, — он говорит, прикрывая глаза. — И пользовались моей беспомощностью.
—
Беспомощностью? — вторит она, почти насмешливо выгибая бровь.
— Просто сейчас мне получше, — объясняет он, — я был совершенно раздавлен после смерти
Соён.
И он замолкает, погружаясь в собственные мысли, в воспоминания, в отчаяние. Почему боль не уходит, хотя прошло уже довольно много времени? Почему слизистую жжет, хотя слёз внутри нет и никогда не было? Почему Джин позволяет себе говорить об этом так просто, словно это совершенно ничего не значит?
—
Соён — это ваша жена? — бьёт внезапно по сознанию слишком неожиданно, и он даже морщится, словно его ударили очень-очень сильно.
И
больно.
—
Да, — на выдохе.
Слишком больно.
— Расскажите мне о ней, — просит Сочжон ненавязчиво, словно боясь спугнуть.
— Я не могу, — отчаянно.
— Господин Ким, послушайте, я действительно хочу вам помочь, — проникает в сознание мучительным шепотом, от которого голова на маленькие кусочки раскалывается, а сердце начинает кровоточить.
У книг нет сердца, Джин поэтому теряется в них круглосуточно.
У книг нет чувств, поэтому ему легче наедине с ними.
У книг нет души, поэтому он так стремится в них забыться.
У книг есть только истории, которые каждый
читает по-своему.
Истории,
в которых каждый читает себя, смеясь над ошибками и поучая за глупости — так боль переживается легче, Джин осознаёт это и отпускает себя.
— Не называйте меня так, это даже звучит противно, — шипит, поднимая взгляд.
— Простите, — кланяется Сочжон, искренне сожалея о своём промахе.
— Она была моим смыслом, — выдыхает он тихо, зарываясь в свои волосы руками. — Она была всем для меня, а я… всегда делал недостаточно.
— Почему вы так думаете? — спрашивает она, подходя к нему ближе, чем стоило, чтобы сохранить дистанцию.
— Потому что я днями просиживал за письменным столом, — объясняет он, пытаясь ком в горле хоть немного дальше протолкнуть, — постоянно заебывал её своими
воображаемыми проблемами, а на её
реальные мне было плевать. Я ничего не сделал, чтобы
она выжила, — на выдохе продолжает, внезапно чувствуя, как воздух в лёгких заканчивается, — и продолжаю ничего не делать, чтобы выжить.
— Может, стоит начать с малого? — предлагает Сочжон, осторожно опуская свою руку ему на плечо и лишь немного сжимая.
—
Я изнутри прогнил, — горько усмехается он, она даже, кажется, эту горечь почти на языке чувствует, потому что её столько, сколько вынести невозможно. — Ни с большого, ни с малого начинать не стоит. Вам бы уйти, госпожа Психолог, — меняет тему он, скидывая её руку, и смотрит умоляюще, потому что совершенно невыносимо думать об этом и вспоминать. — Пока мне не стало хуже, потому что за подавленностью от приёма наркотиков следует агрессия, я не хочу сделать вам больно.
Джин видит, как на её лице появляется испуг. Всего на мгновение, потом снова гаснет. Но решимости в её глазах значительно больше, чем в его. Потому что он раздавлен грузом воспоминаний, а она…
нет.
— Госпо… — начинает она по привычке, но тут же замолкает, исправляясь. — Сокджин, я останусь до тех пор, пока вы не будете в порядке.
Сочжон теряется на мгновение, замечая насмешку в его взгляде и едва замаскированную боль.
—
Никогда, — выплёвывает он, отходя от неё подальше, словно боится принять помощь. Или даже без «словно». — Я никогда не буду.
Его слова сквозят отчаянием, таким натуральным, что почти физически ощутимым. И раздражением, которое он даже скрывать не пытается. Потому что не хочет снова чувствовать собственную ничтожность, как тогда. Он ничего не смог сделать, потому что был так загружен работой, что забыл встретить её.
— Почему вы вините себя в её смерти? — спрашивает она осторожно, замечая, как его фигура у окна напрягается.
—
Я же не в себе, не берите в голову.
Когда он поворачивается к ней лицом, там совсем ничего не читается. Только глубоко-глубоко, на дне огромных чёрных зрачков, плещутся отголоски боли, которой слишком много, чтобы суметь спрятать её всю внутри.
— Почему вы так ненавидите людей? — снова спрашивает она, делая шаг к нему.
— Людям важны только они сами, поэтому я ненавижу их. Эти чёртовы твари не спасли мою Соён, — его голос дрожит, а в глазах, кажется, стоят слёзы.
— Вы не можете винить их.
—
Но виню, — почти кричит Джин, и Сочжон вздрагивает. — Этот чёртов мир отобрал у меня всё, чем я жил.
У меня ничего нет, — горько. —
Во мне больше ничего нет.
Он опускает голову вниз, потирает лицо ладонями, отгоняя воспоминания и чувствуя пустоту внутри как нельзя сильно. В нём ничего нет, кроме комка боли и отчаяния, которые не уходят даже спустя время.
— Вы неправы, — слышится словно издалека голос Сочжон, и Джин усмехается её наивности. Она не сможет помочь. Никто не сможет.
— Я прав, чёрт возьми, и вы знаете это, — он срывается, сжимая руки в кулаки и замечая страх в глазах напротив. — Я чувствую, что дыра во мне растёт с каждым днём всё быстрее, — разжимает кулаки, оседая на пол и словно в бреду продолжая: —
Внутри пусто. Я пустышка.
Она опускается рядом с ним, прижимая к себе и чувствуя аномально частое сердцебиение. Ей невероятно жаль его, даже сердце сжимается в груди.
— Вам нужно успокоиться, — шепчет она, гладя его по спине.
— Мне нужно расслабиться, — очень двусмысленно выдыхает он, прижимаясь к ней сильнее.
— Вам нужно выговориться, — выдавливает она, стараясь не чувствовать насмешку в его голосе.
— Мне нужно развлечься…
—
Отпустите, — она пытается выбраться из плена его рук, но натыкается взглядом на его опасную ухмылку.
— Госпожа Психолог, а вы знали, что мой отец оправляет ко мне «специалистов», чтобы я забыл об утрате посредством их тел? — она отрицательно машет головой, и Джин продолжает уже тише: — Теперь знаете.
Он отпускает её, заливисто смеясь и наблюдая, как она подхватывается на ноги и хватает сумочку со стула рядом, бросаясь к двери, но почему-то замирая там:
— Это был несчастный случай, вы не должны винить кого-нибудь, тем более — себя.
Не горе от утраты жены
убило вас, вы совершили
суицид, когда перестали жить дальше.
— Просто вы не знаете, как страшно хоронить
нерождённых, — он поднимается с пола, берёт в руки бутылку виски и делает несколько больших глотков. — Вы ничего не знаете, чтобы говорить
так.
— Ваша жена была беременна? — спрашивает она и чувствует, как слёзы на глаза наворачиваются.
— Расскажите мне,
как жить дальше, госпожа Психолог, — просит Джин, снова отпивая немного из бутылки. — Или не приходите больше, — он опускает взгляд в пол. —
Никогда.
— Напишите о своей боли, — произносит она, открывая дверь. —
Никому не нужны бездушные сказки,
людям в книгах нужны люди. Потому что только когда у человека внутри живут истории, насквозь пропитанные болью, он становится книгой, которую хочется прочитать, Сокджин. Этот чёртов мир хочет прочитать вашу, перестаньте прятать её под подушку.
И она уходит, тихо прикрыв за собой дверь.
Джин оседает на пол, пустым взглядом упираясь в свои руки, которые сейчас почему-то дрожат. Он так долго хотел избавиться от дыры внутри, что, кажется, не заметил, что жил в ней. Питал её. Стремился к ней. Хоронил себя внутри неё, рядом с остывшими воспоминаниями. Он тянется к кровати, достаёт из-под подушки измятую нерезкую фотографию и улыбается ей.
— Джин, талант не измеряется тиражом изданных книг или количеством написанных произведений, — произносит однажды Соён, когда он складывает очередную рукопись на полку «бракованных». — Талант внутри тебя, ты просто скрываешь его от других, открой себя, тогда читатели потянутся к тебе.
— Я дурак, что ли, писать о себе? — отвечает тогда Джин и уходит, снова запираясь в своём кабинете.
Писатель всегда прячется за своими персонажами, срывая с них маски бездуховности и порока, чтобы однажды с ужасом осознать, что его собственная маска уже намертво впечаталась в лицо.
— Соён, — протягивает Джин, проводя по фотографии большим пальцем. — Ты всегда знала, что я делаю это неправильно, да? Я конченый эгоист, потому что
никогда не слышал тебя… — он шумно сглатывает вставший в горле ком. — Я думал, что
книга, которая помогает мне продолжать жить, — ты, но… — он замолкает, осматривая квартиру, заполненную бестолковыми попытками возвести себя в статус писателя. — Оказывается,
Ким Сокджин — книга, в которой я выжил.
Он смеётся заливисто, позволяет слезинкам копиться в уголках глаз и даже сползать вниз по щекам, обжигая. Он так долго, чёрт возьми, убивал себя, чтобы только сейчас понять, что спасён.
Книги — вечность, запечатляющая жизнь как символ конечности всего.
В этом вся прелесть, Джин теперь понимает.
Он раньше всегда говорил, что
истории хотят быть рассказанными, а книги — прочитанными. И только сейчас понимает, что готов рассказать
свою…
Ведь этому миру не нужны мечтатели, они ему просто необходимы.
