Коллекционер квантовых катастроф

Скучно. Хотелось спать, хотелось наконец-то принять душ и переодеться. Рубашка давно высохла сама по себе, но лучше от этого не стало – на коже по-прежнему ощущались следы промозглой ночи, липкого страха и горячего, нераспознанного мозгом возбуждения… Он устал. Ночь незаметно растворилась в ленивом рассвете, и тот упрямо полз к полудню, расталкивая бледным, размытым солнцем пепельные облака над влажными от ночного дождя крышами домов через улицу напротив. В желудке урчало, да так громко, что на него уже начали откровенно коситься джентльмены в отшитых на заказ профессионально дорогих костюмах, перебиравшие стопку документов, сваленных на стол после отбытия полицейских. Некстати вспомнилась холодная телятина в беконе и половинка яблочного пирога, вероятно, уже засохшего, но сейчас сошел бы и он… и чай. Горячий, крепкий, с терпким вкусом апельсиновых цукатов и кардамона. Джон вздохнул. Ему еще повезло… вернее, нет, не так… Не повезло. Он ошибся. Дважды. И даже трижды. Во-первых, он недооценил парамедиков. Он вообще не был уверен, что к ним вышлют бригаду – как работает система, доктор Уотсон знал лучше многих, а соврать, что пациент находится на грани жизни и смерти у него не повернулся язык. На большую часть стандартных вопросов диспетчера он ответил совершено честно. …передозировка… ничего конкретного, но амфетамин и ЛСД в анамнезе определенно, …дыхание поверхностное, затрудненное, …сознание …какое к черту сознание у идиота, употребившего разом гребаный коктейль??? …отсутствует, …зрачки… нет, не надо о безумии, что тяжело ворочается в их глубине… реакция слабо выраженная, …сердечная деятельность неравномерная, вероятна асистолия, пульс прерывистый, …рвотный рефлекс… это да, это как раз без проблем, более чем достаточно… домработница вполне оценит состояние афганского ковра… хм. Он точно знал - они не тянут на категорию выше «желтой»*, но, наверное, в его голосе было что-то… или просто у лондонской неотложки выдалось на редкость скучное дежурство. Чушь. Простое везение… ведь так? Машина просигналила у входа спустя восемь минут после того, как Джон положил трубку. В Хаверинге нет круглосуточных клиник, и Холмса, скорее всего, примет… если примет… или Independent Hospital, или Сейнт Томас… или, если повезет Сэйнт Бартоломью… старый добрый Бартс, храни его, боже. У Джона стало доброй традицией возвращаться в его стены, чтобы пройти магистрат. Снова… спустя очередные тридцать-сорок лет, с замиранием сердца надеясь, что никто из старой профессуры не вспомнит в его непримечательной физиономии реинкарнацию одного из интернов. И все же машина прибыла. И даже доктор в лице выдающегося статью мужчины с норвежской бородкой был предельно вежлив и тактичен, пока не спросил у бледного до синевы, неприязненно зыркавшего на него пациента в неожиданно ясном сознании… укоризненный взгляд в сторону Джона… что именно он принимал. Несостоявшийся «желтый код» театрально закатил глаза и нехотя протянул смятый листок, вырванный из крошечного блокнота и плотно исписанный беглым неровным почерком. Норвежским у врача оказалась не только внешность, но и самообладание - впечатление от списка выдала лишь взлетевшая бровь, крайне удивленная, что после всего пациент жив, контактен, не слишком рад подоспевшей к нему помощи, а не пребывает в состоянии бессознательного, малоэмоционального растения. Впрочем, потомок Нибелунгов видал еще и не таких …ничего ты не знаешь, Джон Сноу… и дальнейшие его действия носили абсолютно профессиональный характер – от калейдоскопа доведенной до автоматизма семиотики до команд медсестре, исполнявшей их с хладнокровием армейского капрала в условиях боевого маршброска. За следующую четверть часа пациент получил краткую, но исчерпывающую диагностику, кислородную маску, налоксон и реамберин внутривенно и настоятельные рекомендации по токсикологическому скринингу с последующим плазмоферезом в стационаре. Немедленно. Никогда еще спокойный до бесчувствия врач не слышал, чтобы наркоман, только-только переживший клиническую смерть, отказывался от госпитализации с таким возмутительным упрямством. Медикаментозная блокада едва высветлила черные тени вокруг глаз, а он уже сыпал язвительными комментариями по поводу того, что доктору Л. Стромму следует присматривать не за увлечением жены, в лице учителя их дочери… совершенно невинного по сути… а за увлечением любовника, который… Доктор хладнокровно пообещал Холмсу пять кубиков галоперидола, если он не закроет рот самостоятельно и не придержит нелепые фантазии при себе. Кривая ухмылка вернула угрозу вместе с теорией корреляции между матримониальным гиперконтролем и склонностью к самоудовлетворению. Скандинав перешел на язык предков в интересной непереводимой интерпретации, предварительно вежливо попросив медсестру пригласить водителя с носилками и страховочными ремнями… Джон слушал их перебранку с безопасного расстояния с чувством приятной эмоциональной глухоты и опустошенности. Недолго. Ибо прямо в этот момент в повышенный тон ненаучной дискуссии вклинилась его вторая ошибка. Джон недооценил хроническую бессонницу и прекрасное зрение миссис Фуллерт, владелицы углового дома в пятидесяти ярдах выше по той же улице, из окна спальни которой отлично просматривалась его собственная калитка, возле которой все еще торчит, как сигнальный маяк, роскошный четырехцилиндровый демон. Шестьдесят лет жизненного опыта старой леди не могли не вызвать интереса к его вызывающему присутствию возле жилища уважаемого джентльмена, которым она считала его, Джона Уотсона последние двадцать лет, и это присутствие не могло значить ничего иного, как вторжение в добропорядочный дом кого-то из тех типов, что орали непристойности в пабах по пятницам и бросали бутылки в полицейских во время возмутительных сборищ возле парламента, на Даунинг-стрит или Пикадилли. И, разумеется, миссис Фуллерт вызвала полицию. … Джон вспомнил, что так и не запер дверь, когда внизу послышался шум, шаги разнеслись по старой лестнице, и в гостиную ввалился небольшой отряд в количестве двух патрульных и стихийно примкнувшего к ним крепкого рослого мужчины с носилками, свернутыми в рулон и перехваченными широкими ремнями на самозатяжных креплениях. Два ярких луча фонарей ударили в лицо сначала доктора, потом Холмса и медсестры, под конец, нащупав и Джона в его кресле на самом краю драматичной мизансцены, полностью игнорируя включенное на всю катушку освещение. Спорщики замолкли на половине фразы, уставившись на вооруженных стражей порядка* с совершенно разным выражением лиц – от растерянности наконец-то выведенного из себя варяга, до живого профессионального интереса самоназначенного детектива… и Джон неожиданно вспомнил, при каких именно обстоятельствах свела их судьба. Мужчина с полноразмерными носилками внес свою лепту в атмосферу разыгравшегося абсурда, громко поинтересовавшись, где труп, и, представив, что именно о нем будут говорить в Хаверинге ближайшую пару лет, как он будет объяснять это все знакомым и соседям… если у него к тому времени останутся соседи и знакомые… байк, скорая, полиция, вой сирен и рождественский калейдоскоп на полквартала посреди ночи… Джон устало уронил горящее лицо в подставленные ладони и застонал. … Тело ныло и болело везде, где только возможно, будто он попал в дробилку, а не подрался… ладно, ладно, не подрался, а стукнул всего разок – но болело почему-то именно у него, в то время как «жертва» прямо сейчас энергично препиралась с неким господином, завернувшись в волочившийся хвостом плед, неловко придерживая его на груди, торчавшей среди клетчатых складок, как торс Давидового изваяния. Господин ни сколько не впечатлился мраморными пальцами, размахивавшими в опасной близости от его лица, словно подобное было чем-то обыденным и даже привычным. Холодная улыбка тонких губ лишь раз дернула их кончики – на строго вымеренные миллиметры, будто где-то внутри сработал механизм, затронувший всего одну из пятидесяти семи лицевых мышц. Где-то в глубине, в прихожей двумя лестничными пролетами ниже, послышался знакомый голос. Знакомый настолько, что Джон беспокойно заерзал, лихорадочно прикидывая, действительно ли ему послышалось или невезение все еще отрабатывало свои запоздалые бонусы. Он не представлял, что сказать инспектору по поводу своей внезапной юности – единственное и самое идиотское в мире «я все могу объяснить» щипало язык, как кислота. Но, уже если начистоту… он не мог ничего объяснить, даже рассказав чистую правду. Джон очень надеялся, что Грег его не вспомнит. Но Грег помнил. И не так, как в принципе должен был после всего случившегося. Напряженный, скорее озабоченный, чем удивленный, он быстро пересек комнату, умело лавируя между расставленным, будто шахматы на доске, контингентом и, остановившись в дюйме за спиной, тронул рукав прямого, как шахматная доска господина и что-то прошептал ему на ухо. От совершенного святотатства Джон почему-то вздрогнул, ожидая немедленных последствий… от господина, бесцеремонно вторгшегося не только в его дом, но, кажется, и в жизнь одновременно, веяло чем-то знакомым – силой, тяжелой тектонической мощью… безусловной, безграничной властью, стоящей не только над государственными законами, но и над законами мироздания… Джон чувствовал его присутствие, как плотный туман, как густой, обволакивающий смог, заполняющий все пространство – внутри и снаружи первородным страхом перед несуществующими богами и существующими меняющими… перед надлюдьми… Но ничего не случилось. Его не поразила молния, не застрелила охрана, его словно не заметили вовсе. Охрана рыцарски хранила молчание, спорщики исполняли свой бессмысленный, продолжавшийся не первый год диспут, а Грег теперь смотрел на Джона в упор и качал головой. С сожалением, неодобрительно - так просто, что у Джона на переносице образовалась его старая знакомая «ничего-непонимаю» складка… захотелось посмотреться в зеркало – может, все случившееся в последние дни-часы-вечность ему просто почудилось? Он вдруг понял, что совершенно не заметил, когда именно медиков и полицейских сменили вежливые люди в стандартно идеальных костюмах. Последнее, что он запомнил - как протянул свои водительские права сержанту, с запоздалым ужасом вспомнив, что они просрочены еще в восьмидесятые прошлого столетия. Спасибо, что ему не надели наручники, после того, как посреди ночи обнаружили в чужом доме в компании наркомана. …это Ваш дом, сэр? …нет, родственник просил присмотреть за ним, пока будет в отъезде… …письменное распоряжение? …возможно, телеграмма? …нет, это было срочно… телефонный звонок… …двести миль? Вы действительно проехали двести миль ночью из-за одного звонка? …это семейное дело, сэр… долго объяснять… …полагаю, в участке у Вас будет достаточно времени… документы, пожалуйста. Вообще-то все его документы в этот момент преспокойно лежали в сейфе кабинета, и прямо сейчас в них проступали свежие даты, регистрационные номера, фамилии подписантов и заверительные нотариальные печати. В сущности, в этом по большей части и состояла работа его кураторов – в случае смены личности позволить проводнику безболезненно и без лишнего шума вписаться в новую реальность, не вызывая вопросов ни у правоохранительных служб, ни… по-возможности, ибо случайности даже при их исключительных возможностях никто не отменял… у ближайшего человеческого окружения. Но Джон не мог ни добраться до них, ни попросить подождать офицеров, пока он быстренько пороется в не принадлежащих ему документах не принадлежащего ему сейфа в кабинете не принадлежащего ему – пока – дома. И рука - сама собой – вытащила из внутреннего кармана старую потрепанную книжку с короной и положила ее на раскрытую ладонь. Наверное, он моргнул, но в какой-то момент этого незамысловатого действия красный коленкор странным образом трансформировался в слегка потертый, но вполне современный кусок пластика с цветной фотографией и британским флагом. - Уотсон Джон Хэмиш, Танглин Хилл, Терлстон, Девоншир… говорят, сказочное место… Хэмиш? Черт возьми, это шутка, да? Хэмиш??? Каждый раз, меняя личность, ему оставляли прежними фамилию и первое имя, переписывая лишь второе, и он еще ни разу не угадал, что будет в следующий раз. Ему уже «посчастливилось» побывать Эскотом, Гилбертом и Ноа. Он вытерпел даже Карбрея, но это… это… Но что сделано, то сделано – прямо сейчас в многочисленных документах, компьютерных базах и регистрационных книгах возникали новые строчки. У людей – совсем ему неизвестных – новые воспоминания и редкие фото… достаточно, чтобы сделать прошлое настоящим, но ничего такого, чтобы дать хоть какие-то зацепки для постороннего любопытства. Или расследования. Ему ничего не оставалось, как просто кивнуть. Как бы то ни было, объяснить присутствие своих отпечатков по всему дому ему было бы еще сложней. - …по горло твоими «передовыми конфиденциальными» клиниками. И передовыми конфиденциальными докторами… и твоей неустанной заботой тоже… не вмешивай в свои мотивы братскую любовь, Майкрофт, она не идет к этому галстуку и часам. В следующий раз выбери что-нибудь более… демократичное… нет, я в полном порядке… вот, на мне плед и капельница… чего ты еще хочешь? На то пошло, у меня уже есть свой доктор… Что значит «какой»? В твоем блокноте о нем целых две строчки. Признай, тебя просто бесит, что он не продается… Как почему? Ты его видел… попробуй, ставлю соверен против твоего «Джекила и Хайда»… да, тот самый… нет, шантаж не считается… впрочем, как пожелаешь, ты все равно им ничего не добьешься… уверен, что… Джон? Он понял, что какое-то время прислушивается, что смысл слов только-только начал доходить до его сознания – какая-то странная смесь абсурда и реальность… они говорили о нем? Двое мужчин до ужаса похожих друг на друга красивой римской статью… даже если на одном была устрашающая министерская тройка и часы в кармашке, а на втором бесформенный плед, и пластиковый катетер тянулся к инфузионному пакету, который с невозмутимостью медицинского штатива держал на вытянутой руке кто-то из охраны. Они по-прежнему о чем-то спорили – он по-прежнему не мог ухватить сути, но от чего-то хотел, чтобы они перестали… и не понимал – что все эти люди по-прежнему делают в его доме… в его доме. Куда подевался Грег, и что ему, Джону Уотсону со всем этим делать, потому что так плохо себя он не чувствовал очень давно… с того, заберите его, черти, дня, когда «450 Turkish Peabody»* разворотил его красивый красный мундир и грудину. И Джон не умер только потому, что проводники не умирают, если их меняющие хорошо за ними присматривают… Наверное, он простыл, промокнув под дурацким дождем во время дурацкой гонки… озноб ползал ржавой проволокой вдоль позвонков, неровно прошивая скулящие мышцы, и ему все время хотелось завалиться на бок, свернуться в комок и прикрыть глаза руками, чтобы тусклый утренний свет не резал глазные яблоки, будто бритвой… Да что с ним такое? Эти двое все еще смотрели на него, как на причудливое явление, словно это явление им было что-то должно… а по его скромному мнению, скорее возмутительно пялились, и он уже не мог вынести этого мучительного ожидания – ему нечего было сказать – его меняющий почему-то не торопился выполнить свои менторские и карающие обязанности, застряв бог знает где по бог знает каким, никому не ведомым причинам… и он точно знал – меняющие ничего без причины не делают… особенно не бросают своих подопечных и свои обязанности. Кстати, об обязанностях… Он опустил взгляд на свои руки. Из-под рукавов отчетливо выглядывала темная плотная вязь без единого просвета и разрыва в завитках и спиралях. Это то, о чем он думает? Это всегда так??? Никогда, за всю свою жизнь он ни мгновения не чувствовал себя настолько плохо. Отключенный от энергетической магистрали элемент, выдранная из схемы, пустая использованная батарейка… неужели люди по эту сторону чувствуют себя так всегда? Без привычной квантовой подпитки, метаболизм буксовал, рассыпался, мучительно пытаясь выровнять нарушенный баланс, но выстроить новые обменные потоки вот так в одночасье не мог. И Джон чувствовал себя по-настоящему больным, разбитым, сломанным… отвратительно слабым даже для нома – обыкновенным. …Джон? Голос пробился, будто через ватную подушку, он поднял глаза, и одного судорожного, рвущего трахею вдоха хватило, чтобы наполнить легкие воздухом, как холодной воды, набранной в пригоршни. - Какого черта тут происходит, - он встал, стараясь держаться настолько ровно, насколько хватало его покосившегося вестибулярного аппарата и не вовремя вернувшейся психомсоматики… да-да, он в курсе ее природы, он все-таки врач, черт побери. – Если мистеру Холмсу уже лучше, а судя по всему, ему определенно лучше, не могли бы вы решать остальные свои разногласия где-то еще. У меня была не самая лучшая ночь, и… - Вам придется присмотреть за Шерлоком некоторое время, доктор Уотсон. У патриция в Gieves & Hawkes* были теплые ореховые глаза и настолько абсолютный арктический лед в голосе, что у Джона заныли зубы. Ну нет… - С чего бы? Насколько я вижу, у Вас есть собственный штат отличных нянек. Да и хорошая клиника тоже подойдет, - небольшой рост не давал даже приблизительно дотянуться до уровня их самомнения, но Джон давно привык, что дело не в размере. - Три или четыре дня будет вполне достаточно, - мистер со вздохом достал брегет, крышка которого открылась с мягким приятным звуком, кокон в шотландке хмыкнул и раздраженно дернул плечом, едва не вырвав катетер из инфузора. - Сэр. – Джон вздохнул, - это плохая затея, даже если не считать проблем с полицией и соседями. У меня ни желания, ни потребности в частной практике… - Как и работы в ближайшее время, – одна каштановая бровь приподнялась. – К тому же, Ваша собственность не пострадает, у Шерлока своя квартира, там Вам будет удобней – это почти в центре. - Простите, что? – Джон сделал шаг вперед и почти столкнулся с дорогим костюмом. – Я еще и переехать должен? Повторю – с чего бы? Часы захлопнулись с мягким клацаньем и спрятались в уютный кармашек. - Джон Уотсон, двадцать шесть лет*, школа военно-медицинской подготовки в Киу Бэррекс, хирургия и боевые травмы, четыре года в отдельном стрелковом подразделении Пятого Нортумберлендского полка, район Шанджои провинции Забул, Афганистан. Два ранения, из них одно осколочное, комиссован после контузии в две тысячи восемнадцатом для последующей реабилитации и восстановления лицензии, что маловероятно при наличии посттравматического синдрома и тремора левой руки. Полагаю, с подобным послужным списком и сомнительным диагнозом будет не так просто найти работу в Лондоне. Я что-то упустил? Если у сарказма есть вкус, то Джон прямо сейчас чувствовал его на языке – едкая, хинная горечь и вязкая патока, першившая в горле. - Это касается только меня и моих семейных обязательств, - протолкнуть этот кусок было непросто. - Ах, Вы о той странной традиции наследования? Уверяю, Ваш родственник не будет возражать, если Вы вернетесь к своим обязательствам чуть позже. К тому же, наше сотрудничество в будущем может оказаться более чем выгодным. Разумеется, для Вас… Джон. - Не нуждаюсь, - злость натянула струну, и Джон вытянулся, будто на плацу, упрямо вздернув подбородок. - Джон… - кто-то тронул его за рукав… мягко, осторожно… знакомо? – Джон. - Не сейчас, - он почти оторвал от себя хватку тонких пальцев, но обернулся. …помоги мне. Глаза, глаза, что смотрели на него так… так… так… Джон однажды держал в руках окатанный в кабошон эфиопский опал – «разрушитель жизни», кажется так их называют на родине? И такие же точно опалы сейчас смотрели на него с бледного, угловатого лица – он уже знает – они разрушат его жизнь… очень скоро… но это, как стоять у самой пропасти и не шагнуть вперед – немыслимо… Черная тень в «униформе» качнулась за спиной, приноравливая полупустую капельницу к беспокойному «объекту»… не защита, конвой… Джон никогда не был конвоиром, он под конвоем всю свою жизнь. - Мне нужно письменное согласие моего поручителя, без него я не могу оставить этот дом. – Джон устало перевел взгляд на господина, подмечая короткую тень удовлетворения в тонких аристократических чертах… и очень некстати в голову пришла мысль о странном сходстве его собственного, так и не объявившегося куратора с этой, новой для него проблемой… видимо, теперь все проблемы Джона Уотсона будут выглядеть, как гребаный Кенсингтон Палас Гарден. - Вы получите их до конца дня, - часы неуловимо материализовались в тонких пальцах и жестом фокусника вновь растворились в воздухе, оставив после себя нежный звон. – Насколько я понимаю, Вы не имели времени обзавестись багажом, так что все необходимые личные вещи будут ожидать Вас на месте. Машина прибудет утром в девять. - Я еще не согласился, и вряд ли это случится, если прямо сейчас Вы не назовете ту самую, главную причину, по которой мне стоит это сделать. Кстати, я все еще не знаю Вашего имени, сэр. Дерзить глупо, когда совершенно ясно, как несравнимы их весовые категории и возможности. А может, его соблазняла сама попытка их сравнить? Глупо возражать, когда знаешь, что все уже решил, но нелепое упрямство сейчас управляет твоими губами и языком. А может, он просто хотел услышать это? - Майкрофт Холмс. Скромный служащий в правительстве Ее Величества. - Не верь, он и есть правительство, когда это не слишком мешает его интригам, – буркнул опустившийся до бархатного контральто голос, пристроившийся теперь за Джоновым плечом, как за бруствером. - Холмс? Простите, еще один? Он бросил взгляд на оригинал позади, но уже знал, что это лишнее – очевидное сходство если не внешности, то манеры держаться било в лицо, как неоновый транспарант с надписью «Идиот, раскрой глаза». Младший возмущенно фыркнул, откопал и раздраженно выдернул осточертевшую иглу из вены, прижав согнутую в локте руку к груди. Старший вздохнул и сделал короткий жест аристократичными пальцами – охрана бесшумно снялась с мест и покинула помещение единым синхронным маршем. - Шерлок нуждается в неустанной… заботе. К сожалению, его скверный характер и ужасные привычки не дают шанса хоть сколько-то близких отношений. Я – наиболее возможный из тех, что он может себе позволить. Его заклятый враг. Наверное, тот неоновый транспарант слишком ярко отражался у Джона его глазах. - Шерлок мой брат. И забота о нем – это мой семейный долг, доктор Уотсон. Полагаю, я могу Вас так называть? И на правах его ближайшего родственника я прошу Вас, Джон, взять на себя часть этой заботы. - Почему? - Ему нужна помощь, и Вы единственный, кого он подпустил к себе настолько близко, чтобы ей воспользоваться. Не знаю, почему, но думаю, у Вас будет возможность выяснить, что именно я имею в виду. - Все, прекрати этот фарс, Майкрофт. Он не собирается… Джон понял, что до сих пор его руку сжимали пальцы – судорожно, отчаянно, как обычно это говорят про утопающего. И сейчас эта хватка пропала, оставит после себя ощущение пустоты и утраты. Шерлок… он называет его по имени… качнулся, отступил. Шаг, еще и еще… Пара возникших ниоткуда одинаковых на лицо мужчин синхронно подхватили его с двух сторон, но он не заметил, будто это не волновало вовсе. - Пусть будет клиника… какая на этот раз? – Усталый голос был тих, послушен, невыносимо спокоен. - Хайт Кент или Спайе Редженси? Или Ист Ридинг? Куда ты запрешь меня теперь, мой дорогой брат? Джон закрыл глаза. Он сдался. Он знал это, едва переступил порог, едва заметил черную фигуру напротив неплотно зашторенного окна. Или еще раньше? - Хватит, отзовите своих людей. Можете присылать свою чертову машину, но не думайте больше вмешиваться… Холмс-Из-Правительства улыбнулся, Джон заметил у него в руке невесть откуда взявшуюся трость с красивым орлиным профилем. Ступая по мягкому ковру, идеально сшитые туфли скрипнули, но даже этот скрип стоил каждого потраченного на него фунта. - А Вы не боитесь, - он не остановился, просто замедлил шаг на один удар пульса. - А Вы рассчитывали меня напугать? - Вы любопытное существо, Джон, – он обернулся в дверях, будто на танцевальном паркете. - Хочу увидеть, что еще прячется под этой скучной внешностью. Он что-то хотел добавить, но передумал в последний момент. - Я выиграл твой соверен, Шерлок.