Корень зла

Ее мягкий, слегка взволнованный голос звучал как при первой встрече. Переход от внешнего наблюдения к внутреннему Хоффман дезориентировал, и она пожаловалась на интерес прессы к прощальной церемонии. Тела Викториано и Визерса в «Маяк» ожидаемо не вернулись, но персонал по-своему почтил их: задержкой после работы, приведением в порядок оставшихся вещей и созданием красочного буклета. — Работа с нашими пациентами и без того очень сложная, — пояснила Хоффман. — Появление страха смерти — это не то, чего мы добиваемся. О смерти Лауры и Лесли известно всего двум пациентам, и убедить остальных в чем-то более светлом, например, в отъезде домой — не так уж и сложно. — Надеюсь, это разумно, — без энтузиазма отозвался Себастьян. Выбравшись на лестницу, он проскочил нужный этаж и, задержавшись у окна, выходящего на парковку, присмотрелся к автомобилям. Ничего, похожего на «Хонду». Себастьян допускал, что Рубен мог сменить машину или воспользоваться такси, но ждать его в компании Хоффман — не лучшая мысль. — Я просмотрела записи, как и обещала, — тем временем заговорила она, шумно выдвигая ящики на своей стороне. — Получилось три кассеты. К сожалению, я ничего не нашла по Лесли Визерсу, но если хочешь — можешь заехать завтра за тем, что я уже отобрала. Седьмой день, отметил Себастьян. Его разумнее потратить на Коннелли и прямой отчет перед начальством. — Мы как раз собираемся рисовать для Лауры и Лесли открытки. Я их потом отправлю, — она неловко засмеялась, словно пытаясь извиниться за безвредную ложь, — и вместе с Эсмеральдой и Татьяной соображу что-нибудь в ответ. — Стоит придумать что-то и для журналистов. Не открытки, конечно, но пару интервью. — Прищурившись, Себастьян повторно осмотрел парковку. — Просто на всякий случай. — Да, у меня сегодня назначена встреча с «Кримсон пост». Никакого энтузиазма, легкий страх и усталость. Хоффман то ли не была готова к журналистской атаке, то ли берегла силы. Гадать Себастьян не стал, толкнул кулаком подоконник и погнал себя обратно. Разноразмерные ступени мешали держаться ровно, и пришлось продвигаться около перил. С другой стороны тянулись, соблюдая наклон лестницы, старые поисково-розыскные плакаты. Потерянные домашние животные, дети, родственники. Два раза мелькнули плакаты другого типа, с жесткими, перепачканными злобой и ненавистью лицами. По крайней мере, они не пытались рыдать цветами. Увернувшись от грузной темнокожей женщины, тащившей наверх коробку с пончиками, Себастьян перехватил мобильник другой рукой. — Эй, Хоффман. А в чем тогда смысл липовых диагнозов на стендах? Пауза — похоже, озадаченная — позволила Себастьяну протиснуться сквозь гудящий холл. Кивнуть паре знакомых, не глядя расписаться на очередной петиции от патрульных и указать старушке, как пройти до туалета. — Если ты имеешь в виду рисунки, то я сама не понимаю, как так вышло. Мы не подписываем диагнозы, это же неэтично. Себастьян верил ей. Но не Гутьеррес и Валентини. Резона подозревать их в порче стендов не было, однако с последним все очень непросто. Социальная изоляция ломает заматерелых преступников, она же давит и на больных. Валентини, измученный отсутствием зрителей и настоящей крови, способен поиграться с чужой приватностью и спутать карты. Его вызывающая и требовательная натура, подточенная психопатией, требовала ограниченной по действию манипуляции. Валентини мог изуродовать рисунки больных, приняв их за жалкую пародию на искусство. Причина? Она ему и не нужна. Цель? Тоже. Помощник? Вполне. К щекам прилил настоящий жар, от которого дыхание просто вывернуло из организма: как процесс и как потребность. Кое-как попрощавшись, Себастьян бросился в отдел, отмахнулся от Джозефа и, выхватив со стола блокнот, зашелестел страницами. Торопливый, полный ошибок и невнятных сокращений, почерк тормозил, как и отсутствие дат или стикеров-закладок. Наконец Себастьян сообразил и вытащил из-под обложки флэшку с так и не сброшенными фотографиями. Он помнил о снимках Гутьеррес — оружие не только для Валентини. И знал, что при желании эксгумировать реально не только трупы. *** Триада напряженных смен взорвалась грандиозно, точно бутановая цистерна. Себастьяна ментально размазало по стенам департамента, и конец очередной смены он встретил с головной болью и заторможенностью. Его выворачивало от одного взгляда на кружку с кофе, но давиться им было проще, чем теплой водой. На виски он смог переключиться, только выключив компьютер. Содрав галстук и расстегнув жилет, Себастьян откинулся на спинку и просчитал все трещины на потолке. Несколько раз он сбился, отвлекаясь на фляжку, и начинал заново. Лишенный смысла и цели счет держал в двух шагах от дремы. Забыться, впрочем, не получалось, и под конец фляжки Себастьян сдался. Под виски переваривать дневную суматоху немного легче. Утро вцепилось в него цепко и бешено — с очередным потоком свидетелей по ДТП с Коннелли. Противоречивые и несвязные показания помогали мало, но обойтись без них Себастьяну не позволили. Слушать, терпеть и обещать защиту — одна из прямых обязанностей копа. На должности участкового Себастьян с лихвой поработал ушами, и вспоминать, как это делать — не особо весело. Свидетели обманывают без злого умысла, откладывая в память самые сочные, порой несуществующие детали. Расковыряв их, Себастьян с Джозефом установили, что фура зацепила не только «Ауди» Коннелли: помяла крылья двух легковушек и проехала по туннелю, втиснувшись меж двух полос. К обеду стало известно и ее местоположение: две мили по трассе на север от Седар-Хилла. Заглохший мотор привел водителя к ближайшему посту, откуда его доставили на линчевание к Брауну. Наезд на движущееся транспортное средство, неоказание помощи пострадавшему, побег с места аварии, возможное нарушение правил вождения грузового автомобиля, столкновения с прочими средствами передвижения и потенциальный риск создания техногенной аварии (за счет перевозки взрывоопасного груза) — серьезный набор, с которым свяжется не каждый адвокат. Себастьян не без облегчения отложил допросные протоколы и переключился на О’Нила, подбросившего экспертизу Хилла. Показания к назначению его лекарств не совпадали с нарколепсией: приступы не купировались, а выводились на уровень катаплексии [30]. Грамотный подбор психостимуляторов, согласно заключению О’Нила, «деэскалирует пентаду нарколепсических симптомов, выводя на отмену катаплексию и гиперсонливость, что, в соответствии с показаниями мистера Хилла, должно отражаться на его состоянии крайне положительно». Полноценного обзора лекарственных средств Себастьяну не предоставили, с него хватило — причем сполна — и знания, что препараты Хилла — неэффективны. Дозвониться до Хилла Себастьян не сумел, перекрученный хлопотами по Коннелли: тяжелый разговор с его матерью, обсуждение похорон и демонстрация оставшихся от него вещей. Протоколы не разрешали гражданским копаться в личных вещах копов, но Себастьян не имел права отказывать. Департамент избавится от Коннелли — его блокнотов, личной кружки, банки с мелочью — через недели две, однако для матери все это — ценность. Она порывисто обняла Себастьяна и долго шептала благодарности, не в силах отпустить. Неловко переминаясь, он гладил ее по плечу и вздрагивал — от непривычной белой полосы на пальце. Отсутствие кольца его не беспокоило, но сам этот факт — вполне. Нормально ли обрывать свой брак без особой причины? Или заметить ее спустя столько лет? Чувствует ли Майра что-то похожее? И если да, то что ей видится в будущем? Сможет она жить дальше? Без Себастьяна? Последний вопрос травил виной — за неудачный брак и сломанную Майру — и от него отмахиваться было почти приятно. Жалеть мать Коннелли, подслушивать у кабинета Брауна или выпрашивать у Джозефа протокол допроса Рубена. Джозеф проявил несвойственную твердость и запер бумаги в личном сейфе. Его лицо — отдохнувшее и несколько напряженное — не сдавало позиций, и зацепиться Себастьяну было не за что. Конечно, он сопоставил факты и выявил, что Рубена повторно допросили вчера, воспользовавшись его визитом к О’Нилу. Себастьян почти поступился профессионализмом, едва не набрав Хиггинса — как адвокат, тот должен знать хоть что-то — но вовремя глянул на левую руку. Хороший стоп-сигнал, который приестся через неделю. То ли напоминание, то ли клеймо. Мерзкое чувство. Мерзкое, но такое необходимое. С ним потолок не выглядел настолько побитым, а собственное отражение в настольном зеркале — не требовало пьяного забвения. Себастьян лениво потянулся, дождался приятного хруста позвонков и, встряхнув напоследок фляжку, засобирался. Отсутствие рабочих неурядиц позволяло не задерживаться, но разобраться с вещами Коннелли следовало до конца. Забрать последнюю — «Феррагамо». Такси — облезлый грязный «Форд» — подбросило его к Неоновому району всего спустя два затора. Забитая шумная автострада покорежила Себастьяна, и он потребовал объехать по окраинам. Дороже и дольше, но Себастьян был готов к тратам. Он мельком вспомнил о Кидман — помощнице Рубена, с которой реально стрясти информацию — чьи контакты он предсказуемо не зафиксировал. Усталость взяла больше, чем полагалось. Осень коснулась Неонового района с неохотой, оставив несколько глубоких, покрытых бензиновой пленкой луж и объявления о распродажах летних коллекций. Казалось, с последнего визита заражение рекламой прошлось по всем оставшимся фронтам: баннеры хрустели и под ногами. Старые, сбитые или же отрисованные прямо на асфальте. Себастьяна это насторожило, он сгруппировался и зашагал осторожнее. Предельная внимательность быстро ударила по глазам: неон и блеск пробивались чуть ли не под веки. Их яркий, сравнимый с софитным, свет сделал район непригодным к жизни — по мнению Себастьяна. Частные дома, крупногабаритные квартиры отступили, на смену им пришли хостелы, отели и студии. Урбанистическая эклектика, которую Себастьян понимал крайне дозированно. Едва не соблазнившись пиктограммой знакомого бара, он пробурился сквозь поток людей — молодых, дерзких, нетрезвых, с кучей фирменных пакетов — и оказался в тупике. Железный забор, свежие, подтекающие надписи, рекламирующие спайс, и женский гогот, доносящийся словно из каждого открытого окна. Вляпаться в дерьмо было бы приятнее. Себастьян выругался, подпоясал плащ и вывернул на оживленный тротуар. Нужный бутик располагался дальше, втиснутый между пафосно оформленным «Старбаксом» и знаменитым салоном «Тиффани». Не самая выгодная логистика с мужской точки зрения. Темно-серая надпись «Сальваторе Феррагамо» сильно выдавалась вперед и оттеняла световой короб. Сквозь натертую витрину позировали манекены, облаченные в неожиданно приятные по цветам и фасонам вещи. Отсутствие внешних ценников приободрило Себастьяна, и он, представив торчащего у входа Коннелли, беззлобно усмехнулся. Не только в банках недолюбливают копов. Издержки профессии, к которым привыкаешь — в отличие от совпадений. Профессиональная деформация — видеть в них преступные многоходовки и злую иронию. Особенно если имеешь представление о ценах на драгметаллы. Поэтому Себастьян весьма скептически и мрачно осмотрел выбравшуюся из «Тиффани» Татьяну Гутьеррес. Не узнать ее было бы преступлением: одаренная чувственной красотой, стройная и с пышными волосами, она казалась своей среди неона и блеска. Фирменный лазоревый пакет покачивался на сгибе ее локтя, и Гутьеррес, поправляя берет, не сразу заметила Себастьяна. Он подошел решительно и быстро, готовый вцепиться в белые плетеные ручки. — Детектив Кастелланос, какая неожиданность, — с полным безразличием сказала Гутьеррес. Нулевой эмоциональный порог. Она, должна быть, и падала от удара в день убийства без лишних звуков. Представить, как Гутьеррес кричит, задыхаясь, от боли или пытается сдержать слезы — нет, такое Себастьяну не под силу. — Действительно, — процедил он. — Как будто наступил в говно. От грубости Гутьеррес не передернуло. Она невозмутимо устроила пакет на другой руке и сдвинулась от входа в бутик. Напрямую от Себастьяна Гутьеррес не отворачивалась, но лицо ни разу не показала — даже не отводя глаз. — Не думал, что в «Маяке» так хорошо платят. Он кивнул на пакет от «Тиффани» — тот выглядел увесисто и, главное, дорого. Не все бренды гарантируют качество, но этот — редкое исключение, и обойтись дешевкой, украшенной пусть даже чистейшими кристаллами, не получится. Он присматривался к обручальным кольцам, и копам «Тиффани» совсем не по карману. Не самое лучшее серебро шло от трехсот долларов за вещь — без учета камней — на золото бы Себастьян копил с полгода. Гутьеррес, конечно, может получать гораздо больше — за статусность лечебницы и мелкие услуги. Никаких сомнений, на жизнь ей хватает с избытком. Как часто она позволяет себе «Тиффани»? Другие бренды? И оказалась ли она здесь-и-сейчас ненароком? Дверь в дверь с «Феррагамо»? Себастьян о планах на вечер не говорил никому, и если он не сошел с ума — придется согласиться на случайность. Нехотя и сквозь желание выдрать пакет у Гутьеррес. — Вы желаете обсудить что-нибудь, детектив? — спросила она, склонив набок голову. Ее тон — снисходительный, но в остальном бесцветный — в Неоновом районе звучал глупо. Вокруг — слишком шумно, суетливо и многолюдно, чтобы поддаться. Себастьян порывисто засунул ладони в карманы, попутно нащупав мелочь, ключи и скомканные чеки, и быстро огляделся, пытаясь угадать, с компанией ли здесь Гутьеррес. Навскидку — она одна, и, судя по грязи на сапогах, приехала не на такси. — Как ваше плечо? — почти враждебно спросил он. — Гораздо лучше. Спасибо за беспокойство. Кивнув, Себастьян шмыгнул носом, и сухой воздух неприятно резанул по слизистой. Без протокола и в шумной толпе мало чего добьешься. Его все-таки тревожил пакет — размер, объем, логотип — и связанные с ним факты. Кто дал Гутьеррес денег? Если это не взятка и не подарок от близкого человека, то, может, расчет за содействие в убийстве? Чутье настаивало на последнем. У Себастьяна есть отличные доказательства — снимки Валентини, с которых вполне можно настричь недостающих частей для паззла М63. Правда, сейчас Гутьеррес прижимать бесполезно, она уйдет от правды и не без оснований. Себастьян жаждал вырвать пакет и просканировать его, выискивая подсказку. В блокбастере с хорошими клише она бы ему не помешала, а среди коробочек с ювелиркой нашлась бы записка, способная объяснить мотивы убийцы. Реальность же это действие сочтет за психопатию, и без выговора Себастьян не вырвется. Иногда законы ему действительно мешали и вынуждали признать поражение. — Когда-нибудь удача от вас отвернется, — буркнул он напоследок. Выдержки хватило, он не сболтнул лишнее и сохранил одну крупную карту под рукавом. Гутьеррес вежливо улыбнулась и, попрощавшись, неторопливо двинулась вдоль витрин. Она успела дважды остановиться и присмотреться к товарам, прежде чем раствориться в бурлящей от восторга и опьянения толпе. Безмерно красивая и отталкивающая женщина. Ее отстраненность граничила с нечеловеческой отчужденностью, точно ей было просто любопытно изучать иной вид. Рубен был холоден совсем по-другому, и от него Себастьяна паранормально плавило. С каждой мыслью — сильнее и дольше, и, черт возьми, прямо сейчас — на месте, где стоит выковыривать улики! Себастьян торопливо расстегнул плащ и глубоко вдохнул, ловя все доступные крупицы прохладного воздуха. От «Старбакса» тянуло кофе и сладкими сиропами, в кармане призывно бренчала мелочь, но кофе следовало еще заслужить. Пора найти способ наложить право Миранды на свой мозг: никаких мыслей о Рубене, иначе их кто-нибудь использует против самого Себастьяна. Он крепко сжал в кармане горсть монет, с трудом удержавшись, чтобы не запустить ей в ближайшую витрину, и решительно толкнул стеклянную дверь. Негромкий современный инструментал, мягкие пуфы белой кожи и геометрически выверенные поверхности. Строгая цветовая гамма и классическая форма ботинок. Миниатюрные холеные продавщицы в узких юбках. Никакого превосходства или брезгливости, чистая вышколенность и готовность к сотрудничеству. Значок детектива не оттолкнул продавщиц. Смерть Коннелли вызвала нужную долю сочувствия, а сам Себастьян — некоторый ажиотаж. Его это смутило и удивило в равной степени: пропахший виски, потом и бесперспективностью коп не должен котироваться среди нормальных людей. Однако от сопутствующих выгод сложно было отказаться: удобный диван, горячий дорогой чай, предельная внимательность и оперативная работа с базами. Век кредитных карт — безумно удобен, но совершенно прозрачен. Любые операции по счету вскрываются по официальному запросу. Пристрастие к редким маркам сдает остальное. Продемонстрировав срисованный отпечаток ботинка, Себастьян совместно с Мейбел — рыжеволосой продавщицей, которой он приглянулся больше — просмотрел все имеющиеся в бутике и на складе модели в поисках нужного орнамента. Мейбел вела его по базе уверенно, отсекая схожие варианты, и уточняла, казалось, бесполезные детали: с какой поверхности срисовывали отпечаток, приблизительная глубина ворса, наличие других следов и многое другое. Почти профессиональный трасолог [31], только от мира высокой моды. Себастьян доверился ей — и не напрасно: рифленый узор на сорок втором размере был выдан лично в руки — для уточнения мелких деталей. На первый взгляд — обычный мужской ботинок. Гладкая, еще не подпорченная ноской кожа, тугие аккуратные шнурки, цельный покрой. Модель — оксфорды. По словам Мейбел, крайне демократичная и одновременно строгая обувь. Идеальный выбор для тех, кто ценит деловой стиль — в одежде и общении. Себастьян хмыкнул и повернул ботинок в руках. Хваленые оксфорды мало чем отличались от обычной обуви из Уоллмарта [32]. Разве что кожа гораздо лучше и цена не для кримсонского копа. Себе он такие вещи точно не сможет позволить, даже в рассрочку. Вернув ботинок, он отхлебнул чай и запросил информацию по клиентам. — Вам нужен полный список покупок? — уточнила Мейбел, внимательно глядя из-под пушистой челки. В глазах у нее — почти собачья преданность, и на мгновение Себастьян засомневался. Без официального запроса ее действия будут не вполне законными: многие крупные организации — банки, в частности — стремятся защищать конфиденциальность клиентов и вводят строгие санкции. Мейбел рискует напроситься на увольнение. С другой стороны, запрос можно оформить и задним числом. — Нет, только информация по клиентуре, — отчеканил Себастьян и напряженно сжал колени. Плотная ткань брюк на ощупь оказалась жаркой, колючей и липкой; плащ — и того хуже. Стянув его, Себастьян не выдержал и начал расхаживать по выделенному пространству — от мягкого дивана до кассового аппарата. Между товарами он не совался, успев споткнуться раза три. Усталые нервы давили на него из последних сил. Трехдневная мясорубка прошлась по телу, отжав его чуть не досуха, и пять минут в отсутствие Мейбел, пытаясь не надорвать мозг догадками, — настоящая пытка. Робкое прикосновение к плечу заставило его рыкнуть. Мейбел испуганно ойкнула и отступила. К груди она прижимала планшет, обтянутый кожаным чехлом. Технологический скачок, к которому Себастьян не был готов. — Простите, — растерянно произнес он, почесав затылок. Под ногти попало что-то крошащееся и жесткое, неужели перхоть? Не то чтобы его это всерьез волновало, но мысли насильно путались, отвлекая и раздражая. Себастьян чувствовал: он на минимальном расстоянии от нервного тика. Выдохшаяся кляча в сравнении с ним — свежа и полна энергии, ему же — едва хватило сил, чтобы расслышать имя. Он равнодушно кивнул, что-то пробормотал и плюхнулся на диван повторно — кажется, его поддержала Мейбел, встревоженно бормочущая над ухом. Рубен Викториано. Ну конечно. Единственный ценитель оксфордов сорок второго размера в Кримсон-сити. Человек, погрязший в медицине настолько, что для него орбитокласт — далеко не диковинка. Белобрысый ублюдок, который сумел исчезнуть с камер наблюдения! Кого же он выбрал в сообщники? Нахального и предприимчивого Валентини? Равнодушно спалившуюся на снимках Гутьеррес? Может, выбрал кого-то извне? Например, обязанную всем ему Джули Кидман? Или, чем черт не шутит, пообещал Хименесу вернуть все степени? Чутье Себастьяна не подвело. Рубена вполне реально загнать в угол. Ботинки — совпали. Запонка — скорее всего, тоже. При должной удаче с нее и отпечатки снимутся. Что еще? Орудие убийства? Но информации по нему до сих пор нет. Даже отчет О’Нила не дал подсказок, кроме очевидных. Себастьян устало растер лицо. Он ни черта не успевал. Или не пытался? Запись с кассет Хименеса — та самая, со страхом Лауры. Ее дневники, небрежно брошенные под столом. И, конечно, ложь Гутьеррес — улика, прямо не связанная с Рубеном, но вдруг именно он оплатил «Тиффани»? Рубена безмерно хотелось винить во всем. И думать, думать, думать о нем беспрестанно, напрасно пытаясь избавиться правосудием. Ведь вызревшую в Себастьяне плесень придется посыпать особой хлоркой.

Дневник Лауры Викториано, 4 июня 1999 г. «Меня сильно тошнит. Я лежу в палате совсем одна и думаю, что мне сказать матушке. Она же не поймет правды, а что ей сказал Рубен, я еще не знаю. Надеюсь, что про аппендицит, такая легенда будет вполне убедительной. А еще лучше, пусть он приедет с ней! Подержит меня за руку, возможно, чмокнет в нос! Мне очень сейчас нужна его поддержка! Я понимаю, что он тоже переживает, но было бы гораздо лучше, лежи мы в этой больнице вместе. Интересно, когда-нибудь в будущем изобретут двойные палаты для тех девушек, которые делали аборт, и их молодых парней, которые будут поддерживать любимую и заботиться о ней? С нашими деньгами, конечно, со мной положат кого я захочу, но что насчет других, перепуганных гораздо больше, чем я? Я понимаю, что у меня и выбора-то особенно не было, я очень боюсь родить ребенка-инвалида, но ведь встречаются и те, кто делает аборт из страха не справиться или потому что кого-то бросил мужчина. Тошнота в таком случае, конечно, самая меньшая из зол, но я все равно беспокоюсь. Рубен, где же ты?..»

«Кофе от Джона» помог разогнать кровь быстрее, и бодрость наконец-то пронзила утро без остатка. С каждым глотком город приобретал четкость, текстуру, запахи. Или столь запоздало включался его мозг? Хм. Нет, решать старые полицейские задачки было интереснее. Второй кофе — на вынос. Душная, набитая раздраженными от недосыпа и усталости людьми, кофейня не помогала сосредоточиться. К тому же, сегодня опоздание может стать критичным. Вчера Себастьян вернулся в департамент, где задержался до закрытия метро, пытаясь разобраться в дневниках Викториано. Реальный шанс прижать Рубена — и, черт его возьми, сначала бы к стене! — заставил Себастьяна думать быстрее и лучше. Увязшие вне времени информаторы не объявлялись, пользуясь его забывчивостью — по меньшей мере, так казалось. Но сам Себастьян орбитокласт вспомнил не сразу, а только увидев, как мерно раскладывает по контейнерам дежурный свежезаказанные гвозди. Схожая форма — различия только в шляпках и назначении — ударила под дых три раза подряд. Забыть об орудии убийства. Да за такое и уволить мало! Одно Себастьян знал твердо: Джозеф проверил официальные источники. Специализированные магазины, старые хранилища с вещами для утилизации, медицинские вузы, больницы — и тишина не ведет к римейку. Старый кошмар — о недоказуемой серии — его не нагонит. Так долго и беспричинно Себастьян давно не смеялся. Его остановил только собственный кашель, сбившийся из нехватки воздуха и сухости во рту. Он судорожно тряхнул головой и заменил бутыль в кулере, выставив старую в коридор. Кому-нибудь захочется полить растения. Или особо строптивых подозреваемых. После третьего стакана он не без нервозности подобрал пароль к компьютеру Джозефа — ушло всего четыре попытки — и проверил почту. На сейф и доли внимания не попало: подбор комбинации займет гораздо больше времени, особенно если не знать ее длину. Почта сдала искомое практически сразу: одно из последних непрочитанных писем. Себастьян распечатал его, не дрогнув. Неудобная эпоха факсов закончилась два или три года назад, однако привыкнуть к тому, что горячими, забитыми данными бумагами плюется уже не телефонная линия, было сложно. Распечатка звонков Рубена Викториано за 21 октября — день М63 — на первый взгляд выглядела запутанной: множество незнакомых номеров, сведенных в таблицу, часть из которых была сразу вычеркнута. Межгород, пригород, доставка «Сбарро». Себастьян неверяще потер глаза. Рубен — с его деньгами и вкусами — заказывал дешевый порционный фаст-фуд? Зачем? Есть множество других доставок, по его уровню. Себастьян, недоверчиво хмыкнув, проверил время: 21:30. От этого реально оттолкнуться. Ухватившись за ручку, Себастьян рассек верхнее поле одного из листов длинной линией. Поставил разметки — по времени — и каждую подписал: убийство, ритуал, выжидание и выпавшее на те же минуты появление Валентини, выведение из строя Гутьеррес, звонок в полицию, осмотр места преступления. Сколько многое сжималось до трех часов — как минимум две жизни. Закусив колпачок так, что пластик жалостно заскрежетал, не зная, куда разойтись трещиной, Себастьян принялся растирать виски. Во сколько они сообщили Рубену о смерти его сестры? Сразу же? Ночью? Утром? Или за них постарался кто-то другой? Но эти вопросы, скорее, подспорье для Хиггинса; Себастьян должен спрашивать, пусть и себя, иначе. Если довериться следу от оксфордов, то как Рубен выбрался из «Маяка» незамеченным? Так же, как и попал внутрь? Или воспользовался слепой зоной камер? Значит ли это, что он планировал убийство заранее? Обдумал ритуал, подобрал оружие и... сообщников? Ждал, пока закончится осмотр трупов и палаты? Хмыкнув, Себастьян поставил еще одну засечку — 21:20, официальное время отъезда в участок. Рубен мог отследить ход осмотра чужими глазами и, убедившись во временной безопасности, сделать заказ. Яркий вкус фаст-фуда отбивает многое — возможно, и угрызения совести. С этим разобрались, теперь — оставшиеся номера. Сличить их со списком уже прикрепленных к делу Себастьяну удалось быстро. Совпадение было всего одно и неопровержимое: звонок на пост медсестры в «Маяке». Время — 17:20; как и на одном из снимков Валентини. Значит, Рубен закончил с телами раньше, чем предполагалось, и позвонил Гутьеррес. Он был уверен, что попадет именно на нее? Чего он хотел, подсказки по побегу? Точной информации, когда лучше проскользнуть? И если да, то зачем тратил минуты и ресурсы — транквилизатор, орбитокласт — на Гутьеррес? Теперь по ритуалу. Себастьян отвел две стрелочки вниз, к первым строкам. Джозеф с О’Нилом в поисках смысла копнули излишне глубоко. Получив о Рубене минимальное представление, Себастьян выдвинул версию попроще: ритуал как еще одно убийство — времени. Будучи ограниченным палатой, Рубен нуждался в действиях: сколоть угол шкафчика, перетащить тела и... создать иллюзию чего-то. Хм. С такой точки зрения подсолнухи — часть интерьера палаты, которыми воспользовались чисто по ассоциации. Счастливые воспоминания с букетами, пугающая картина на стенде — и мертвая сестра под ногами. Состриженные волосы Визерса? Чтобы сбить с толку или отсечь часть ДНК? Но где следы на коже и одежде убитых? Рубен использовал перчатки? Нет смысла биться с ритуалом. Религия, оккультизм или чистейшее безумие — спасибо, что Рубен избежал хоть этого. Себастьян раздраженно догрыз колпачок, извлек стержень и жирно выделил номер лечебницы. Плюс очередная улика, к которой они подбирались непрофессионально долго. В их паре за всеми запросами следил Джозеф, но на М63 его перемкнуло — отчасти из-за вспыхнувшего в Себастьяне азарта. Так что, по-честному, винить следовало только себя. Потом. После закрытия дела. Скрепив листы, Себастьян подсунул их под клавиатуру Джозефа с коротким извинением. Наутро не избежать разочарованной отповеди об отравленных саженцах: мол, из плодов ядовитого дерева [33] других семян не извлечешь. Удастся ли выдать нетерпение за оправдание, Себастьян не знал, но, заварив мерзкий кофе, вытащил первый дневник. Старая, обклеенная скотчем тетрадь, начатая в конце 1998 года. Некоторые страницы размокли и пошли волнами. Часть пожелтела, впитала чернила, но не почерк. Лаура Викториано писала крупно, разборчиво; рука ее подрагивала только на «I» и «F». Даты она выделяла ровным, наверняка сделанным с помощью линейки, подчеркиванием. Продираться сквозь бумагу — не проще чем сквозь терновник. Эмоции драли нервы не хуже шипов; откровения раздирало то, что оставалось. Некоторые записи пришлось перечитать трижды, чтобы понять, провериться и принять. Подробностей не было, хватило и поверхностных признаний. Лаура Викториано любила своего брата. А он — ее. И путь они прошли вместе неправильный — от нежных объятий перед сном до прерванной беременности и желваков на лице Рубена. Себастьян, не в силах остановиться, вчитывался в последнюю запись, пытаясь увидеть в ней что угодно — хоть будущее знакомство с Визерсом или пикник на обочине Марса! — помимо правды. Дневник Себастьян тогда отшвырнул точно в окно и сразу же пожалел — об уцелевшем стекле. Правда отвращала от дела, сочувствия к семье Викториано, желания рыться в преступлениях Фантома, но не от Рубена. В его образ инцест вписывался патологически идеально. Себастьяна передернуло, он судорожно схватился за кружку и крутил ее в руках до тех пор, пока не смог переключиться. Если же Рубена перед убийством крыло так же — Себастьян его поймет. Не оправдает ли?.. Заснуть, так и не поняв ответа, он ночью не сумел. Ворочался, пытался отвлечься и только к рассвету додумался до шуточных задачек для начинающих копов. Поначалу те вспоминались плохо; Себастьян фыркал, ворочался и подтягивал сползающее одеяло. Азарт, нагнав бессонницу, подкидывал все новые, и, будь у Себастьяна желание, их набралось бы на целый учебник. Роднит ли что-то Латинскую Америку с Африкой? Как наказать серийного убийцу, если тот впал в кому? Законно вызволять животных, которых использовали как наркокурьеров? Как зачитать права глухому? И стоит ли тратиться на бронежилет, если стреляют всегда по конечностям? Ущербность своего юмора Себастьян компенсировал количеством задач и вариантов ответов. Часть условий неизбежно скатывалась к делу М63, но не зациклиться вполне удалось. Тщательно собравшись — впервые за черт знает сколько месяцев — Себастьян все-таки малодушно ушел, не поговорив с Майрой. Он честно попытался, но, промаявшись с пять минут у двери ее спальни, так и не постучал. Зачем? Ей не нужна его жизнь. А Лили, как он не постарайся, не вернуть и не заменить. Концепция второй попытки изжила себя быстрее, чем брак. Нарочито большой глоток обжег язык до сдавленного стона. Себастьян тряхнул головой. Нет, в этой бездне он барахтался достаточно долго, пора выбираться, пока не обрубили веревку. ________________ [30] Катаплексия – это патологическое состояние, характеризующееся кратковременной утратой мышечного тонуса, которое сопровождается падением без потери сознания [31] Трасолог – специалист-криминалист, изучающий теоретические основы и закономерности возникновения следов, отражающих механизм совершения преступления [32] Уоллмарт – одна из крупнейших сетей супер- и гипермаркетов США [33] Отсылка к доктрине «плодов ядовитого дерева», постулирующей, что незаконно полученные доказательства, которые затем позволили обнаружить другие доказательства, обнуляют усилия полиции, и все доказательства становятся неприемлемыми