Корень зла

Дневник Лауры Викториано, 7 марта, 2008 г. «Котики мягкие. Теплые. Мне снились мертвые котики. Надо сказать кому-то. Руби? Руби, где ты? Купи мне живого котика. А я тебя почешу за ушками. И скажи, что такие сны мне больше не будут сниться. Котики должны быть живыми».

Наутро по окнам заколотила мешанина из ливня, потемневших листьев и мелких веточек. Погода начала сходить с ума еще в три ночи, и, проворочавшись пару часов, Себастьян смирился. Потянулся, зачесал растрепанные волосы и скрутил обручальное кольцо. Золото, 512 проба, потускневшее, расцарапанное работой и опьянением. Оно давно символизировало привычку быть с кем-то. Такой простоты он Майре не обещал. Она ему, впрочем, тоже. Себастьян тяжело вздохнул, вернул кольцо на палец и поплелся в душ. Ему требовалось смыть пот, невидимую налипшую пыль и тошнотворный осадок — от Рубена. Хорошо, что обошлось без спермы. Работа давно измотала физиологию и нервы до предела. Себастьян уставал настолько, что просто забывал думать о сексе, а, просыпаясь, искал кофеварку. Наверно, стоит переживать, что век влажных салфеток прошел. Сходить к врачу, получить рецепт, записаться к психотерапевту, взять отпуск наконец. Или, чем там вселенная не шутит, попробовать оживить Майру. Себастьяна пробило на смех — гортанный, сиплый и отдающий перегаром. Он разберется с личными проблемами позже. Всенепременно. Пока что обойдется горячей водой, жесткой мочалкой и несколькими движениями бритвенного станка. Покончив с гигиеной и сборами, он неожиданно просто спустился на кухню и, обнаружив у плиты Майру — с собранными в тугой узел волосами, жемчужным ожерельем на шее и в любимом свитере — махнул ей рукой. — Доброе утро. Не самое оригинальное приветствие, но много ли вариантов, когда впервые, наверное, за месяц решаешься поговорить с женой? Она равнодушно пожала плечами. За ней пускала пар кастрюля, от которой разносился запах овсяной каши. На памяти Себастьяна, так завтракали лишь Майра и Джозеф. Последний, правда, чаще выбирал рис и не оставлял попыток разъяснить отделу принципы здорового питания. Усмехнувшись, Себастьян подобрался к кофеварке и подставил кружку. — Джозеф, кстати, спрашивал, как ты. Может, позвать его на выходных? На Майру он не смотрел, быстро нырнув в холодильник. Нормальная еда ожидаемо иссякла, для сэндвича нашлось два вареных яйца, остатки ветчины и острый соус в бутылке со стершейся этикеткой. Надо купить что-то по дороге домой или заскочить куда-нибудь перекусить. Он давно не бывал в «Кофе от Джона», а раньше там делали неплохие сырные лепешки на вынос. И, конечно, отменный кофе. — Так что? — спросил Себастьян, устраивая нехитрые продукты на столе. — Мы же справимся с Джозефом, верно? — Майра смерила его усталым взглядом и снова промолчала, заставив напряженно сглотнуть и добавить то, что уже давно не было правдой: — Мы же одна команда, помнишь? Совсем неубедительно. Себастьян молча выругался и принялся мастерить сэндвич — на кунжутной булочке, с которой срезал корку. — Мы были ею, пока не потеряли Лили. Имя так и не родившейся дочери прозвучало, наверно, впервые за минувшие годы. Себастьян аж вскинул голову, и нож плашмя проехал по пальцам. Майра, убавив огонь, обернулась, вытерла руки вафельным красным полотенцем и бесстрастно продолжила: — Она не заслужила того, чтобы стать жертвой двух трудоголиков. Ты должен был настоять, чтобы я вышла в декрет, а я — лечь на сохранение. — Да... Должен был, — с искренней болью признал Себастьян, тяжело опустившись на стул. День, когда весь мир остановился и чуть не рухнул, дьявольское седьмое марта 2008 года, обухом вдарил по затылку — и внезапно отскочил. Переживания наконец стали легче. Призрак потерянной дочери отпустил его, отдав непрожитые годы. В последнее Себастьяну, по крайней мере, хотелось верить. Неоправданно, по-детски и без причины. Все лучше, чем замерзать в прошлом подобно Майре. Смерть стала ее личным ботоксом, отобрав возраст и подвижность мимики, и видеть это — жутко. Себастьян тряхнул головой и вернулся к сэндвичу. Несколько раз он саданул ножом по доске и чуть не срезал ноготь. Под кофе отвлекся на работу, смакуя прокисший соус. Поначалу шуршать страницами блокнота было сложно. Однако Себастьян сделал несколько быстрых глотков, обжег язык и, выругавшись, нашарил под обложкой ручку. Отчет по висякам — почти закончен. Сдача в архив дела об убийстве в «Криме» — после брифинга. Если за ночь привезут неопознанные тела, придется просидеть полдня с О’Нилом и проработать версии. Выслушать Коннелли, дать ему пару заданий или отдать парням с дороги на патрули. И заняться делом М63: посетить похороны Визерса или Викториано, разобраться с показаниями Хименеса и Гутьеррес — с первым он не работал лично, вторая многое скрыла — и уговорить Джозефа допросить Рубена. Как ловко его провел Рубен! В который раз, третий? Он что, получает от этого удовольствие? Или пытается запутать следствие? Хотя — и сразу припоминались пробковые, закрытые рисунками больных, доски «Маяка» — скорее всего, он чертов псих. Неудивительно, что после убийства родителей его не упекли в лечебницу, с такими круто сваренными мозгами возьмут разве что в хоспис для душевнобольных. Кому в здравом уме придет в голову, будучи неофициальным подозреваемым, тащить копа танцевать? Да еще под предлогом возможного признания! Себастьян возмущенно затолкал в рот остатки сэндвича и только тогда заметил валяющиеся на столе корочки от булки. Ну уж нет! Он скрутил их в кривые рулеты и доел, запив второй чашкой кофе. На Майру он глянул косо, пытаясь определить для себя: считается ли такой танец изменой? А, может, все началось с принятия мысли, что Рубен его привлекает? Дурацкий факт. Который ни опровергнуть, ни признать. Последний глоток кофе, стряхнутые с брюк крошки и дежурный обмен кивками. Майра жевала кашу с таким постным лицом, что Себастьян все-таки не выдержал, ударил кулаком по косяку и обернулся. — Неужели ничего поделать нельзя? Он был так возмущен, а Майра и не попробовала разориться хоть на одну эмоцию. Задумчиво перемешала кашу, коснулась ожерелья на шее и спустила руку на живот. Она в который раз пыталась нащупать под кожей ребенка. — Хорошо, — вздохнул Себастьян, отводя взгляд. — Хочешь винить меня — давай. — Он предложил не ей, а себе: пробить наконец пузырь с прокисшими эмоциями и дать им волю. Повторно ударив по косяку, он шумно втянул воздух. — Ударь, накричи, швырни тарелку, сделай хоть что-нибудь, пока я тебя не потерял окончательно! Он бы швырнул в нее гораздо больше обвинений, если б не страх сломать ее бесповоротно. Дозированное потрясение может помочь, но целая лавина — угробит. Майра, застывшая от неожиданности, молчала достаточно долго, прежде чем глянуть на свое кольцо. Задумчиво провертев ладонь перед лицом, она нахмурилась и сделала глоток из кружки. — Я ничего не хочу, Себастьян, — тихо сказала она. — Пожалуйста... Пойми это. Так будет лучше и для тебя, и для меня. — Лучше? — Сердце, споткнувшись, глухо забухало, отдавая в шею. —Лучше бы стало, если бы меня прибрали вместо Лили! Майра вздрогнула, резко вскочила, опершись о столешницу, но Себастьян не стал ждать. Он перешел границу, а следом и порог дома. После вчерашнего сознание продолжало путаться, иначе чем объяснить эту корявую попытку в диалог? Себастьян старался быть хорошим мужем, щадить чувства Майры, водить ее по врачам, психотерапевтам и рассказывать ей о хорошем. Он, правда, делал все, что считал правильным, но так и не сумел убедить Майру в том, что она ему нужна. Их совместная жизнь имела право на годовщины и юбилеи. К сожалению, мудрости Себастьяну не хватило. Выдернув из почтового ящика свежий «Кримсон пост», он мельком пробежался по заголовкам и сунул обратно. Очередные дебаты в мэрии ему не помогут. Запрокинув к небу — холодному, светлому и пустому — голову, он глубоко вдохнул. Влажный, отдающий прелой листвой, воздух ощущался вполне свежим. О ливне напоминала грязь, скомкавшаяся на газонах и по обочинам. Мусорный бак, прибившийся к электрическому столбу, блестел от скопившейся в углублениях влаги, пытаясь отразить хоть что-то. Выходили лишь редкие мутные пятна — от фар автомобилей, выруливающих к автостраде. Прищурившись, Себастьян вгляделся в даль: автобуса вроде не видно. Расписание, завалявшееся под обложкой блокнота, обещало, что он вот-вот появится, и Себастьян поспешил к остановке, чтобы, спустя семь минут тряски на ногах, добраться наконец до метро. Несколько станций по красной ветке — и он на месте. В пути он боролся с исчезающей связью и тщетно пытался дозвониться до Коннелли. Охваченный энтузиазмом и восторгом от взятого следа, тот слал сообщения до двух ночи. Любитель голливудских блокбастеров, не забывающий отпрашиваться на каждый премьерный день, он так и не дал каких-либо деталей. Выяснил про отпечаток ботинка, посоветовался с Брауном и кое-что выпросил в муниципальном архиве — на таких данных связной мысли не построить. До Джозефа Себастьян дозвонился сразу, и тот, отвлекаясь на шумно смеющуюся дочь, согласился поторопиться. Из списка вызовов вырвалось особое имя — «Рубен Викториано». Себастьян машинально прокрутил номера и среагировал на то, что его беспокоило. Вчера за ним Рубен не последовал и позже не объявлялся: ни со звонками, ни с сообщениями. Способен ли он опуститься до облавы? Личный адвокат у него цепкий, противный и надоедливый; с таким заработаешь только больничный. Впрочем, и ливень вполне способен уложить с пневмонией. Себастьян, поежившись, быстро отметился у дежурной и поспешил наверх. Держащиеся из последних сил парни с ночной смены плелись мимо и что-то сонно обсуждали. К недосыпу никогда не привыкаешь, сейчас Себастьян мог в этом поклясться. Он убивает организм медленно, со вкусом, как никотин. К тому же, не делает исключений и бьет по всему организму, выдавливая все хорошее. Как жаль, что на дебатах в мэрии не обсуждают легитимизацию дневного сна. — Себ! Джозеф. Запыхавшийся, с растрепавшейся челкой и заляпанными дождем очками, он выглядел гораздо лучше Себастьяна. Вид Джозефа заставил устыдиться и одновременно пожелать взвалить работу на кого-нибудь другого. За ненадежным плексигласом Себастьян почувствовал себя как за решеткой. Он распахнул окно — в лицо ударил вновь разогнавшийся дождь — и осмотрел улицу. Пульсирующая суетой мостовая терялась под торопливой толпой. Вода в лужицах наверняка возмущенно хлюпала, давилась выхлопными газами и брошенными окурками. Высокие монолитные здания выстраивались друг за другом, похожие настолько, что различались только вывесками. «Кримсон-парк», «Кримсон банк», «Отель Кримсон» и наконец метро. — Кто вообще все это выдумал, — буркнул Себастьян, растерев ладони и подышав на них. — Что? — Джозеф, увлекшийся какими-то срочными документами, вскинул голову. С его очков сползали последние капли, стекая по щекам, к выпуклому узлу галстука. Джозеф прищурился, вслепую сдвинул стопку криминалистических справочников и негромко произнес: — Некоторые выдумки обретают форму через мифологию или религию, порой они врастают в психику и заражают ее. Себастьян вздрогнул — он подразумевал совсем другое! — и обернулся. — О чем ты? — Фантом, Себ, — укоризненно сказал Джозеф. — Я должен тебе все рассказать сейчас, чтобы ты поддержал меня перед лейтенантом. — Мой голос ничего не решит. Слабая ленивая увертка — чисто для проформы, нежели с прицелом на результат. Себастьян к брифингам относился скептически: в условиях, далеких от авральных, они нагоняли одну сонливость. Лейтенант и капитан бесконечно, почти не меняя формулировок, гоняли по висякам, накладывали штрафы за ошибки при выборе тен-кодов, зачитывали бесконечные постановления и перекраивали дежурства. Начало каждого квартала усугублялось негласной отчетностью, которую следовало сдавать СМИ. Пресс-конференции, официальные заявления, интервью, сотрудничество во время громких расследований — и все шло мимо Себастьяна. Джозефу, конечно, доставалось, в особенности из-за его статей по криминалистике. Стабильные публикации в тематических вестниках наложили гораздо больше ответственности, чем целый устав департамента. Имидж отдела как-никак. Аналитический оплот. Несколько лет назад, расследуя дело об убийстве известного антрополога, Себастьяну пришлось ознакомиться с его трудами. Слов умных было встречено много, но вот одно из них всегда вспоминалось, едва в одном предложении сходились «Джозеф» и «аналитика». Лакуны. Это звучало почти также солидно, как его рассуждения. И досье Фантома не стало исключением. Звучное прозвище было дано ему неслучайно, скорее, назло всем действиям. Теодор Уоллес, родившийся 3 июля 1970 года в Бруклине, посещал церковь, расположенную в Кони-Айленде, почти с рождения. Его родители — истово верующая пара — впустую угробили себя, пытаясь дать Уоллесу лучшую жизнь. Элитная школа на Манхэттене, изучение трех иностранных языков, курсы дополнительной подготовки к колледжу и, конечно, воскресный катехизис — денег и сил было выброшено много. Уоллес достаточно быстро раскусил формулу успеха: дай людям надежду — и они пожертвуют всем, укажи им на бога — и будешь нуждаться только в новых развлечениях. Свое восхождение он подготавливал достаточно долго, практически до поступления в колледж отрабатывая подсмотренные у местного священника приемы на сверстниках. Убеждение, запугивания, проведение причинно-следственных связей между реальностью и высшими силами. Постепенно все начало работать, и его личный культ официально родился. Безымянное сборище разрасталось, крепло. Оно редко целилось на уязвимые группы — матери-одиночки, сироты, инвалиды, наркоманы — с которых и не поиметь ничего. Отбор шел на других уровнях, и Уоллес наслаждался каждой манипуляцией. По крайней мере, до формирования первой бригады по вербовке. В нее Уоллес отобрал самых преданных Предвестников, которые «вершили мою волю, ибо в моих руках — ключ от комнаты, в которой их пытают». — Так, подожди. — Себастьян вскинул руки и тряхнул головой, пытаясь хоть как-то уложить все в голове. — Они должны преследовать какую-то цель. И это не убийства, иначе бы они начали гораздо раньше. — Точно, — кивнул Джозеф. — Первая жертва Фантома была обнаружена в конце 1995 года. У меня нет точной даты, но, думаю, это не так важно. Уоллес действительно не собирался убивать людей — до определенного момента. Он даже не планировал популяризировать свой культ. Себастьян невольно поежился. Культ — очень мрачно и несовременно. В разум тут же вторгались образы из просмотренных фильмов: мрачные пыточные подземелья, лязг кандалов, странная символика, разбросанные распятия и длинная, бесконечно черная ряса верховного отца. Он знал, конечно, что современные культы и секты могут работать иначе, но все равно вспоминал киноштампы. — Уоллес интересовался другим. Восторг надувательства, или один из контрольных признаков психопатии. Согласно его делу, он набрал наивысшие баллы по тесту Хэйра [25]. Я также запросил в архиве записи его допросов, чтобы изучить все коннотации и эмоциональные реакции. Все сходится: Уоллес обладает ярко выраженной психопатией неуточненного типа. Видимо, Себастьян выглядел настолько запутавшимся, что, подавив вздох, Джозеф поправил перчатки. — Его интересует манипуляция в чистом виде. Как он может поступить, чтобы сломить чужую волю, на какие болевые точки надавить, за какую эмоцию эффективнее дернуть. Все это требует огромной отдачи и интеллекта от человека, и только психопату удается интегрировать это в обыденную жизнь. Точнее, обыденная жизнь психопата и есть манипуляция. Последнюю фразу Джозеф произнес с особой торжественностью, отчего Себастьяну стало не по себе. Он что, восхищается этим? Видит в сумасшествии нечто большее, чем болезнь? Хотя куда уж большее, за последним порогом одна смерть. Но что, черт возьми, так воодушевило Джозефа? Ладно. Плевать. Чем меньше вопросов, тем быстрее у Джозефа кончится информация. — Зачем ему тогда эта религиозная мишура? Критерии отбора? Себастьян плюхнулся в кресло и начал постукивать ботинком по нижнему ящику стола. Именно там ждала своей минуты фляжка. — Ради хорошей игры. — Джозеф пожал плечами. — Уоллесу важно чувствовать победу и то, что она досталась не за просто так. Опершись копчиком о край своего стола, он прокрутил подставку для очков, словно пытаясь решить: а стоит ли сменить оправу? Все очки — важная часть его индивидуальности — выглядели новыми. Себастьян однажды проверил: на стеклах ни единой царапины. Выпиши бы ему самому окулист оправу, она бы не выдержала и первой носки. Хмыкнув, Себастьян осторожно — под столом, чтобы не увидел Джозеф — набрал Коннелли. Опять гудки и автоответчик. Дерьмовая ситуация, но злиться на Джозефа не стоит. Он сам не лучше. Вчерашний вечер с Рубеном выпрыгнул из ниоткуда и вывалил на Себастьяна такую порцию досады, что хватило бы на весь департамент. Слабо спасает и обособленность «Пейл Ноана»: пусть ни коллеги, ни приятели не стали свидетелями странного... всего, чем бы оно не являлось, отменить вечер нельзя в принципе. Как и сомнения в собственной верности Майре. Опять же, напротив него — не лучший собеседник. Себастьян нарвется на очередную порцию упреков и нотаций, а не на совет. А больше особо и признаться некому. Возможно — и то, процентов на тридцать-сорок — был смысл обратиться к О’Нилу. Тот щелкал задачки даже со всеми неизвестными переменными, кто знает, как быстро ему подастся чужой брак. Почесав подбородок, Себастьян склонился над блокнотом, симулируя ответственность. Однако он просто водил ручкой по чистой странице, порой делал паузы и плавал между поставленной речью Джозефа и очередным приступом самобичевания. Уоллеса Себастьян видел на первых полосах «Кримсон пост» и «Кросс». Темнокожий лысый мужчина с лицом, обожженным жестокостью. Поверх такого и шрам на щеке почти потерялся. Приметная внешность, которую Уоллес выставлял напоказ и с гордостью. Из доносившихся слов Джозефа Себастьян вроде сложил паззл. Корнем зла всех преступлений Уоллеса стала нетерпимость к поражениям. Он отказывался признавать право на свободу воли и каждую ошибку исправлял радикально. Вырезал из жизни вместе со всем, что ее окружало. Крест и псевдорелигиозный символизм, по мнению Джозефа, стали попыткой перестелить пол. Уоллес готовился к собственной поимке и создал отличную маску, которая долго сбивала с толку и его жертв, и копов. Безымянная секта, религиозная атрибутика, напыщенные речи и наверняка фальсификации с голосом Бога. Стандартные трюки, который всегда срывают аплодисменты. Ведь понять мотивы культиста гораздо проще, чем психопата. Уоллес, правда, отрицал внушение некоторых идей своим приспешникам. Он говорил, что они без его ведома назвались Предвестниками, «несущими волю отца Теодора», а также старался склонить следствие к мысли, что часть смертей — на их плечах. Совесть Уоллес благоразумно не упоминал, с него хватило и обещания искупления. Себастьян все-таки увлекся историей Фантома и, чиркая ручкой, задумался о расовом неравенстве. Жертвы, о которых он знал, были белыми, внешне без экзотических примесей. С другой стороны, это Америка, тут статистически доминирует светлая кожа. А с третьей, плевать. Фантом, в отличии от возможно существующего подражателя, давно за решеткой. За спиной Себастьяна Джозеф громко хлопнул рамой и машинально стер с подоконника скопившуюся пыль. Отряхнул перчатки и, на мгновение зависнув у Себастьяна над плечом, хмыкнул. Тот быстро среагировал, прикрыв блокнот ладонью. — Так почему Фантом? Быстрый вопрос-обманка с вполне резонным подтекстом. Уоллес оставлял огромное количество следов, действовал вычурно и тщательно пестовал псевдо-религиозную легенду. Фантомы так себя не ведут — или Себастьян всю жизнь неправильно трактовал их суть. — Фантомы, они же фантазмы, имеют нематериальную природу, — заученно отчеканил Джозеф, поправив очки. — Они — есть душа человека, прикованная к земле. Фантомы не соответствуют ни одной религии, а, значит, вполне был смысл в этом ярлыке. Уоллес жаждал чего-то яркого и триумфального, но получил жалкий фантом, которым, к слову, была и его религия. — Урх, — проворчал Себастьян. — Впервые на моей памяти от прозвища выкручивает извилины сильнее, чем от самого дела. Джозеф слабо улыбнулся и бросил взгляд на часы. Время подбиралось к началу смены, и он явно планировал что-то доделать. Во всяком случае, он включил одновременно и компьютер, и ноутбук. — Себ, я понимаю, что дело Фантома громоздкое. Серия из четырнадцати групповых убийств плюс сложная патология у самого преступника... — Разве бюро не вмешивается в таких случаях? — Насколько я знаю, они опоздали, — удовлетворенно отметил Джозеф. — Наши коллеги из Иллинойса оказались гораздо расторопнее. Себастьян кивнул и вперился в темный монитор. Если нажать на кнопку питания, рабочий день начнется официально, а он обязан добить фляжку. Вчерашнее пиво аннулировалось Рубеном, хоть организм считал иначе и угрожал мигренью. Растерев виски до неприятного ощущения стирающейся кожи, он все-таки выдвинул ящик. Фляжка лежала слишком призывно, чтоб ей отказать, но у Себастьяна получилось. Он напряженно сглотнул и бросил сверху старую газету. — Этого мало. Браун потребует доказательств. Как Фантом связан с М63? Или убитыми родителями Викторв... — Споткнувшись о лишнюю букву, Себастьян выругался. — Черт, какая идиотская фамилия. Джозеф снова улыбнулся, что-то набил на ноутбуке и, выведя в печать, откинулся на кресле. — Помнишь проект ответственности за убийства? Я поделился результатами с детективом, который вел дело Фантома, и попросил сказать, как почти очевидца, есть ли шанс закрыть этот висяк. Он сделал паузу, потянулся и распечатал еще один документ — под нетерпеливое молчание Себастьяна. — Эй, Джозеф, — не выдержал тот и кинулся ручкой. Та ожидаемо пролетела мимо, кольнула стену и рухнула на кафель, чтоб откатиться к двери. Джозеф покачал головой и заговорил, к счастью, снова о Фантоме: — Викториано убил не он. Состав преступления, безусловно, схожий, практически идентичный, но использовалось другое оружие. Фирма, размеры, форма креста — все вроде подобрано, но без старания. Так что тут всего два варианта: либо личные мотивы и попытка в имитацию, либо за Викториано взялись Предвестники. Такое вполне в духе любого культа: пожертвуешь каждым, кроме лидера. На этом можно создать целый манифест — не для общественности, но для личной гордости. Дешевые брошюрки, отпечатанные в рядовых типографиях с усталыми, уже не разбирающими тексты работниками, ценятся высоко. Вполне вероятно, что Джозеф одну из них все-таки откопал, а если же нет — Себастьяну лучше не высовываться. — Однако прямых связей между убийствами Визерсов и Викториано нет? — Сложно ждать от виртуальных баз совершенства, — пожал плечами Джозеф. — Но мой знакомый детектив считает, что надо отработать обе версии и на всякий случай допросить самого Фантома. Он мог изменить почерк, и тогда выяснится, что за его спиной очередная почти дюжина смертей. Себастьяна лишняя работа не мотивировала, но он чувствовал, что в ней будет смысл. Если копать конкретно под Рубена, как он и планировал, то точки пересечения с Фантомом обязательно всплывут. Иначе и быть не должно. Манипулятор всегда захочет найти и сломить такого же. Ведь так? Ответ у Себастьяна возник на совсем другой вопрос: им вертят в разные стороны уже давно, и одержимость Рубеном Викториано — как попытка защититься. Избавиться от источника неприятностей. Служить и защищать, наконец. Об этом не стоит забывать, иначе зачем ему вообще оставаться в полиции? — Себ?.. Тот недовольно тряхнул головой и пнул ящик, загнав его обратно. — Хорошая работа, детектив, — позабыто серьезно, наверно, впервые за очень долгое время, сказал Себастьян. — Мы разберемся с Фантомом. Обещаю. Джозеф кивнул, глянул на часы и начал подписывать распечатки. Похоже, он сделал очередной отчет, и в связи с этим Себастьяну неплохо бы сесть за свой. Вырвав из блокнота последний исчерканный лист, скомкал его, отправил в корзину и сделал новые пометки. Он не может расколоть Рубена Викториано. Есть смысл махнуться с Джозефом и расспросить Фантома: его мнение о собственной психопатии, убийство Визерсов, причастность к смерти Викториано, пособничество так называемых Предвестников и, что особо важно, старые христианские связи. До того, как стать Фантомом, Уоллес посещал приход в Кони-Айленде. Семья Викториано, еще не обремененная детьми... Стоп. Лаура Викториано родилась всего на два года позже Уоллеса. При обнаружении интеракций между членами их семей вполне может вскрыться что-то ценное. Правда, богатых заносчивых аристократов с добродушными трудоголиками роднить способна лишь церковь: общие службы, воскресная школа для детей, миссионерство или чем там верующие занимаются на досуге. Однако вслух Себастьян весьма скупо обрисовал неудачи в общении с Рубеном. Джозеф недоверчиво щурился, но устраивать ментальную аутопсию не стал. Поправил очки, пролистал справочник по криминалистике и постучал пальцем по одной из центральных страниц. Потрепанная закладка, устало выглядывающая из-под среза, вздрогнула под давлением. — Психопатия — это дисгармония психического склада личности, — вдумчиво процитировал Джозеф, подсматривая слова, — которая определяет весь психический облик индивидуума и мешает его социальной адаптации. Является постоянным, гораздо чаще врожденным свойством, сохраняющимся на протяжении всей жизни. Тройное П Джозефа — педантичность, перфекционизм, профессионализм — в совокупности делали его невыносимым. Скулы Себастьяна сводило моментально, за ними и правую руку — за исключением подергивающегося мизинца. — Давай не будем все усложнять, — поморщился он, поднимаясь. — Второго психопата нам сейчас точно никто не позволит. — Упершись ладонью в стол, другой он ткнул в сторону кабинета лейтенанта. — О’Нил, конечно, чертовски хорош, но вряд ли он работал с психами. — О’Нил нам и не нужен, Себ. Я сам поговорю с Викториано и сделаю предварительные расчеты. Всегда есть вероятность, что за видимой психопатией скрывается сильный стресс от утраты семьи. — Себастьян, не удержавшись, фыркнул. — Но давай вернемся к Фантому. Его гораздо проще проработать — достаточно ордера от капитана. Скрытый мотив агитационной — а другой она, как оказалось, и не была — речи Джозефа обнажился. Он собирался выйти на личный контакт с Фантомом и наконец покончить со своей теорией — как сам Себастьян с Рубеном. «Наказать или оправдать» — ультиматум, естественно и честно расширяющий классическое «Служить и защищать». Ни одна версия не заслуживает стопроцентной предвзятости, а, значит, их с Джозефом ждет рокировка. Бонусом приложатся непредвзятость и рассудительность. Уговаривать Джозефа долго не пришлось. Взяв с Себастьяна клятвенное обещание отзваниваться по каждому шагу, он надиктовал внушительный список вопросов. С М63 едва ли была связана и половина, все остальное: личное и, вероятно, научное любопытство. — Не забудь зарядить, — поучительно сказал Джозеф, прежде чем предложить Себастьяну диктофон. — Желательно перед самой встречей, чтобы быть уверенным. — Я понял, — проворчал Себастьян. Он нарочито бездумно смел диктофон — «Зум Эйч Уан», дорогая вещь, пригодная больше для журналистов, чем для рядовых копов — в верхний ящик. — Что-то еще? — Если возникнут проблемы, просто пообещай ему всю первую полосу. Газета в качестве приманке — это умно. Тщеславие Фантома облегчит задачу и не заставит нелепо кружить в подобии танца. Стоило представить жилистую руку Уоллеса на своем плече, как Себастьяна нещадно покоробило. Взамен он мстительно взвалил на Джозефа и то, что Рубена внешне не затрагивало. Связаться с «Маяком», чтобы отсмотреть все до единой записи с камер в день убийства. Видео с нужным квадратом могли стереть или подменить, но провернуть такое со всеми не получится. Хименес, Рубен, Гутьеррес — в той или иной степени вовлечены в это убийство, и следует удостовериться, что все говорили правду. Отправить кого-то на похороны Визерса и Викториано. Скорее, из вежливости, чем по необходимости. Оформить бумаги — ордер или разрешение — на Валентини. Запонку следовало изъять как можно скорее. Выпросить у О’Нила дневники Викториано и покопаться в поисках зацепок. Ее психические отклонения — результат воздействия на психику, а не на тело, что значит одно: реальность она может воспринимать, пусть весьма необычно, но относительно верно. О поручении, данном Коннелли, Себастьян не упоминал, за что был вынужден минут пятнадцать слушать инструктаж от Джозефа: как проще и дешевле добраться до Чикаго. Одно из крупнейших пенитенциарных учреждений США весьма иронично было заперто в таком же по размеру городе, ежедневно напоминая, что каждый житель — потенциальный заключенный. Часть подразделений расформировали, подчистили камеры при помощи браслетов [26] и общественных работ и даже сымитировали заботу, создав службу обработки жалоб заключенных. Однако Себастьян не одобрял перемены: они накатывали постоянно, пытаясь размыть границу между законом и преступлением, приводя к расшатыванию и без того неустойчивой системы. Некоторые преступления должны полностью исключать смягчающие обстоятельства. Под эту решительную, переполненную гневом мысль Себастьян проследовал за Джозефом в конференц-зал. Он запоздало отметил, что мыслит двойными стандартами: готов самолично нарушить часть правил и законов, но здесь все, скорее, зависит от мотивов. Изъять доказательную базу, чтобы избавить от суда убийцу, или подтасовать факты, чтобы вернуть его в камеру. Разница очевидна. Посещать конференц-зал их департамента — все равно что пробираться сквозь музей. Стерильно, много стекло, бесполезных предметов и, разумеется, никаких фото. Рассылка данных по максимально защищенному каналу — e-mail или скрепленные ксерокопии. С этим легко мириться, сама обстановка зала настраивала на умиротворение: светлые стены, портативный проектор, полупустые стеллажи, бесконечные запасы минералки и несколько круглых столов. Складные стулья выстраивались отдельно: в специальном отсеке за пластиковой перегородкой. Исключением не стал и руководящий состав: сидеть всем было одинаково неудобно. За шесть минут до начала зал выглядел пришибленным — дождем и мрачными тучами. Пространство под ними сужалось, а тени, казалось, сглаживали углы, терявшиеся за стеллажами. Себастьян подметил, что нижние полки забили светлыми опечатанными коробками. Подписанные почти высохшим маркером, со съемными крышками и выемками для пальцев, они походили на ящики для увольнения. Не самая приятная ассоциация. Себастьян хотел поделиться ей с Джозефом, но тот отвлекся на присутствующих. Загородив массивными фигурами одно из окон, они лениво потягивали кофе, передавали по кругу коробку с пончиками и не особо охотно слушали О’Нила. — Не так уж и сложно найти перевод для подсолнухов, — говорил он, почесывая за ухом. Слабо отрастающие волосы явно начали ему досаждать. — Язык цветов, метафоры, сонники, значение цвета в целом... Но это дает сильный разброс по мотивационному полю. — К чему склоняешься лично ты? — деловито спросил Джозеф. Успев подобраться к группе, он влился столь быстро и естественно, что у Себастьяна возникло сомнения: а шли ли они вместе? — К тому, чтобы оставить эту головоломку детективам, — невозмутимо ответил О’Нил. — Не так-то просто делать экспертизы, когда у каждого в отделе горят дела. Намек прозвучал совсем не обидно. Работать за себя, напарника и ленивых интернов — труд не из легких. О’Нил установил такой порядок самолично — из страха проколоться на чужой ошибке. Его убежище — душная, пропахшая химикатами и энергетиками лаборатория — делилось иллюзией безопасности, но за его пределами О’Нил тушевался. Как будто датчик жизненных показателей скручивали в сторону нуля. Подмечали это многие, Себастьян в том числе, однако реально почти никто не учитывал. Усталость, невнимательность, спешка или позиция, что автомат по выдаче экспертиз им должен и оставаться, — сказать сложно. О’Нила все равно никто не пытался понять. — Опять на стороне халтурки берешь? — осведомился один из сержантов, хватая политый шоколадом пончик. — Не жалко времени-то? — Если бы хоть кто-то из вас платил по срочному тарифу, нужды бы в них не было, — ворчливо отозвался О’Нил и, заметив наконец Себастьяна, протянул ему коробку. Последний пончик. Без глазури и обсыпки. — Похоже на вымогательство, — нахмурился Джозеф. Скрестив на груди руки — в кулаке одной из которых торчали свернутые бумаги — он выпрямился. Негласные правила не вписывались в его систему восприятия мира, а, значит, не имели права на жизнь. Устав, конституция, уголовный и гражданский кодексы, базовые тезисы криминалистики и невнятный свод указаний каких-то японских богов. В последних Себастьян не разбирался — ему хватало и неверия в Деву Марию [27] — и не всегда следовал первым, так что О’Нила выручил не без удовольствия. — Как будто ты ни разу не припирал меня к стенке. О Фантоме он благоразумно не обмолвился, и это отрезвило Джозефа. Поджав губы, тот сместился к проектору и принялся за его настройку. К нему присоединился сержант с глазированным пончиком. Себастьян и еще один детектив — Сайкс, кажется — остались с О’Нилом. Чтобы избавиться от пончика, потребовалось три минуты и скучный анекдот от Сайкса. О’Нил натянуто улыбнулся, почесал нос и, извинившись, поманил Себастьяна в коридор. Двумя решительными движениями скомкав пустую коробку и пропихнул ее в мусорку. — Чего еще? — мрачно спросил Себастьян, готовый к любой проблеме, что вот-вот выскочит из-под сухих губ О’Нила. — Я снял все отпечатки с дневников Викториано. Ничего подозрительного, только ее пальцы. Но проблема совсем не в них. — О’Нил старался не выглядеть виноватым, но получилось вообще никак. — Кажется, часть дневников исчезла. — Что?! Себастьян рыкнул безо всякой злобы, но явно напрасно. О’Нил отступил, ссутулился и неуверенно сжал кулаки. Себастьян, беззвучно выругавшись, едва не хлопнул себя по лбу. — Я не совсем это... Просто по ощущениям М63 трахает мозги уже четыре месяца, а не дня! — Тебя, по крайней мере, оно еще не свело с ума. А мне уже три раза звонил брат Викториано и, честно говоря, он меня пугает. — О’Нил пожаловался искренне, плечи в подтверждение нервозно дернулись, зажав на мгновение меж собой шею. — Не то чтобы я эксперт по зомби, но говорит он в точности как один из них. И на мозги покушается тоже. — Не переживай, сегодня я сбросил его на Джозефа. Они обменялись понимающими взглядами. Себастьян обернулся — на их отсутствие внимания не обратили, виднеющиеся позади часы не торопили тоже — и бросил взгляд на мобильник: одно занудное напоминание от лейтенанта. Коннелли подозрительно отмалчивался, и Себастьян взялся за очередное сообщение. — Из «Маяка» вы привезли одиннадцать дневников. На каждом из которых проставлены даты. И если смотреть на них как на систему, — О’Нил решительно свел кисти в подобие треугольника, — то сразу становится понятно: некоторых не хватает. — Вот этого мне и не хватало для счастья. Мозг заработал вопреки недовольству и выработал несколько идей: обыскать палату Валентини, расспросить Торрес и Гутьеррес, наконец обратиться к Рубену. Дневник могли исчезнуть и до дня убийства. Особых причин для этого не требовалось — психические расстройства Лауры Викториано объясняли все и даже больше. Себастьян все-таки хлопнул О’Нила по плечу и, попросив собрать дневники до конца дня, направился было обратно. Затормозил он раньше, чем осознал, зачем. — Ты что-то еще хотел, Себастьян? — Этот звонок... От Рубена. Чего он хотел? О’Нил озадаченно заморгал. Казалось, он вот-вот повторит жест Джозефа с очками, но обошлось. — Забрать вещи сестры. Думаю, на днях закончу с повторной проверкой и передам. Себастьян кивнул. На экспертизу они с Джозефом собрали не так уж и много: несколько забрызганных кровью предметов одежды, подсолнухи-магниты, книги с пометками, косметика. Основную ценность представляли дневники. Вдали лязгнули дверцы лифта. Лейтенант, капитан и инспектор Браун. Все трое были чем-то подавлены, держались за прикрепленные к поясам значки и старались не поднимать глаз. Последний раз Себастьян их видел такими после пожара в окружном суде. Погибших не было, однако ущерб все равно приравняли к колоссальному: ушлый адвокат подсудимого обыграл несоблюденные правила безопасности и выбил свободу для человека, совершенно ее не заслуживающего. Хотя нет. Тогда они пришли без инспектора. Гадать Себастьян не стал и вместе с О’Нилом вернулся в конференц-зал. Они, не сговариваясь, выбрали стол у проектора, где уже обустроился Джозеф. Себастьяну было не по себе: из-за грядущего информационного взрыва и собственного профессионализма. Он крайне запоздало вспомнил, что так и не выяснил детали допроса Хименеса. Конечно, достаточно послушать запись или обратиться к Джозефу, однако Себастьян не готов искать фляжку. В конференц-зал торопливо, борясь с одышкой, вбежал один из детективов-следователей, плюхнулся на ближайший стул и чуть ли не кулем обвалился на собственные колени. Вошедший следом руководящий состав прошел мимо него донельзя скорбно — и в зал, точно пущенная из блочного лука, влетела тишина. Лейтенант — впервые на памяти Себастьяна пропахший табаком — откашлялся. Единым фронтом за его спиной молчали капитан с инспектором. — Поступило экстренное сообщение из городской клинической больницы, — скорбно объявил лейтенант. Пытаясь найти поддержку хоть в дыхании, он сделал несколько глубоких вдохов и продолжил: — Два часа назад в реанимацию поступил один из наших офицеров, Оскар Коннелли. Гул, перемежающийся вздохами и шумом падающих бутылок, пронесся по всему залу. — Он был сбит крупным транспортным средством — предположительно, фурой — на третьем километре автострады. Большая кровопотеря и трещины в черепе являются предварительной причины его смерти. По заверениям врачей, с остальными травмами было реально справиться. Более полную картину мы получим после официального вскрытия и подписания освидетельствования. — А водитель? — спросил кто-то с заднего стола. — Транспортное средство практически сразу покинуло место происшествия. Нам бы хотелось почтить память Оскара и вывести его смерть в приоритет. Себастьян яростно кивнул. Внутри него вскипела если не кровь, то все остальные жидкости, и он начал захлебываться этим жаром. Смерть Коннелли была чертовски несправедливой. Ее уже не отменить, не перебросить на того, кто ее заслуживал, и не стереть из памяти. Ее необходимо уравнять — хотя бы сроком для ублюдка за рулем. Такой обмен все равно не назвать справедливым, но это будет хоть что-то. И, вчитываясь в последние сообщения от Коннелли, Себастьян только слегка расстроился из-за опустевшей зацепки с обувью. Больших эмоций она не стоит, в отличие от Коннелли, который наверняка бы посмеялся над очередным клише — торжественно внесенной в конференц-зал смертью. _________________ [25] Тест Хэйра – психиатрический тест, помогающий определить контрольный список психопатических черт для оценки психического состояния людей, которые совершают преступления, и его часто используют для диагностики людей, которые проявляют черты и тенденции психопата [26] Электронные браслеты – предназначены для отслеживания за условно-досрочно освобожденных с целью контроля их поведения и областей передвижения [27] Дева Мария – небесная заступница Испании, в честь которой вся страна празднует День ее Непорочного зачатия (8 декабря)