Дневник Лауры Викториано, 5 августа, 2001 г. «Руби кричит на врача. Врач старенький и швыряет таблетки. Я подглядывала. Руби не должен ругаться. Руби должен быть как дома. Забрать меня домой. Дома хорошо. Он хороший. Мамочка, почему ты не спасла нас?»
Завтрак, пройдя сквозь желудок обратно, горчил, кислил и разъедал рот одновременно. Сглатывать его было противно, но все же Себастьян справился, вслепую нашарил кружку с остатками вчерашнего кофе и осушил ее. Кровь лоснилась на блестящей бумаге, казалась темнее и гаже, чем в реальности, и окончательно испортила тело Викториано. На фото она выглядела дешевой куклой, перемазанной кровью добровольно, волосы напоминали окрашенную солому, а пятки Визерса, вульгарно просящиеся в кадры, шелушились и словно сбрасывали кожу точно на Себастьяна. Визерс валялся у ног Викториано бледной, криво вылепленной восковой куклой, и прилипшая к нему кровь обрисовывала все неровности кожи, одежды, волос. Не хватало лишь огня, который и довел воск до плавки. О’Нил вновь отработал свои ежемесячные премии: выжал максимум из негативов, отдельно распечатал каждый снимок в нескольких экземплярах и приложил даже личный кадр того мужчины, Стефано. Глянцевая тяжелая стопка, упакованная в пожелтевшие газеты, ударила под дых фотографией самого Себастьяна: усталый вид, сальные растрепанные пряди, злобно топорщащаяся щетина. И, кажется, блекло-желтое пятно на воротничке. Себастьян, недовольно побурчав, поправил свежую рубашку и начал раскладывать на столе снимки О’Нила, прямо поверх папок, клавиатуры и телефона. Ему пришлось зажечь верхний свет и настольную лампу, чтоб разгялдеть малейшие детали. Подбирался ливень. Гром, рев ветра, скомкавшиеся мрачные облака и хлюпающие об окна листья. Погода, идеально ложащаяся поверх снимков из дела М63. От яркого света на снимках откладывались жирные подрагивающие блики. Себастьян прикрывал их рукой и пристально всматривался. Искал зацепки. Улики. Ответы. Все то, что не связано с Рубеном Викториано. Хотя нет, лучше, чтоб напрямую вело к нему. Азартно сощурившись, Себастьян поочередно рассмотрел и Визерса, и Викториано. Отсутствие Джозефа, с его неуместным сочувствием к красивой женщине, играло на руку, и с помощью Коннелли Себастьяну удалось подметить кое-что любопытное. Во-первых, незамеченный ранее синяк на ключице Визерса, сползающий под одежду. Узкий, наискось, он словно облизывал ключицу снизу. Во-вторых, в крови действительно обнаружился весьма четкий отпечаток мужского ботинка. Себастьян перечертил в блокнот рифленый узор на ногу сорок второго размера. Коннелли неуклюже попытался повторить: получилось совсем непохоже, и, сжалившись, Себастьян вырвал свой лист. — Вот, — он ткнул ручкой в витую надпись, угнездившуюся в одном из выступов на подошве, — с этим уже можно работать. — «Феррагамо» [14]? — Коннелли скривился, вскинул бровь и нехотя выудил из рюкзака блокнот. — Как-то слабо для зацепки. Многие производители помечают свою обувь, еще больше подписей на подделках, и что, разве нам это когда-то помогало? Себастьяна передернуло. Невежественная лень Коннелли, его грязно-светлые волосы и фамильярность — всего было с избытком. Коннелли, однако, повезло: на счету Себастьяна было достаточно выговоров, чтобы сдержаться и не отвесить поучительный подзатыльник. Вздохнув, он растер виски — под пальцами порой скрипели волосы — и все-таки прояснил: — Подделка или нет, но эта фирма берет от шестисот баксов за пару. Такие себе мало кто может позволить, в нашем-то захолустье. Стоит проверить. Коннелли осуждающе поцокал языком, но не стал возражать, что-то черкнул в блокноте и всунул в него лист. Отлично, минус одна проблема. Себастьян не стал признаваться, что ненавидит магазины, и его знание брендов — заслуга исключительно Джозефа, который натаскивал их обоих по моде всех имеющихся высот. И пусть Себастьян не был примерным студентом, он пока не успел забыть о городском консерватизме. До Кримсон-сити мало что доходило вовремя и оседало на полках бутиков с безбожно дорогими баннерами. Мода здесь не окупалась, но все же давала какой-то доход, если уж магазинчики держались на плаву. Их было совсем немного; Себастьян выписал названия на отдельный лист и запросил отчет. На Коннелли он и не смотрел — кровавые брызги его привлекали больше — и тот начал расхаживать по комнате, сцепив за спиной руки и гордо расправив узкие плечи. — Я воспользовался твоим паролем и принял отчет от банка. Оказывается, эти Викториано нереально богатые, у них несколько вкладов: депозитный, расчетный, валютный и даже аккредитивный. С последним вообще все странно и засекречено. — Немудрено, — едва слышно проворчал Себастьян, не поднимая головы. — Счета все открыты на имя Рубена Викториано. Поручителей, доверенности, бенефициаров — в открытом доступе никого нет. Последнее, что я выяснил — это лишь то, что Викториано ворочает миллионами. Хотя какой там ворочает, всего лишь удачно продал бизнес отца и пожинает плоды, — с завистью выдал Коннелли и крутанулся на месте. Себастьян не поддержал его и холодно велел составить рапорт для капитана. Все официальные ответы от юридических лиц следовало оформлять сразу же, чтобы начальство располагало временем одобрить или отклонить заявки об ордерах или запросах. С опытом уже перестаешь беситься и заполняешь бумаги на автомате. Выложив в центр стола фотографии с телом Визерса, Себастьян вернулся к отчету О’Нила и уточнил происхождение синяка: «Под смешанной костью S-образной формы, крепящейся к грудине и лопатке, обнаружено сильное внутреннее кровотечение. Следы на эпителии — четкие, неравномерные, темно-красного цвета. Предположительное происхождение: сильный удар тупым предметом, хотя имеется 27% вероятность того, что отметина, напоминающая по всем признакам кровоподтек, была получена без насильственного вмешательства». Быстро вспомнился скол на шкафу в палате Викториано, но, перебрав фото, Себастьян убедился, что зря — размер и форма не совпали. Он также отметил, что желудок успокоился, и, удовлетворенный, заварил свежий кофе. Поставил кружку на окно, за пыльные жалюзи, и хмуро глянул на Коннелли. — А что по Кидман? — Джули Кидман, дата рождения 14 февраля 1989 года рождения, деревня Элк-Ривер, — четко и уверенно проговорил Коннелли, точно успел зазубрить данные. — Имеет в прошлом приводы в полицию за вандализм и кражи. Пять лет назад попалась в ювелирном и получила условно-досрочное. Адвоката тогда ей оплатил Рубен Викториано. Себастьян вскинул голову так резко, что хрустнули шейные позвонки — и пара снимков, вздрогнув, слетела на пол. Рубен снова выбил его из колеи, столь легко и наверняка насмешливо, что Себастьяна разобрал нервный смех. — Ублюдок, — сквозь зубы процедил он и, шумно втянув воздух, ударил кулаком по столу. Глухой стук сбил очередные снимки, испуганно слетела и ручка. Грянувший за окном гром точно усилился гневом Себастьяна и оглушительно взорвался. — Ого! — присвистнул Коннелли и, позабыв о Кидман, прилип к окну. Он неуклюже пролез под жалюзи, прилип ладонями к подоконнику и шумно задышал на грязное стекло. — Похоже, NBC [15] попали в точку, ливень разыгрывается знатный. Кресло Себастьяна сдвинулось с ленивым скрипом, а сам он наклонился за фото с еще большей неохотой. От кафеля тянуло грязью, виднеющиеся мусорные ведра почти заполнились, и, кажется, у двери, прямо над самым плинтусом, разрослась паутинка. Впрочем, никто не отменял игру воображения и обычную уборку. — Так, значит, снова Викториано? Себастьян не стал подниматься, упершись спиной в стол, и Коннелли, передав ему кофе, плюхнулся напротив. Скрестив ноги, он ухватился за колени и криво ухмыльнулся. — После того, как дело Кидман закрыли, Рубен нанял ее. Официально как секретаря, на деле же — кто знает. Эта Кидман весьма недурна, и ноги длинные. — Коннелли мечтательно улыбнулся, его плечи расслабились, опустились, и он словно сбросил пару-тройку лет. Себастьян хмыкнул, нарочито громко отхлебнул кофе, и Коннелли, вздрогнув, вернулся к теме: — Сейчас Кидман чиста, даже штрафов за парковку нет, зарплату получает по закону и снимает студию рядом с Ридж-парком. Неоновый район, понятно. Инфраструктура настолько сильно была в нем заражена рекламой, что вечером проезжать мимо не очень-то и просто: светящиеся баннеры бьют по глазам, буквы всегда рябят, а схематичные изображения-символы по-свойски подмигивают, пытаясь заманить внутрь. Весьма дорогое и престижное место — как раз для молодой женщины, не обремененной семьей. Но, может ли быть, что ее подчинил себе Рубен? Параноидальная на первый взгляд мысль. Однако не может быть все так легко и просто связано: Кидман, Хименес, Викториано, Визерс. Черт. Опять он тянет все нити к Рубену. Но почему? — Иск о сексуальных домогательствах Кидман подала в 2012 году, — тем временем продолжил Коннелли. — Я еще с вечера отправил запрос в окружной суд, и они пошли в обход правил, выслав его без печатей. В тот год Хименес работал с Викториано над каким-то научным проектом, и их разногласия спровоцировали личный конфликт между Кидман и Хименесом. Деталей нет, ведь иск отозвали, так и не доведя до повторного слушания. — А по первому что? — машинально спросил Себастьян, особо и не надеясь на ответ. Он щелкал пальцами по тонкой стопке упавших снимков, хлебал кофе и посматривал на бушующую за окном непогоду. Как и всегда, невовремя: из-за дождя и холода не все свидетели даже пытаются добраться до департамента. — Пусто, — пожал плечами Коннелли. — Протоколов пока нет. Сухо кивнув, Себастьян провел блиц-опрос по активным делам отдела: М63, случайное убийство в центральном парке, инцидент в «Криме» и одна больничная смерть. Желания тащиться под ветром и дождем везде и сразу у Себастьяна не было, и он воспользовался статусом детектива, чтобы выгнать Коннелли. Тот напоследок попробовал оспорить часть указаний, на что Себастьян пригрозил подножкой во время экзамена на детектива [16]. Он знал, как легко завалить тест, да и кто удивится очередной неудаче. Без Джозефа и коллег отдел выглядел покинутым. Гомон за дверью привычно нарастал, прерывался резкими звуками и звонками мобильных. Полупрозрачный плексиглас, обрамленный деревом, периодически затемнял снующие мимо силуэты, и если поиграться с освещением, можно устроить целое шоу теней. Однажды он так и сделал — для Майры, нарезал из картона фигурок и разыграл их первое свидание. Тогда он смеялась громко и искренне, хлопала его по плечу и тут же, не стесняясь, целовала. Во рту возник горький вязкий привкус, и Себастьян понял, что прикусил язык. Кровь смешалась с отзвуками кофе, и стало настолько мерзко, что это сочетание впору было вынести за рамки закона. Себастьян с кряхтением вернул снимки на стол и, пересев в кресло, выудил из нижнего ящика фляжку. На дне еще плескался виски, и он хорошо шел под кофе. Бодрящий эффект Себастьян почувствовал сразу и потянулся. В голове прояснилось, мысли перестали слипаться в нечто несуразное. Второй глоток помог вернуться к фото и наконец обратить внимание на то, что чуть было не ускользнуло. Разбросанные подсолнухи отвлекли его от странного углубления в кровавой лужице. Его, но не О’Нила. Тот даже не пожалел отдельного снимка: багровая вязкая субстанция, щедро накрывшая палас, сыграла роль формы, слепив странный, похожий на маленькую юлу, отпечаток. Что-то, похоже, швырнули на ковер, вдавили — возможно, до первого удара, — а после забрали. Это сделал убийца? Вполне вероятно, но что за предмет? Есть ли смысл тратиться на такой след? Стоп. Что это? Себастьян нахмурился — он и не обратил внимания на лишнее фото. Оно было сделано явно не на месте преступления: медсестра Гутьеррес, запахнувшись в красный кардиган, стоит у лестницы и отчужденно пытается позировать, но выглядит скованной и неживой. Позади нее простирается коридор, переполненный людьми и духотой. Пациенты, их визитеры, медсестры — все выглядит размытыми на фоне бескомпромиссно четкой и холодной Гутьеррес. Сквозь глянец сквозило что-то важное. Себастьян положил фото прямо перед собой, прижал за уголки к столу и всмотрелся. Нет, с лестницей все в порядке, с Гутьеррес — тоже, но в коридоре... Сердце застучало с таким напором, что взлетело бы до самой шеи, не застряв в районе трахеи. Позади Гутьеррес простираются информационные стенды, которые почти не видны из-за двоих мужчин. Чертовски узнаваемые, они выглядят недовольными. Один все же напуган: цепляется ладонями за свою грудь, горбится, отступает к стене; второй хищно нависает сверху и бьет первого по плечу, примерно на уровне ключицы. Динамика чувствовалась даже сквозь глянец и время. 15 октября 2014 г. Себастьян был готов поклясться, что это Лесли Визерс и Рубен Викториано. Да, снимку не хватало качества, на доказательство он слабо тянет, но силуэты узнавались легко. Себастьян успел пресытиться лощеным лицом Рубена — и вызубрить его как тен-коды, а Визерса сдавал редкий цвет волос. Случайно ли снимок оказался среди негативов? Хотя навряд ли реально подстроить подмену объектов на пленке, и в этом ее преимущество: она не подтасует факты. Рука у Себастьяна неожиданно дрогнула. Кофейный виски плеснул по щекам, в то время как нечто кислое осело на дне. Скривившись, Себастьян тряхнул головой и снова проверил фото. Ничего не изменилось. Очередной бездоказательный факт, который пока не вложить в дело. Набрав О’Нила, он нарвался на автоответчик, но все же оставил несколько запросов. На часах еще не перевалило за полдень. Доктор Хименес обещал подъехать около часу, и Себастьян заставил себя взяться за бумаги. Отчет по висякам, согласование графика дежурств и пересмотр личных дел информаторов. Последнее дезориентировало сильнее всего: придётся бегать по судебным инстанциям и проверять условия сделок. Махинации со свидетелями или подозреваемыми были нередким явлением. Департамент нуждался в информации, идти на уступки — уже привычно. Единственная проблема — Джозеф, который не желал видеть всю гамму цветов, что пролегала между черным и белым. Живое воплощение закона, человеческий сын конституции США и уголовного кодекса, не иначе. Взгляд Себастьяна вновь зацепился за фото с Гутьеррес, Визерсом и Рубеном. Черт возьми, да один успевший надоесть Хиггинс разнесет снимок в пух и прах — и не без причины! Себастьяну нужно нечто большее, чем размытые силуэты. На дверь отдела упала тень, контуры ее заострились, и ручка провернулась с грозным щелканьем. Знакомо блеснули очки в тяжелой оправе. Под ровной, явно залаченной линией волос топорщилась свежая царапина. Джозеф. Он выглядел на редкость взбудораженным и не замечал, что под жилетом застрял светлый воротник. — Ну как успехи? — скорее из вежливости, чем из интереса спросил Себастьян. Иррационально он не хотел вплетать Фантома в дело, отсутствие Джозефа в этом его убедило совершенно точно. Двойное убийство Визерса и Викториано вскрывается слой за слоем и обнажает косвенные, лишь намекающие улики. Они работали лучше любых поощрений, вели Себастьяна вперед и заставляли сбивать мысли в пюре из подозрений. Но Себастьян не терял уверенности: дело М63 ему по зубам. Ему, не им с Джозефом. Внутри Себастьяна вызрело нечто злобное и собственническое. Оно захватило его целиком, вынудило сгрести все фото в верхний ящик стола и свести брови так сильно, что заломило в носу. Джозеф ничего не заметил. Он выхватил со своего стола какую-то папку, из которой выудил пустой бланк и начал размашисто заполнять его. Склонившись, но не сгорбившись, над столешницей, он уделил внимание и Себастьяну. — Это было непросто, но я справился. И если начальство одобрит повторный допрос Фантома, я получу настоящие доказательства своей правоты. — Он вскинул голову, поджал губы и крайне решительно глянул на Себастьяна. — Я докажу, что Фантом совершил на одно убийство больше. Джозеф говорил с такой уверенностью, что мог бы сойти за спикера Белого дома: без амбиций на должность, но с сильной жаждой справедливости. Убрать царапину, кобуру, значок, накинуть дорогой пиджак — и Джозеф Ода визуально вырастет в цене. — Дело не в том, что он заслужил еще пару лет к пожизненному, а в том, чего заслуживают выжившие. Правосудия. Непогрешимая уверенность рвала его речь на части, острые и боевые. Слушать было неуютно, Себастьян отъехал на кресле к окну и отвернулся. Тучи, взбитые ветром, наваливались друг на друга; они словно цеплялись за редкие кроны деревьев, срывая листья. Осень пыталась украсить город оранжево-желтым, но выходило слабо. — Лаура Викториано сошла с ума из-за того, что лишилась семьи, — отчеканил Джозеф, явно желая добить своими суждениями. — Лесли Визерс выжил по нелепой случайности, и он тоже оказался в лечебнице. Это нечестно, Себ, лишаться разума из-за такого. — Но Рубен Викториано в порядке, — мрачно процедил Себастьян. Он потянул за шнур от жалюзи, те опустились со скрежетом, предвещающим очередные внебюджетные траты. И вместе с тучами будто вырубило ту часть реальности, с которой Себастьян сталкиваться не хотел. — Он — возможно. Его сестра и Визерс — нет. Себастьян окончательно вышел из себя. Джозеф пытался сравнить человеческие жизни, пусть неосознанно, не в том смысле и для другой цели, но он сопоставил — и будто бы напрасно. Себастьян ударил по подоконнику так, чтоб, оттолкнувшись, вернуться к столу, и, развернувшись, бросил в ответ: — Они — нет. И им уже плевать и на Фантома, и на психа с подсолнухами! Вышло громче и яростнее, чем Себастьян рассчитывал. Он шумно выдохнул, исподлобья глянул на Джозефа — разочарованно скомкавшего в руке свой бланк — и вылетел из кабинета. В коридоре царила духота, перемежавшаяся потом и одеколоном. Люди толпились, обсуждали новости, работу, коллег, кое-кто окрикивал Себастьяна, пытался заговорить, но он лишь отгораживался обеими руками и что-то невнятно бормотал. Перед глазами прыгали разноцветные, почти как листья, пятна — в такт участившемуся пульсу. Звонок лифта, прибывшего на этаж, заставил Себастьяна вздрогнуть, судорожно осмотреться, кивнуть знакомым и машинально войти в кабину. Вместе с ним оказалось еще трое: электрик, судя по форме, дородная темнокожая женщина в твидовом костюме и молодой взъерошенный сержант. — Ты когда-нибудь влезал в базы малолетних правонарушителей? Требовательный голос женщины вывел Себастьяна из оцепившего его гнева. Он вздрогнул, сглотнул, но нет, повезло: к ответу призывали сержанта. — Я не знаю, мэм! Женщина хмыкнула, придвинулась ближе и ласково, по-матерински щелкнула его по лбу. Себастьяна и электрика она точно не видела, и те переглянулись, пожав плечами. — Мэмкать будешь на брифинге. А сейчас отвечай честно и уверенно. Чтоб я тебе поверила! И кое-что поручила. Электрик откашлялся. Себастьян понимающе кивнул и, услышав «Подвальный этаж», протиснулся вперед. Женщина и сержант, похоже, спускались на парковку, электрик вышел следом за ним и, поправив форменную кепку, решительно зашагал направо. Себастьян остался возле лифта. Меж ребер кололо как после марафона, и он непроизвольно прислонился к стене. В пустом, пропахшем хлоркой коридоре равномерно гудели кондиционеры, и холодный воздух заставил Себастьяна закашляться. Безмолвная точка опоры помогла отдышаться, он тряхнул головой и выругался. Причин сбегать от Джозефа не было, но его возможная правота настолько разозлила, что возвращаться бы Себастьян не рискнул. Даже ради мобильника и значка. Подвальный коридор, судя по указателям, вел в архив и хранилище вещдоков. Странно. Ему казалось, что в подвале должна располагаться резервация для лабораторных гиков, но, видимо, он и правда выпал из реальности. В любом случае, он не поймает здесь О’Нила, а, значит, вытрясти что-либо по делу М63 не сумеет. Ни дневников Викториано, ни камеры из «Маяка», ни новых отпечатков. Промучившись до появления лифта, вытолкнувшего в подвал бледную женщину в отглаженной форме, он все-таки решил вернуться. Избегать Джозефа — по-детски глупо и непрофессионально, но реально. В отделе опять никого не было, и пятый стол — для будущего новичка — по-прежнему пустовал, пкорываясь пылью. Портативная стойка для очков, пристроенная на столе Джозефа, украсилась оправой с глубокой трещиной на стекле. Себастьян видел ее впервые. И с нынешним настроением он даже позлорадствовал над этим. Забрал свои вещи, запер ящик с фото и снова набрал О’Нила. Точнее, попытался: мобильник завибрировал первым и высветил смутно знакомые цифры. С трудом натянув на голос вежливость, Марсело Хименес отменил встречу, сославшись на мешанину из командировок и симпозиумов. Себастьян, конечно, вошел в его положение, ведь он тогда совсем не опоздает на встречу с Джули Кидман. Блеф удался. Хименес икнул и что-то невнятно промямлил. Себастьян выразил сожаление, приготовился швырнуться козырем масти Викториано, но не потребовалось. — Я д-думаю, — с пугливым заиканием проговорил Хименес, перемежая слова шумными выдохами, — что мой долг — помочь следствию. И если мои коллеги этого не поймут, то будет д-даже лучше, что я пропущу их научные посиделки. — Безусловно, док, — согласился Себастьян, записывая в блокнот очередную дату. — Я рад, что вы проявляете гражданскую сознательность. В конце концов, ничего другого Хименесу не остается. Его симпозиумы давно потонули в прошлом, которое бесцеремонно отнял Рубен Викториано. Но ничего, Себастьян с этим разберется. Хороший коп всегда должен расследовать убийство, пусть даже оно касается научной карьеры, а не живых людей.Дневник Лауры Викториано, 1 сентября, 2014 г. «Стеффи очень забавный. С ним бывает смешно, и я ему нравлюсь. Но это все очень обижает Рубена и Лесли. Я хочу ходить ужинать со Стеффи, но я не хочу обижать других. Я всегда хотела помогать Рубену и защищать его, но я только и делаю, что обижаю его. Наверно, надо попросить старые таблетки. Он так не расстраивался, когда я звала его новым Руби. Может, и я уже новая? Новая Лаура? У меня гораздо больше морщин. Я мало читаю. Сломала три смычка от скрипки. Матушка учила, что стирать темные вещи надо только с темными. А с людьми так делать можно? Старых людей сводить вместе, а новых людей уводить в другое место? Если так можно с вещами, то можно и с людьми. И если я права, Рубен сможет уехать. Он должен жить сам. Он не должен пугать меня. Он нуждается в чем-то новом. В ком-то новом, точнее. А мне хорошо со Стеффи и Лесли. И иногда я вспоминаю Тедди… Очень-очень иногда».
«Маяк» действительно был спасен ливнем. Мощные грохочущие потоки воды обрушились на город, смыв палую листву, мусор и людей. Насквозь промокшего Себастьяна в лечебнице встретили сдержанно, предложив полотенце и горячий чай. Он не стал отказываться и, прихлебывая светлый, разбавленный лимонным соком, напиток, о многом разузнал. Гутьеррес, к примеру, взяла на сегодня выходной, сославшись на разболевшееся плечо, и Торрес пришлось отложить пересчет лекарств и заняться пациентами. Хоффман, измученная журналистами, выглядела жалко: черные волосы растрепались, в глазах плескалась усталость, и на Себастьяна она смотрела как на героя. Улыбалась она все же несмело, вызывая смешанные чувства. — После того, как вы уехали, сюда постоянно пытаются проникнуть репортеры, — сказала Хоффман, обхватывая себя руками. — «Кримсон пост», «Дейли ньюс», «Криминал хроникс», телевизионщики. Было очень непросто, но я думаю, что справилась. Срочные дерьмовые новости: Себастьян, похоже, весьма опрометчиво повздорил с Джозефом. Тот плавал среди журналистов как рыба в воде и никогда не ошибался со словами. Недаром его всегда звали на пресс-конференции и ставили рядом с капитаном. Хоффман осмотрела полупустой холл и плавно опустилась на ближайшую скамью. Сгорбилась, побарабанила пальцами по коленкам, обнажившимся из-под светлой юбки, и вздохнула. Себастьян отметил, как глубоко залегли тени под ее глазами, а на носу начала шелушиться кожа. — Хоффман, соберитесь, — потребовал он. — Это только начало, и я хочу быть уверен, что мы с вами хотим одного и того же. Безопасности для ваших пациентов. — Да, — твердо сказала она, сжав кулаки. — Я понимаю, о чем вы. Себастьян в этом сомневался. Он помнил, в какую прострацию выпала Хоффман в день убийства — ее спасло лишь вмешательство Джозефа. Поэтому он проинструктировал ее насчет репортеров, заставил все повторить и, скинув с плеч полотенце, зацепил рукой сумку. Та — неудобная, спортивная — болталась у бедра и нагло хвасталась фальшивым облупленным логотипом. Ее одолжили на стойке регистрации вместе с набором вакуумных пакетов: для камеры, снимков и протоколов. Точно, бумажки. Себастьян плюхнулся рядом с Хоффман и принялся заполнять бланки — имя, фамилия, должность, даты, информация по опрашиваемому лицу. Хоффман подглядывала через его плечо и подсказывала формулировки. — Ты помнишь бывшего врача Викториано? Сближение произошло спонтанно, на почве взаимопомощи, но Хоффман явно не была против. Она кивнула и одернула юбку так, чтобы прикрыть колени. — Марсело Хименес? Он заведует нашим исследовательским центром. Правда, скорее, номинально, поскольку все его проекты были отданы мне. — Это еще почему? Хоффман замялась. На ее щеках выступил легкий румянец, криво сползающий к подбородку. Руки сдали ее сомнения: они нервозно цеплялись за подол юбки, пытаясь то ли распороть швы, то ли саму ткань. — Эй. — Себастьян коснулся ее плеча и наклонился ближе. — Он тоже проходит по этому делу. И можешь поверить, твои откровения ему уже не навредят. — Я знаю, — кивнула она, и голос ее звучал гораздо спокойнее. — Просто вспоминать о некоторых вещах бывает нелегко. О содеянном тобою зле скажи сам, и зло исчезнет само собой [17]... — Она тряхнула волосами, поджала губы и раскололась: — Два года назад его поймали на плагиате. Хименес очень много... заимствовал у своих коллег, даже не стараясь раскрыть их идеи. К примеру, моя работа о транспозициях временной перспективы среди больных с пограничным расстройством личности... Себастьян поднял руку, едва удержавшись, чтоб не зажать рот Хоффман. Его ладонь — грубая и широкая — скроет ее лицо полностью, к тому же, это весьма развязно. Не то, что способствует доверию. Он сам бы заломил руки тому, кто перейдет за личную границу — и Хоффман наверняка тоже. — Давай попроще. — Хорошо. Хименеса исключили из всех научных советов, в которых он состоял, аннулировали все его достижения и дали три года на создание новой диссертации. Он должен доказать, что умеет работать самостоятельно. — Интересно. Себастьян почесал нос. Значит, липовый доктор или что-то вроде того, просроченные штрафы за парковку и сексуальные домогательства. Осталось уточнить год и одно имя. — Скажи мне вот что. Как связан со всем этим Рубен Викториано? — Об этом лучше спросить у него, — пожала плечами Хоффман. — Я не так уж и много знаю. Кажется, Хименес допустил какие-то ошибки в лечении бедняжки Лауры, и Рубен весьма изощренно отомстил. У меня создалось впечатление, что он заранее копнул под Хименеса. Слишком уж быстро он предоставил доказательства. — В карте Лауры Викториано нет записей о врачебной оплошности Хименеса. Он вел ее до 2012 года, после чего официально от нее отказался. Одной из причин, согласно моим данным, является иск о домогательствах, датированный тем же годом. — Об этом я ничего не знаю, — помолчав, грустно произнесла Хоффман. — Возможно, история гораздо более запутанная, чем представляется. Но мне важно другое: он никогда не причинял вреда нашим пациентам. Даже ненамеренно. — А как же Викториано? — Себастьян надавил, чуть ли не по буквам процедив имя. Хоффман с ответом нашлась не сразу. Цеховая солидарность боролась с принципиальностью ровно столько, сколько Себастьяну потребовалось на завершение работы с протоколом. Он передал его Хоффман, та, быстро пробежавшись по строчкам, подписала и поднялась, одергивая снова юбку. — Давай еще раз проверим карту Лауры, — твердо сказала она. Маленькая, хрупкая, едва ли достающая до плеча Себастьяна, она сейчас казалась выкованной из закаленной стали — идеальный надзиратель. С таким вести дела гораздо приятнее, чем с тем, что встретил их в «Маяке» тремя днями ранее. Повторное изучение карты Лауры Викториано, поступившей на стационарное лечение в «Маяк» в декабре 2000 года с сильной аффективно-шоковой реакцией, ничего нового не дало. Хоффман же, подняв из архива записи Хименеса, расшифровала кое-что занятное. Заметка об ограничении общения с братом оставлена была не случайно: по определенным датам Викториано начинало крыть то ли бредом, то ли искаженными воспоминаниями. На одной из архивных кассет имелась запись, которую Себастьян прослушал вместе с Хоффман несколько раз. — Я больше не хотела любить его! — Голос, сдавленный слезами и страхом, мешался с шипением пленки и оттого звучал гораздо, гораздо кошмарнее. — Он... Он заставлял целовать его. И этого не должно было быть, не должно! Раньше, конечно, было, но раньше все было хорошо. Он был маленьким ангелочком, и мы всегда играли вместе, а по ночам я варила ему какао. Но потом все изменилось, и это оказалось очень плохо. Все было хорошо, но оно ведь все испортило, да? Мы ведь не должны были, не должны. Если бы не мы, мамочка и папа были бы живы. Ведь были бы? Были бы. Были бы! Наконец Себастьян нажал на «стоп» и, спрятав лицо в ладонях, невнятно выругался. Хотя гораздо больше он хотел кричать — в Хоффман, в самого Рубена, в изображение богоматери, в пустоту — и выть. Лаура Викториано, безмерно напуганная, живущая в счастливом прошлом, сломалась так страшно и несправедливо, что смерть, наверно, ее даже спасла. Она не смогла принять мир, в котором все было иначе. Себастьян не выдержал, ударил по столу кулаком и злобно, почти обвиняюще вперился в Хоффман. Слов не осталось, их заменил рык — обозленного, загнанного зверя, которого трясло от целой кучи эмоций. Каждая мысль была опаснее шальной пули, однако Себастьян не мог прогнать хотя бы одну. Рубен и Лаура Викториано терзали его разум, въедались омерзительными догадками и требовали всего и сразу. Зубы Себастьяна застучали столько громко и несдержанно, что он, кажется, перестал слышать Хоффман, взволнованно шевелящую губами. Она держала злополучную кассету, с которой он жаждал содрать всю пленку и намотать заново. Отпустило его не сразу, но резко. В ушах что-то оглушительно лопнуло, по телу хлыстом прошлась дрожь, и подкосились ноги. Он понял, что успел вскочить, когда едва не промахнулся мимо стула. — Себастьян?.. — тихо позвала его Хоффман. — Ты как? — Хуже чем с похмелья, — огрызнулся он и, обхватив руками голову, ткнулся взглядом в колени. Нет. Хватит с него. Все эти вульгарные, порочные догадки — их надо отсекать на корню, пока они не вывернули его наизнанку. До такого извращения додуматься сложно. Лаура Викториано определенно говорила о другом. Гиперопека, домашнее насилие, наркотики, черт, пусть они лучше вместе убили бы родителей! Со всем этим смириться проще, ибо видны и мотивы, и их предпосылки, и уголовная ответственность. Себастьян вздохнул. Сейчас он как никогда нуждался в хорошем виски, надежном плече Джозефа и реорганизации в органах правопорядка. Но получить мог только возможного свидетеля. Задержав дыхание, он досчитал до двадцати пяти, покачивая головой в такт, и потянулся к сумке. Ладонь мазнула по бедру, и только. С тревогой осмотревшись, Себастьян наконец заметил сумку — под столом Хоффман — и придвинул ее ногой. — Есть другие записи? На Хоффман он и не глядел. Не мог. Не хотел. Не понимал, зачем. — На этой кассете нет. Но я могу прослушать остальные и выбрать нужные. — Она шумно сглотнула. — Доктор Хименес вел не только Лауру, и я не думаю, что делу помогут другие записи. Ее кабинет, лишенный окон и вентиляции, начал давить на Себастьяна. К горлу подкатывал выпитый ранее чай и, словно издеваясь, подкралась зевота. Нервное, не иначе. Наконец все проволочки — психосоматика, Хоффман, манеры — себя исчерпали, и появился шанс разузнать о пациенте с камерой. Стефано Валентини, родившийся 22 декабря 1988 года, прошел обучение по фотоделу в Йельском университете и сразу же после выпуска отправился на фронт. Ирак, Иран, Марокко, Индонезия — Валентини переживал все, обходясь осколочными ранениями и легкими сотрясениями. Впервые о его психическом состоянии военные задумались после публичного выступления на Дне Независимости. Валентини призывал творить не войну, а искусство. Его лозунг — «Война не может быть уродливой» — привел к трехмесячному заключению в тюрьме Иллинойса. Судья признал его психически больным и отправил на принудительное лечение в Кримсон-сити. Немногочисленные родственники Валентини — мать, дядя и кузен — оформили все возможные отказы, и его приняли в «Маяк» по благотворительной программе в 2010 году. Диагноз — шизоаффективное расстройство смешанного типа. То есть, бред и скачки настроения, перевел Себастьян и снова обратился к анамнезу. Глаза Валентини лишился во время бунтов в Индонезии. Подробности отсутствовали. Также были отмечены следующие заболевания: железодефицитная анемия и плоскостопие. Маловероятно, что это имеет значение, но все же проверить его ботинки стоит. С момента поступления Валентини был закреплен за Кристофером Тейлором. Назначенная фармакотерапия дала эффект достаточно быстро, однако ввиду отсутствия жилья и перспектив в жизни было решено адаптировать Валентини к жизни в «Маяке». Интересно, в него продолжал вкладываться Рубен или «Маяк» воспользовался другими благотворителями? Хоффман быстро проверила базу лечебницы и окончательно расстроила Себастьяна: благотворительные программы Рубена Викториано покрывают все нужды «Маяка». Умный ход: обеспечить себе репутацию на случай, если оступишься. Короткое и поверхностное знакомство с Рубеном не выявило в нем доброты и сострадания — и вряд ли случайно. Он тратился на «Маяк» не ради сестры, скорее, предчувствовал проблемы или успел их создать. Себастьян предположил, что часть выделенных средств перешла пациентам Хименеса, который имел возможность распорядиться деньгами не так, как указал в отчете, однако Хоффман его не поддержала и отвела взгляд. Что ж, пусть будет нетвердый штришок к портрету Хименеса. На очереди — Валентини, который сейчас занимается оформлением информационных стендов, ведет клуб фотографии для легких больных и дважды в неделю посещает Тейлора. Редкие обострения быстро купируются, но о полном выздоровлении и речи не идет. Болезнь, скорее, нейтрализована, нежели вырезана из разума. По словам Хоффман, Валентини испытывал некоторые чувства к Лауре Викториано. Очень теплые, сдержанные, но не взаимные. Замкнутость Викториано блокировала любую симпатию, и Валентини достаточно быстро переключался на что-то другое — до следующего дня. С Визерсом у него контактов не было в принципе. Валентини им брезговал и демонстративно игнорировал. Единственное проявление внимание — категорический, подкрепленный показной истерикой отказ принять Визерса в клуб. Чинил препятствия для Валентини всего один человек — медсестра Гутьеррес, недовольная его настойчивостью как фотографа. Лично у Хоффман проблем с Валентини не возникало, позировать ее также не заставлял. Себастьян отметил, что это ее расстроило. Типичный женский подход: потребность во внешнем одобрении внешности как движущая сила всей деятельности. Женская термодинамика. Он выдавил скупую улыбку, погладил Хоффман по руке и направился к Валентини. __________________ [14] Сальваторе Феррагамо – престижная марка одежды [15] NBC – один из крупнейших каналов США [16] Тест на повышение – сложный тест, который обязаны проходить сотрудники полиции, если желают получить должность сержанта или детектива [17] Хоффман цитирует «В стране водяных» за авторством Акутагава Рюноске