Не смотри

Дождь, проклятый дождь – когда он уже кончится? В коридорах шепчутся, что диковинные башни с луковичными верхушками, растущие по Хельмеру как на дрожжах – это станции контроля погоды, что Мудрый Вождь предвидел и это, и скоро за окнами засияет солнце. Джеймс откладывает папку и выбирается из-за стола. Странные башни, торчащие поверх посеревших от дождя крыш, превращают знакомый пейзаж в кадр из фантастического фильма, из тех, что показывали еще до войны. Он отворачивается от окна и, морщась, натягивает отсыревшее пальто. Кажется, в мире не осталось ни грамма тепла – с тех пор, как Калеб даже телефонные разговоры стал стараться свернуть побыстрее, отговариваясь делами. Лжеца из него не вышло: Джеймс знает, что это отговорка, Калеб знает, что он знает – и оттого еще больнее: он-то думал, что их вечная служебная паранойя обойдет стороной. Но не только тоска гонит его этим вечером в Министерство. «Хеймдалль». Само слово отдается в ушах тревожным, грозным набатом. Джеймсу так и не удалось выяснить, что это такое, но все ниточки ведут к Ближнему Кругу, все сходится – исчезающие в никуда ресурсы и люди, эти странные башни, амбиции Вайнберга, отчуждение Калеба. На улице уже темно, но по министерской лестнице еще снуют люди – озабоченные чиновники, отчаявшиеся просители, равнодушные ко всему охранники. На ступеньках Джеймс задирает голову и смотрит в небо – низкий гул, пробившийся на мгновение сквозь пелену дождя, невольно сжимает сердце страхом. Сжимает – и не выпускает. …среди сотен одинаковых теней, следящих за ним пустыми, безразлично ждущими глазами, он замечает знакомую массивную фигуру. Вцепляется в лацканы пальто, безуспешно пытается встряхнуть: - Джеймс? Джеймс! Ты слышишь меня, Джеймс? Но Каннингем, верный, надежный Джеймс так же нем и неподвижен, как и остальные. Душу захлестывает злость и горечь, а потом – безудержное, черное отчаяние: ну что его понесло в Министерство именно в этот вечер?.. - Забудь, - тихо и устало говорит Калеб Редгрейв возвышающейся над ним безмолвной фигуре. – Забудь обо всем… Все забудьте. Он отворачивается от Джеймса, прекрасно понимая, что видит его в последний раз – и что просить прощения за свои подозрения уже бесполезно, да и не у кого – и неверным, спотыкающимся шагом бредет дальше по ступеням – обратно в Министерство, к своему детищу. «Хеймдалль» не должен попасть не в те руки. А Эвану нужен козырь, чтобы не стать в них игрушкой. Все, в сущности, очень просто. - «Хеймдалль»? – Джеймс Каннингем качает головой, смотрит на Эвана через порог: - Про Шестой отдел я знаю, но это название слышу впервые. Эван щурится, сверлит его взглядом. Молчит. Даже войти не пригласит. Пытается сохранить хоть какое-то право на частную жизнь – глупая, провинциальная иллюзия; в Хельмере от таких быстро вылечиваются. Каннингем поводит плечами, трет себе лоб. Голова опять болит, но уж вряд ли к перемене погоды. Дождь никогда не кончится, как и война. И Калеба Редгрейва он больше никогда не увидит. Кажется, в мире не осталось ни грамма тепла. - Я помогу вам, - просто говорит Эван, и Каннингем не смеется, наскоро наставляя его – жизнь научит мальчика быстрее, чем может он, но, может быть, его слова не дадут этим урокам стать последними. Эван закрывает дверь поспешно, не прощаясь. Может, он еще не совсем безнадежен. Каннингем машинально поднимает отсыревший воротник пальто, тяжело, молча спускается по лестнице, выходит на улицу и оглядывается, соображая, где оставил машину. Стены и крыши все одинаковы; а выше он больше не смотрит.