***
Коразон оставляет на столешнице бутылку согретой до нормальной температуры тела воды, приносит третье термоодеяло и уходит - молчаливо-собранная, опасно-отстраненная и как будто пытающаяся что-то сказать Мэйсу глазами, будто у них есть какой-то общий секрет, о котором Кейпа не знает. Она уходит, а он остаётся стоять в дверном проеме, наблюдая, как Мэйс кутается в три одеяла и греет забинтованные пальцы о пластик бутылки. Один не поднимает глаз, второй взгляда и не просит. Кейпа смотрит на коротко стриженный затылок и думает. То, что складывается в его голове в алгоритм действий - ещё не план, но уже что-то до крайности близкое. Если бы здесь был Сёрл, думается ему, он им обоим прописал бы земную комнату. Умиротворяющие цифровые волны и неживой тропический лес. Что-нибудь псевдо-успокоительное, хотя вряд ли успокоение - это то, что им всем сейчас нужно. Сёрл сказал бы что-нибудь про длительное нахождение в замкнутом пространстве. Мэйс ответил бы про общий кипящий котёл под тяжелой крышкой. Они провели бы славный совместный сеанс экстренной психотерапии, но Сёрла здесь нет и больше не будет, Сёрл ушел по бело-желтой слепящей дороге куда-то к господу богу. Кейпа сейчас очень надеется на то, что бог всё-таки есть, и огненная звезда - лишь одно из его обличий, иначе всё как-то совсем уж бессмысленно. Отсюда, из жилого отсека, солнца не видно. Нет и Сёрла. Никого нет, кроме них двоих, и Мэйс крупно и болезненно вздрагивает. Его сердце пытается усиленно качать кровь. Его тело старается восстановить внутреннее равновесие. Каждая его судорога отзывается короткой близнецовой судорогой у Кейпы в скрещенных на груди руках, и он не сразу отмечает, что цепляется пальцами за собственные предплечья. Возможно, думается ему ещё, Сёрл нашел бы этим пяти минутам на пороге каюты-комнаты иные объяснения. Что-нибудь о либидо и мортидо. Но Кейпа не успевает додумать, потому что Мэйс всё-таки поднимает голову и смотрит ему в глаза. Я был во всём прав, говорит этот взгляд. И дальним отголоском: мне жаль. В эту секунду план, который не был планом, наконец, складывается в голове; Кейпа почти слышит тихий щелчок тумблера у себя в висках. Нас осталось так мало, почти произносит он. Это всё замкнутое пространство, усилием воли не срывается с губ. — Тебе надо согреться, - всё-таки говорит он, и что-то дёргается в лице Мэйса, словно он хотел выгнуть бровь, но вовремя остановился. — Я уже, - он кивает на отставленную в сторону бутылку и, поведя плечами, откидывается к стене, закрыв глаза. - Пять минут и я буду в норме. — Неправда, - Кейпа качает головой, делает шаг вперед и, не глядя, нащупывает на стене кнопку. Ребро двери входит в пазы с тихим скрежетом, и на секунду ему кажется, будто этим он отрезал доступ кислороду. Он вдыхает раз, и другой, и третий. Закрывает глаза. Открывает. Встречается глазами с Мэйсом - треугольник бровей и медиана резкой морщины, рассекающей лоб - и снова шагает вперёд. Он как никто знает: тепловой баланс тела человека зависит от химической энергии внутри и окружающей среды снаружи, а остальное - это замкнутое пространство и невозврат, они доделывают дело. Больше ничто не имеет значения. Этих трёх пунктов достаточно. Когда он отсчитывает ровно пять шагов и останавливается прямо напротив Mэйса, сверху вниз заглядывая ему в глаза, он заставляет себя думать только об одном: кинетическая часть внутренней энергии, вот что важно. Вот что действительно важно. И когда он сжимает пальцы на чужом запястье и начинает медленно сматывать бинты, он старается делать это максимально бездумно. Так же бездумно он подносит, наклоняясь, чужую ладонь к губам и выдыхает. Человеческий выдох, пытается думать он, состоит из кислорода, двуокиси углерода, азота и инертных газов. Много азота. Мало кислорода. И тепло. Конечно, тепло. Обязательно тепло. Чертово необходимое движение молекул. Мэйс открывает рот, словно собирается что-то сказать - дьявол, он сейчас обязан что-то сказать! - но ничего не говорит, губы так и остаются разомкнуты, мягкие на взгляд, не на ощупь даже, влажно блестит внутренняя полоска тонкой розовой кожи, и Кейпа слишком надолго фиксирует на них взгляд, мысли путаются и он теряет нить. Выдох. Альвеолярная смесь газов. Точно. Он наклоняется ещё ниже и тянет чужую руку ещё выше, кладёт тяжелую ладонь себе на шею, под волосы, и медленно, долго выдыхает. Пальцы ледяные на горячей коже, и он просто озвучивает факт: — У тебя холодные руки, - словно это всё объясняет. Дело заключается в том, что для него это действительно всё объясняет. Но, видимо, Мэйсу нужны другие причины и другие аргументы, и внезапная хрипотца в голосе объясняет ему что-то другое, что-то ещё, чего Кейпа не может и не хочет объяснить через формулы и линейные графики. Какую-то секунду - достаточно долгую для того, чтобы вдоль позвоночного канала прошла острая зябкая дрожь - Кейпа думает, что сейчас Мэйс снова впечатает его в стену, что он явно не отделается одним прямым в челюсть и что на этот раз их некому будет разнять, и поэтому его жизнь прервется гораздо раньше, чем они подлетят к Солнцу максимально близко. Это будет сумасшедшая и до крайности нелепая смерть - в духе экспедиции, в общем-то. Он уже почти готов захлебнуться собственной кровью, когда Мэйс поднимает вторую руку, сплетает её пальцы с пальцами первой на его шее и заставляет поднять голову. — Тепловой баланс, - зачем-то шепчет Кейпа, сглатывая. - Тепловой баланс. Мэйс смотрит ему в лицо сосредоточенно и строго, почти как в мониторы пульта управления, долго и внимательно. Кейпа уже не думает о том, что он хочет там разглядеть, у него выступает испарина над губой, а чужие руки на шее кажутся слишком тяжелыми, давящими, и у него просто нет сил сопротивляться, когда эти ладони вдруг надавливают сильнее, клоня его голову ниже. За десяток сантиметров до чужого лица Кейпа рвано выдыхает и сам резко подается вперед, первым вжимаясь губами в чужой рот. Ладони на его шее каменеют. Губы Мэйса мягкие и на ощупь, еле тёплые. Нужна какая-то чертова уйма волевых усилий, чтобы не выпустить тонкий отчаянный стон, они почти ему даются - почти, потому что тихий полу-всхлип всё-таки оседает прямо на этих губах вместе с очередным выдохом, в котором, да, непременное тепло. А потом пальцы - или ему кажется, или они уже вовсе не такие холодные - вплетаются ему в волосы и Мэйс снова тянет его на себя. Он целуется неспешно и уверенно, глубоко, сильно. «Какого черта ты творишь?!», которого так ждал Кейпа, почему-то не звучит, и это последняя здравая мысль, потому что после Мэйс сжимает его предплечья и резко дергает вниз и в сторону, почти роняя на койку, в ворох термоодеял. Кейпа прикладывается затылком о стену, чужое тело слишком тяжелое, придавливает сверху и мешает вдыхать глубоко, а, может быть, дышать мешает что-то другое, потому что Мэйс снова заглядывает ему в глаза, нависая сверху, и произносит: — Говори. — Ч-что? — Что хочешь. Тогда Кейпа начинает говорить. В конце концов, это был его алгоритм действий, зачем-то перенятый, так быстро понятый и принятый Мэйсом, это была его безумная психотерапия и его рациональная умалишенность. Пока Мэйс быстрыми, выверенными движениями стягивает с него майку и дергает вниз резинку штанов, пока он вбирает кожу на шее в рот и кусает плечи, Кейпа говорит - так четко, как это возможно - и слишком часто сбиваясь: — Теплота... определяется интенсивным хаотическим движением молекул и атомов. Мерой интенсивности движения молекул является температура.. .К-количество теплоты, которым обладает тело при данной т-температуре, зависит от его м... массы... — Хорошо. Дальше. Он не выдерживает, тянется к Мэйсу, рвется стянуть с него всё, что мешается, больше путая, чем помогая, и Мэйс сам тянет вверх футболку и отшвыривает её в сторону, сам расстёгивает пуговицу на брюках, отталкивая его пальцы, и упорно смотрит в глаза. Слишком много смотрит в глаза. Кейпа уже не очень хорошо помнит, чем был обоснован его приход сюда. Если честно, он даже не помнит точно, чем всё это объяснить. Ему кажется, что он забывает окончательно, когда чужое тело снова вжимает его в сбитые одеяла, и губы захватывают кожу за ухом, и по телу, обладающему сейчас сверхпроводимостью, проходит ток. У Мэйса горячее дыхание, от которого почему-то ознобисто-холодно. Температура. Теплота. Точно. Он пришел сюда, потому что так нужно. — Дьявол, Кейпа, ты весь такой... острый... В ответ он только выталкивает из лёгких - да - ту самую газовую смесь, а кажется, что рассудок, и пытается ухватиться его остатками хоть за что-то. — Температура вещества - это средний п-показатель... интенсивности движения молекул, энергия которого и есть... энергия которого... тепловая энергия вещества. Один из самых привычных, но и наименее точных способов оценки температуры - на ощупь... Это чистая правда, потому что в эту секунду Мэйс подхватывает его под колено - задерживает ладонь, словно греет - и заставляет согнуть одну ногу, отводит её в сторону, а потом прикасается. Обхватывает всей ладонью, сомкнутыми прохладными пальцами, и проводит вверх-вниз, словно на пробу, всматриваясь в лицо. Взгляд только чувствуется, Кейпа его не видит, потому что, откинув голову, пытается заглотнуть хоть немного воздуха - и давится им. Этого никогда не должно было случиться, говорит кто-то в его голове, кто-то отрешенный и совершенно незнакомый. Да, если бы всё было в порядке, соглашается он. Но всё не в порядке. То, что Мэйс дышит ему в плечо, двигая рукой - это не в порядке вещей,то, что он мечется головой по смятому одеялу, пытаясь не толкаться в чужой кулак - не в порядке вещей, пальцы Мэйса на его шее, ловящие биение пульса и скользящие вниз, ещё ниже - тоже, и Кейпа хочет сказать: уже не про термодинамику, что-то насущное, очень важное и уместное, если что-либо вообще может быть уместно, но тут Мэйс, не переставая двигать одной рукой, подносит пальцы второй к губам. Кейпе кажется, что всё кончится прямо сейчас. Ровно сейчас, когда Мэйс, всё так же глядя ему в глаза, облизывает свои пальцы. По идее, он не должен знать о таких вещах ничего. По идее, он не должен быть так во всём уверен, по идее, он не должен наклоняться к его уху и шептать: — Смазки нет, прости. - И ещё вдруг: - Мне тепло. Уже очень тепло. Это почему-то кажется страшно важным. Невероятно, мучительно важным, и тянущая боль, давно такая непривычная, почти меркнет. Кейпа знает, что Мэйс опять смотрит ему в лицо, и откидывает голову назад, зажмурив глаза, раскрывается весь, без остатка, голодно и упускает мгновение, когда Мэйс перестает трогать и готовить, ласкать, растягивать. Он позволяет перевернуть себя, прогибается в пояснице так, словно забывает о том, что у него есть позвоночник, и слышит позади тихий невнятный шепот, словно Мэйс матерится сквозь зубы. Когда чужие руки крепко сжимают его бедра, Кейпа думает о том, что они горячие, эти ладони. А потом космос, укутавший борта Икара-2, как спасительное одеяло, качается и обрывается вниз, что противоречит всем законам всех возможных физик. Летит в пропасть в бесконечном падении, потому что от первого чужого движения он роняет голову на сложенные руки и разрешает огневатой, жаркой тьме обступить себя со всех сторон, подкатить изнутри к горлу; он говорит своей жажде да, и наконец, и пожалуйста. Тьма греет и жжет, она сочится из пальцев, слишком сильно сжимающих его бедра, из чужого тела, которое - рядом, в, над, везде; она чувствуется в глухих выдохах-стонах за спиной и собственных всхлипах, и от неё так ноюще-сладко, так греховно, непростительно хорошо. Она - та граница, за которой нет ни боли, ни удовольствия, только персональное безумие - солёное, как пот, крепкое, как Jameson лучшей семилетней выдержки, и нужное, как треклятый кислород, которого всегда слишком мало. Он хочет сказать Мэйсу что-то ещё, ему вообще слишком много хочется ему сказать, но он молчит и дышит ртом, и подается назад на противофазе, и протяжно стонет в сгиб локтя, прикусывая кожу, и плевать хочет на ядерный заряд, призванный разбудить уставшее Солнце; у него в груди сейчас вот-вот взорвётся свой. — Проклятие, Кейпа. Черт тебя побери. Черт побери... нас... всех... - отрывисто выдыхает Мэйс, втягивает сквозь зубы воздух - и срывается. Тьма ликует. Он трахает его сильно, резко, быстро, ритм то и дело срывается, и Кейпе потом будет стыдно за то, как он извивался под чужим телом - потом, не сегодня. Завтра. Если завтра для них наступит. Если ещё будет иметь смысл стыдиться хоть чего-либо. Если не будет стыдно за то, что он пришел - сам, потому что слишком много знал о тепле, которого всегда, как и кислорода, было недостаточно. Когда он выдыхает «Ещё», Мэйс хрипло смеется, ведет руку вниз и сжимает его член. Этого хватает, и Кейпе почти жаль: ему нравится в этой густой вязкой тьме, ему нравится быть ненормальным, нравится, что хоть у одного безумства есть действительно рациональное объяснение, нравится, когда так жарко, и пот стекает по спине, и чужие руки крепко, как собственность, как по праву принадлежности, удерживают его. Мэйс подминает, подстраивает, подставляет его под себя, шипит что-то сквозь зубы - и кончает с гортанным рыком сразу вслед за Кейпой, в судорожную, высасывающую соки дрожь чужого тела. Когда он неожиданно осторожно, медленно выходит, подхватывает Кейпу под бедра, укладывая на узкую койку, и сам опускается сверху - расслабленно-тяжелый, громко и быстро дышащий - тот отмечает только одно: Тело, накрывшее его - горячее, как Солнце. Горячее Солнца. Воистину, завтра может не наступить. Но теперь ему действительно не страшно. Мэйс, кажется, везде: на его коже, под его кожей, в его легких, внутри него - послеследом. Кейпе хочется протянуть руку и прикоснуться к нему, провести пальцами, прочертить ими карту по всему этому телу, сжать, загладить, отдать что-то ещё, кроме этого чертова важного тепла, отдать больше, чем уже получилось, но он не делает ни движения. Тепловое равновесие достигнуто.***
Когда ещё двадцать минут спустя Мэйс принимает решение, рациональное до дрожи и объяснимое до отвращения, Кейпа поддерживает, хотя больше всего ему хочется стиснуть зубы, ударить кулаком по столу, в кровь разбивая руку, хочется садануть по стене, уйти, а ещё лучше сойти с ума, чтобы поверить в проклятую правильность всего этого, хочется обо всём пожалеть и послать к черту и дальше, но он не делает ничего, он просто снова возвращается к тому, что было до. До того, как он оказался на пороге чужой комнаты, до того, как план, который всё же не был планом, был претворён в жизнь даже не им, даже не им самим. Мэйс снова смотрит ему в лицо - и взгляд опять невозможно считать. Кейпа так до конца и не узнает одной простой вещи: как ничто другое Мэйсу удавалось брать на себя ответственность. И тогда, и сейчас он просто делал то, что умел лучше всего.май 2012-го.