Приручи ворона

      Создавать големов и управлять ими в роду Исаака умели все мужчины. Но настоящий дар повелевать стихиями и демонами, лечить, предсказывать, обращаться зверьем или птицей был у женщин. Исаак помнил тетушку Наву — грустную волоокую женщину, прекрасную, несмотря на преклонный возраст. Она так легко смогла оживить мертвую птичку. Потом Нава просто исчезла. Если она и умерла, никто не заботился о ее похоронах.       Позже отец объяснил, что это не дар вовсе — если для рода благословение, то для носительницы проклятие. Он с нею, пока она невинна. А без него… Ну это словно руки отнять. Так говорил отец, так внушали Наве. Так Исаак потом учил Ревекку. Существовала еще одна опасность. Если случайно и нарочно по вине колдуньи погибнет человек, сила ее возрастет, но сама она перестанет видеть грань между добром и злом. Участь страшнее, чем одиночество…       Не Исааку грешить, что будущее покрыто тайной. Он видел вещие сны, правда, не всегда, подобно Иосифу, мог разгадать их суть. Мальчишкой ему привиделся разрушенный ураганом сад и шесть сломленных молодых фруктовых деревец, которых он сам посадил. Через многие годы он понял суть. Шестеро детей было у него. Один за другим уходили они в другой мир. Осталась лишь Ревекка, та, которой предстояло нести дар-проклятие.       А накануне Исааку снился ворон. Огромный и грозный он кружился над домом Исаака, а тот был уверен — птица желает украсть его сокровища. Смысл пророчества открылся довольно быстро, когда на турнире в Эшби Исаак увидел того самого рыцаря, что несколько дней назад пытался его убить и ограбить. На щите его красовался летящий ворон, сжимающий в когтях череп. Если бы не добрый саксонский юноша, пророческий сон уже бы стал вещим. Слегка отблагодарить спасителя и незаметно помочь ему с победой, а заодно и обезопасить себя стало долгом Исаака. Там, где есть деньги, не надо чар. Прельстившись целой пригоршней монет, жадный конюх так ловко подрезал подпругу, что ушлый рыцарь не заметил подвоха.       Храмовник проиграл поединок, но даже не покалечился. Злым роком он продолжал их преследовать. Исаак запомнил его имя — Бриан Буагильбер и кричал в ужасе, узнав, что Ревекку отдали этому человеку как награду за разбой. Вот оно — толкование пророчества! Не за золотом охотился Ворон и даже не за жизнью Исаака, а за его дочерью! Она и есть самое ценное сокровище!       Ревекка не давала о себе знать, и Исаак опасался, что с дочерью произошло самое страшное. И все-таки она выстояла. Все устроила так, чтобы наказание врагу выглядело, как возмездие его бога. Но какой ценой? Доченька была так подавлена и опустошена, а Исаак, узнав, что произошло, вдруг решил, что та перешла все же грань. И возрадовался, когда она сообщила, что храмовник лишь усыплен. Кто бы мог подумать, что он будет рад — страшный человек жив!       Конечно же Ревекка не испытывала ничего к тюремщику, кроме презрения. Она безропотно согласилась приготовить зелье для забвения. Дальше план был прост: лишенного памяти, не помнящего даже собственное имя бывшего храмовника оставят у ворот любого монастыря подальше отсюда. Там он сможет служить своему богу, не проливая кровь, а молясь и пытаясь понять, кто же он есть, или смириться. Достойное покаяние!       Какие бы злые силы ни защищали Ворона, но зелье на него не подействовало. Что-то не так было с ним? Или с Ревеккой?       Впервые Исаак строго с пристрастием допрашивал дочь.       — Почему ты не исчезла с замка? Мышонком или птичкой, но ты могла это сделать. Не говори, что надзор был слишком суров!       Она подняла на него глаза, в них было отчаяние, но не слезы. Плакать Ревекка не умела.       — Я попыталась, но вернулась…       Исаак смягчился, он дал ей путь к оправданию.       — Из-за молодого Айвенго?       Ревекка отрицательно качнула головой. По-женски она умела хитрить, таская отцовские деньги для нуждающихся и тайком приводя в дом хворых, но врать — нет. Сейчас она сама была в смятении и не могла объяснить, что же с нею твориться.       — Я пыталась… Но вернулась добровольно… Из-за… — она, склонив голову, бросила беглый взгляд в сторону стены, за которой лежал их гость.       Сердце женщины — загадка, но Исаак с высоты своего опыта и отцовской любви понимал ее лучше, чем она сама. Почему хоть самый никчемный, но не человек их веры? Почему не тот саксонец? Он бы не уронил достоинства, связавшись с еврейкой, она, не потеряв гордости, прижгла бы болезненную рану отказа.       — Храмовник должен умереть, — вынес решение Исаак. — Он вернется к своим. И как они объяснят его воскрешение? Колдовством! А как иначе? И разве они будут неправы? И кого обвинят? Даже если мы уже покинем Англию, будут убиты тысячи и тысячи из нашего народа. Королю Ричарду нужно золото для нового похода. Вот и повод добыть его, не ощипав «честных христиан».       Не Ревекке рассказывать о деяниях Юдифи и Иаили, но в своем решении она вдруг стала непреклонна.       — Я дала ему обещание, что в этом доме ему нечего опасаться. Он поклянется, что не сделает зла ни нам, ни нашему народу. Мы можем забрать его с собой, чтобы быть уверенными.       — Уже поздно, — Исаак заметил, что Ревекка потянулась к запястью. Когда она переживала или была в нетерпении, то всегда крутила браслеты на руках. Небольшая уловка, чтобы не выдать себя. Но теперь их не было, а вещи по комнате не летали, как ураганом подхваченные. Вроде бы мелочь, но она чрезвычайно обеспокоила Исаака. Уже мягче он продолжил: — Иди спать. Сегодня с твоим храмовником уже ничего не случится. Она подчинилась. Исаак и сам собирался это сделать, ведь как никогда нуждался в предвестии, добром или худом.       Ему снился ворон. Птица не нападала, не охотилась, просто шествовала по каменному забору, прятавшему дом Исаака от чужаков, и с любопытством косила темным глазом внутрь. Когда ворон был совсем рядом, Исаак не выдержав, подняв камень, швырнул в пернатого. Совсем немного не попал. В последний момент, задорно каркнув, ворон подпрыгнул и за один взмах огромных крыльев оказался на молодой, цветущей яблоне. Казалось бы, тонкая ветка под его весом должна была сломиться, но нет — даже не прогнулась.       Долго потом не спал Исаак на своем ложе, ворочаясь и ворча. Из всего бормотания можно было только едва разобрать: «Ладно. Так и быть. Ты победил, Ворон».       Но Ворону об этом еще не было известно…