Геометрия табу

      С выпуска Хайджи они видятся редко. Странно… Да нет, это не странно, конечно, нет. Жизнь — это бег, и так сложно порой догнать того, кто стартанул раньше. Пусть даже вы и бежите оба вперёд, к одной цели, но всё равно в какой-то миг оказываетесь на параллельных тропах.       Старт Хайджи был раньше на несколько лет, у него недостижимая фора, и если рванёшь вперёд, за ним, задохнёшься и потянешь мышцу. Какеру думает, что совсем уже сбрендил, раз даже сейчас, думая о том, что Хайджи часто работает допоздна, тренируя свою команду, пропадает на выходных, мыслит именно так, символами и образами бега. Хотя с Хайджи только так. Пусть сейчас он лишь наблюдает, пряча длинный шрам на колене под спортивным костюмом. Кажется, что видный, яркий, ощутимый рубец не пройдёт никогда. Какеру прикоснулся к нему лишь раз, случайно, мимолётно, не удержавшись от беспокойного: «Так и болит?».       Точно же болит. И у него болит, так ноет ощутимо тоска по тем дням, когда он был упрямым дураком, которого Хайджи за год научил любить — бег и саму жизнь. Получается, что и самого Хайджи тоже, но Какеру старается об этом не думать, такие мысли делают всё сложнее. Сложнее привыкнуть, что приходится выходить на утреннюю пробежку одному, а не со всей их разношёрстной компанией, которую Хайджи собрал по разным уголкам и вытащил каждого из тщательно выстраиваемого панциря страхов и сомнений.       Счастливые воспоминания всегда дают сил двигаться вперёд, и Какеру бежит всё быстрее и быстрее, собирая в копилку первые места, но иногда топчется на месте, останавливаясь на одинокой пробежке и переходя на ленивый шаг. Думая-думая-думая, вспоминая о том, что у Хайджи всегда счастливый и весёлый голос, когда он рассказывает о своих тренерских буднях и команде в редких телефонных разговорах или быстрых встречах. Как и у всей их десятки, у Хайджи жизнь теперь бежит в ярком интересном ритме. И все разбрелись по разным тропам, пусть и возвращаются хотя бы раз в год к истоку, месту, где всё началось. На месте Чикусей-со теперь красивое новое общежитие и уютный парк, в котором весной посидеть под сакурой стало их главной традицией. У Какеру традиция своя, маленькая, но важная. Каждый день он вечером пробегает здесь, щурясь от света ярких окон и слыша весёлый смех. Так похоже на то, что было несколько лет назад. Может, поэтому он отказался сюда вернуться после реставрации? Хотя в съёмной квартире, которую он хоть и снимает вместе с шебутными близнецами, порой бывает тоскливо. Порой он там остаётся сам со своими мыслями и крутит частенько в руках телефон, не зная, отвлечет ли Хайджи смс с просьбой поговорить. Какеру никогда не говорит, что соскучился. Привычка такая дурная, въевшаяся и едкая — считать, что если не скажешь о проблеме, то её словно и нет.       То, что он останавливается на пару минут под яркими окнами, глубоко дыша, тоже привычка. Иногда, чтобы сделать на шаг больше вперёд, надо остановиться. Какеру дышит ровно и мерно, всматриваясь в смутно знакомый силуэт в тени в нескольких метрах. Что же остановилось — он сам или время в этом месте?       — Привет, — улыбается Хайджи, выходя в жёлтый покосившийся в квадрат света на асфальте, и Какеру делает глубокий вдох. Если бы не лёгкая, обычному человеку даже не заметная хромота, тоже можно было подумать, что время для Хайджи остановилось. Такой же задор в глазах, светлое лицо, уютная улыбка. Такой же талант просто улыбнуться и в один миг сломать у Какеру табу на искренность.       — Я так скучал, — признаётся он, думая о том, что виделись они вот так, лицом к лицу, несколько месяцев назад, после очередного Экидэна, и тогда Какеру снова забыл о всех табу, крепко обнимая его на глазах его учеников. Не говорит ничего, только не может отдышаться, от бега и новой победы или же того, что ладонь Хайджи лежит на спине меж его лопаток. Так ведь случалось не раз, почему сейчас возникли границы?       Границы держат, давят грудную клетку, когда Хайджи протягивает ему ладонь, и Какеру сжимает её крепко-крепко. Так и стоят, потому что отпускать он не собирается, словно одна из границ раскалённым прутом обвилась вокруг их ладоней и так и застыла, скрепив навсегда.       — А звонить мне стал меньше.       — Не хотел отвлекать, — роняет Какеру, сам зная, что такая причина не выдерживает никакой критики.       — Как и несколько лет назад, ты иногда начинаешь думать сильно много совершенно не о том. Беги от этих мыслей, не давай им тебя тормозить, иначе можешь увязнуть, Какеру.       Какеру только кивает, ещё крепче, до боли стискивает его ладонь. Увяз он — и давно, и сейчас в тоске по прежним дням.       — Могу. Помоги мне выбраться, как несколько лет назад.       И Хайджи дёргает его на себя, словно и правда вытаскивает из топи. Ладонь меж лопаток жжёт сквозь мастерку, и Какеру принимает своё маленькое поражение, прижимается щекой к щеке и думает о том, что Хайджи сегодня с утра забыл побриться. Вот точно не изменился.       — Тогда беги, Какеру. Знаешь, меня тут пригласили поработать с командой, которую готовят на Национальные соревнования, и твоё имя уже давно в списке предполагаемых кандидатов, всё никак не дождутся твоего выпуска из университета. Беги, как можешь только ты. Ты сможешь сиять на весь мир. Знаешь, я тебе не говорил, но мне всегда казалось, что когда ты бежишь, что за тобой остаётся светящийся след.       — Ну и фантазия же у тебя, — ворчит Какеру. Светится он, ага… Это глаза у Хайджи в полутёмках как у кота светятся, и его лицо так близко, что можно каждую светлую крапинку на тёмной радужке разглядеть.       Точно ни капли не изменился. Фантазёр, мечтатель, разрушитель его, Какеру, границ и барьеров. Само олицетворение жизни и бега в человеке. Олицетворение того, что Какеру так любит.       Осталось сделать ещё один рывок вперёд и об этом сказать. Но пока ведь можно и просто отдышаться? Прямо сейчас, в жёлтом квадрате и с теплом ладони Хайджи меж лопаток.       А завтра — изгиб, пересечение и слияние совсем не параллельных троп.