...и что-нибудь пожрать

— А потом меня убили. Впрочем, на фоне всего остального это особого значения не имеет. Наступило молчание. Девушка — школьный психолог, очень официальная, в строгом костюме и с аккуратной прической — неуютно завозилась в кресле и перелистнула бумаги у себя на столе. Ханамия устало подумал, что ее дискомфорт доставил бы ему ни с чем не сравнимое наслаждение — если бы ему не было в этот момент так хреново. — Значит, — наконец заговорила она, — эти ваши сны… — Это не сны, — он хотел огрызнуться, а вышел утомленный вздох. — Это воспоминания. Это было. Я это помню. Она посмотрела на него одновременно с испугом и раздражением. Не иначе, думала, что он нарочно несет чушь. А такой приличный милый мальчик, вон, повязка дисциплинарного комитета на рукаве. Тут же пришло в голову, что в этих воспоминаниях он тоже производил впечатление милого. Хотя вряд ли приличного. — И что вы думаете по этому поводу? — поспешно спросила психолог, уставившись на него так, будто хотела просверлить взглядом. — Возможно, это фантазии, которые пришли вам в голову и требуют воплощения, например, в виде рассказа… Она даже попыталась подтолкнуть к нему ручку и листок бумаги. Ханамия чуть не рассмеялся. — Я же сказал вам — это воспоминания. Из прошлой жизни. Перерождения душ, понимаете? — Вы верите в перерождение душ? Ханамия прикрыл лицо рукой и помотал головой. — Вы безнадежны, верно? Вы здесь только потому, что вас не взяли на работу ни в одно приличное место. Впрочем, все равно не понимаю. Разве что вы спите с директором. Она смотрела на него, широко открыв рот и медленно заливаясь краской. Хорошенькая и глупая. Наверное, действительно спит с директором. Раздраженно мотнув головой, Ханамия встал и вышел из кабинета. Зачем он только вообще к ней пошел? Не иначе какое-то помутнение рассудка. Лучше бы попросил маму, у нее этих психотерапевтов штук пять или шесть, с кем-то она даже, кажется, спит… Ханамия помотал головой и остановился возле окна. Он теряет способность мыслить стройно. Может быть, он действительно сходит с ума? На самом деле Ханамия не верил в перерождение душ. Он считал себя материалистом и потому полагал, что после смерти не бывает ничего. Человеческая потребность верить в жизнь после смерти, в перерождение, в ад и рай есть не более чем страх перед неизвестностью. Ханамия считал себя выше этого. Но то, что он помнил, не было частью его жизни. Это была память человека, жившего когда-то давно и где-то далеко, но главное — это была память, полная злобы, отчаяния и ощущения непоправимой ошибки. Ханамия помнил ее всю: сиротство, одиночество, голодное отчаяние и боль; кровь на своих руках и дикую, звериную радость; ненависть, такую острую и сладкую, что он ощущал ее почти как возбуждение; и снова кровь, на этот раз свою собственную, и то, как был при смерти; тихую, почти мирную жизнь, домашние посиделки, лицо человека напротив… Но всего отчетливее он помнил круг, испещренный странными знаками, и того, кто лежал неподвижно в центре этого круга, и свое собственное чудовищное, огромное, всепоглощающее отчаяние. Не получается. Не получилось. Человек, лежавший в круге, был для него важнее всего в этом мире. Ханамия ненавидел его сладострастно, хотел мучить его вечно, хотел забрать его себе, хотел ломать, восстанавливать и ломать снова. Но тот оставил Ханамию, ушел по своей воле и не желал возвращаться, и воспоминания о собственном горе выворачивали Ханамию наизнанку. Он помнил, как кричал, метался и бросался на стены, и так отчетливо, что теперь хотелось делать то же самое. Лицо человека, этого мертвеца, который не желал воскресать, Ханамии было незнакомо. И все же он очень хорошо знал, кто этот человек — вернее, кто он сейчас. Он ни мгновения не сомневался — это был Киеши Теппей. С этим надо было что-то делать, и Ханамия приложил все свои недюжинные умственные способности и изобретательность — он пошел в интернет. Ссылки по запросу “воспоминания из прошлой жизни” куда только ни вели — но в основном, конечно, к местам скопления сумасшедших. Несколько часов Ханамия провел на форуме, где люди искали своих родственников из прошлых жизней — чтение было захватывающее, пусть и не принесло ему ни малейшей пользы. Никаких объяснений — разумных, так-то объяснений хватало — никто не предлагал. Никаких рецептов, как от этого избавиться — тоже. Зато на одном из сайтов Ханамия узнал, что если в прошлой жизни человек творил зло, скорее всего, то же самое он будет делать и в этой — что походило на правду. Нынешние масштабы его зла, конечно, не шли ни в какое сравнение, но, во-первых, нынче и с законами дела обстояли получше, а во-вторых, может, он еще развернется. На этой мысли в голове Ханамии возникло отчетливое воспоминание, как Киеши Теппей пронзает себе горло мечом. Его затошнило. Ханамия закрыл все страницы и выключил компьютер. Ханамия понимал свою прошлую ипостась. Он отлично помнил раздирающий душу восторг, который охватил его, когда он все-таки доломал этого святошу. О, это было прекрасное чувство: абсолютное, слепящее счастье, ощущение собственной силы, чувство, что этот человек теперь никуда от него не денется, потому что ну куда сломанная игрушка денется от своего хозяина? Он знал, что хотел сделать дальше — дать выплакаться, а потом взять эти холодные руки в свои, прижать к груди эту окровавленную голову, зашептать нежно — ну хватит, успокойся, довольно, они того не стоят. Никто не стоит твоих слез. Теперь ты видишь, что у тебя остался один только я? Мы же были так счастливы эти годы, давай будем счастливы и дальше. Я буду твоим другом, твоим лучшим другом, твоим единственным другом, ведь я же лучше, чем… — Не нужно мне этого дерьма, — прошипел сквозь зубы Ханамия и уронил голову на руки. Все равно ничего не вышло. Потому что такие, как Киеши Теппей, или не ломаются, или ломаются до конца. Глупец. Ты должен был это предвидеть. Жить с чужим отчаянием на душе временами становилось невыносимо. Ханамия не выдержал и все-таки попросил у мамы контакт психотерапевта — она удивилась, но дала. — Такая серьезная проблема? — спросила она. — Школьный психолог не может помочь? — Бездарная дура, — отмахнулся Ханамия. — Наверняка чья-то любовница. Он знал, что мама не потерпит такого, и девчонку наверняка уволят (так оно и вышло). Впрочем, проверенный мамин терапевт тоже не сильно помог. Выслушав рассказ Ханамии — стройный и выверенный — он почему-то спросил: — А какие у вас были отношения с этим человеком? С тем, который потом покончил с собой? — Я же сказал, — раздраженно ответил Ханамия, — я его ненавидел и хотел сломать. — Я не совсем об этом, — врач улыбнулся и стал так отвратительно похож на Киеши, что Ханамия едва не запустил в него тяжелой напольной вазой. — Вы прожили вместе несколько лет. Какие у вас были отношения в это время? — Там ребенок был, — глупо ответил Ханамия. — Какие при ребенке могли быть отношения? — А если бы не было ребенка? Ханамия ощутил, что заливается краской. Врач смотрел на него, чуть прищурившись. — Это рецепт на антидепрессанты, а это — на снотворное. — Я отлично сплю. — Судя по вашему лицу, не очень, — врач снова улыбнулся. — Полагаю, у вас невысокая продолжительность глубокого сна. Попробуйте, это достаточно легкий препарат, больше успокоительное, чем снотворное. Да, и вот эти витамины еще. И больше бывайте на свежем воздухе. Вы занимаетесь спортом? — Я капитан баскетбольной команды, — ответил Ханамия и поморщился. — Бывший. Мы не играем в этом году, нужно готовиться к экзаменам. — Ответственность — это очень хорошо, — серьезно кивнул врач, — но я бы все же рекомендовал вам вернуться к спорту. Хотя бы в формате развлечения. Вы слишком много думаете, Ханамия-кун. Ханамия ушел от него с рецептами и навязчивой мыслью, а не с этим ли психотерапевтом спит его мать. Не то чтобы он всерьез решил следовать советам врача, но так вышло, что на следующий вечер он оказался на уличной баскетбольной площадке в компании Сето, Фурухаши, Ямазаки и Хары. — Кого пиздим? — было первое, что спросил Ямазаки. Ханамия уставился на него в изумлении. — Ты меня с Харой не попутал? Когда это я звал тебя кого-то бить? — У тебя просто лицо такое, — Ямазаки жестом изобразил лицо. — Как будто кого-то отпиздят. — Что происходит? — спросил Фурухаши. — Зачем мы здесь? Ханамия показал на столб с корзиной и на мяч в своих руках. — Мне казалось, все очевидно. — Ханамия, брось, — Хара щелкнул жвачкой. — Ты же ненавидишь баскетбол. В ответ Ханамия запустил в него мячом. Хара тут же развернулся, чтобы сделать бросок в корзину, но Ямазаки его заблокировал. Хара уронил мяч, его тут же подхватил Фурухаши и тут же с места, без подготовки, забил трехочковый. — Играем до первой крови, — хищно бросил Хара и помчался подбирать мяч. Они носились по площадке примерно с полчаса — вчетвером, Сето вытянулся на скамье и играть отказался. Кровь никому не пустили, но в конце концов все выдохлись. — А теперь, — сказал Фурухаши, когда они напились воды и немного отдышались, — рассказывай. Ханамия обвел команду взглядом. Вдохнул и выдохнул, как перед прыжком в воду, и объявил: — Я убил человека. — Ну наконец-то, — немедленно отозвался Хара. — Но где мы возьмем такой большой мешок? — Подожди, может, он кого-то другого убил, — сказал Ямазаки. — Где труп, капитан? — Я не хочу даже догадываться, о чем вы думаете, — помотал головой Ханамия. — И я убил его не сейчас. Я сделал это в прошлой жизни. Никто ничего не сказал — трое все так же смотрели на Ханамию, даже не поменявшись в лице, а Сето все так же притворялся спящим. После паузы Ханамия был вынужден продолжить: — А потом я понял, что вовсе этого не хотел, но оживить его мне не удалось. — Расскажи с начала, — предложил Фурухаши. — Нам нужен контекст. И Ханамия рассказал сначала. Его команда была отличными слушателями — никто, даже Ямазаки, ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. Под конец рассказа Ханамия слегка охрип, но почему-то ему полегчало. Он точно знал, что эти люди не потащат его в дурку и даже не скажут, что он сошел с ума или фантазирует. Правда, что именно они скажут — этого Ханамия не знал. В конце концов, до сих пор он не ошарашивал их подобными историями. — То есть, — медленно протянул Хара примерно секунд через тридцать после того, как Ханамия замолчал, — сначала ты вырезал целый клан, потом еще какой-то храм спалил и тоже выкосил толпу народа, потом заставил Киеши убить кучу людей… — Вроде того, да, — кивнул Ханамия. — Ну, и так, по мелочи. — Жжошь, — кивнул Хара. — Я всегда знал, что ты пиздец. — Так ты, значит, Хьюгу ослепил? — перебил Хару Ямазаки. — Да, — ответил Ханамия. — Вроде бы это был Хьюга, да. — Так он поэтому теперь в очках? Наступила тишина, которую через несколько секунд разбило тихое хихиканье. Ханамия посмотрел на Фурухаши — тот тут же сделал бесстрастное лицо. Впрочем, немедленно следом за ним заржал Хара, и даже Сето пару раз фыркнул. — Вы нормальные вообще? — раздраженно спросил Ханамия. — Вы хоть представляете… — Тебе что, жаль? — перебил его Фурухаши. — Ты раскаиваешься? Ханамия раздул ноздри и ничего не ответил. Заговорил он минуты две спустя: — Я не хочу повторения. Если для этого надо раскаяться — я раскаюсь. Я дико накосячил и из-за этого… — он резко выдохнул и смолк. — Ситуация изменилась, тебе не кажется? — мягко спросил Фурухаши. — Ты что имеешь в виду? Ну да, тогда с законами явно было похуже. — Он имеет в виду, что ты теперь не один, — перебил Ханамию Ямазаки. У Ханамии, который собирался говорить еще, перехватило дыхание. Открыв рот, он смотрел на свою команду и с ужасом ощущал, как подступает что-то огромное, невыносимое к глазам и горлу. На помощь пришел Хара: — Мы про Ханамию-сан, — сказал он. — Там-то ты сироткой был, а тут у тебя мама есть. Нет мамы — псих, есть мама — нормальный. Ты в шоколаде, Ханамия. — Да, — ответил Ханамия не своим голосом. — Да, ты прав. После этого они ушли с площадки. Над Токио сгустилась ночь, и они шли, избегая ярко освещенных улиц, темными переулками — пять высоких, пугающих теней. — Сейрин готовятся к Интерхаю, — сказал Хара, подбрасывая и ловя мяч. До этого они молчали, и потому слова Хары показались неожиданно громкими. — Что с того? — спросил Ханамия раздраженно. — Я слышал, торчат в зале допоздна, — продолжал Хара, словно Ханамия вообще ничего не говорил. — Как они собираются поступать, мне интересно? — Ну и что? — Ханамия пнул его в лодыжку, и Хара ойкнул. — Что ты злой такой? Мы недалеко, могли бы зайти. — Явиться к ним в спортзал? — фыркнул Ханамия. — А что такого? — встрял Ямазаки. — В худшем случае подеремся. Он хрустнул кулаками, и Хара заулыбался. — Зачем нам туда идти? — с усталым раздражением спросил Ханамия. — Что у вас за внезапные фантазии? — Ты же хотел раскаяться, — ответил Фурухаши. — Почему не сейчас? — Что мне это даст? — мрачно спросил Ханамия. Тут не выдержал уже Сето: — Ханамия, ты ведь понимаешь, что этот твой предшественник был влюблен? О, это Ханамия понимал отлично, и гораздо лучше, чем он понимал тогда. Тот он, из прошлой жизни, был слишком зациклен и безумен, чтобы осознать, что за чувство не дает ему покоя — но Ханамии со стороны все было отлично видно. Вот только… могло ли быть так, что он сейчас тоже слишком зациклен, чтобы понять… — Нет, — вырвалось у него. Команда вздохнула синхронно. — А ты проверь, — сказал Ямазаки. — Это просто. Увидишь — и сразу станет понятно. — А если он тоже помнит? — спросил Ханамия — и его ошпарило ужасом. Если Киеши тоже помнит… тогда Ханамии не стоит рассчитывать… ни на что не стоит рассчитывать. Киеши никогда бы не простил ему страданий своих близких. А Ханамия из прошлой жизни сделал именно это. Никто не ответил. Ханамия окинул команду взглядом. — Идите по домам, — сказал он хрипло. Ямазаки открыл рот, но Ханамия не дал ему высказаться: — Я пойду один. Это надо… без группы поддержки. — А если они тебя побьют? — возмущенно спросил Ямазаки. Ханамия ухмыльнулся. — Ты что, Ямазаки, это же Сейрин, они небось даже комаров не убивают. А если побьют… ну, придете завтра и переломаете им ноги. — Заметано! — вскинул кулак Хара. И они ушли, а Ханамия, выйдя на освещенный проспект, медленно направился в сторону школы Сейрин. Он никогда там не был, но дорогу знал отлично — он вообще старался знать о противниках все, а Киеши Теппей был еще и особенным противником. Влюблен. “Влюблен” — неподходящее слово. Тот, прошлый он не был влюблен — он был одержим, он хотел. Влюблен, впрочем, тоже… Как умел. Ханамия зажмурился от накатившей жалости и тут же мысленно рассмеялся. Да, ему жаль психопата, не способного опознать собственные чувства и обойтись с ними наилучшим образом. Людей — не жаль. Люди идиоты. Вечно лезут куда их не просят. Если подумать, он и правда чуть не ослепил Хьюгу… Во время матча Фурухаши едва не ударил его локтем в лицо — очки бы разбились, глаза могли бы пострадать. Но вмешался Киеши. Подставился. Позволил избить себя. Это, конечно, лучше, чем вырвать собственные глаза и отдать их другу, но в целом как был идиотом, так им и остался. От накатившей злости Ханамия пнул урну и заработал чей-то укоризненный взгляд. Школа Сейрин предстала перед ним темной и запертой. Ханамия обошел ее по периметру забора и в конце концов набрел на спортзал — там горел свет, и Ханамии даже показалось, что он слышит стук мяча об паркет. Забор, впрочем, был высоким, не перемахнуть. Ханамия прижался лбом к прутьям и уставился на окна спортзала, полные желтого света. Разумеется, Киеши Теппей не умрет. Ханамия не убьет его, потому что они живут в цивилизованном обществе, и Ханамии не хочется на электрический стул. Киеши может просто послать его. Может вычеркнуть его из своей жизни — он и так это, наверное, уже сделал, но пока не в лицо. И зачем он вообще Ханамии нужен? — Нужен, — прошептал Ханамия вслух. Неважно, зачем, просто нужен. Потому что, может статься, какое-то время спустя он захочет вернуть то, что осталось позади. Воскресить то, что уже умерло. Нет. Такого он не допустит. — Я умный, — прошептал Ханамия. — Я умный, а ты был дурак. Ты накосячил. Но я все сделаю правильно. Разрушать — это классно. Это легко. Это доставляет огромное удовольствие. Но вдруг ты разрушишь что-то важное, а потом не сможешь собрать обратно? Свет в зале вдруг погас. Ханамия заморгал от внезапной темноты, но глаза тут же привыкли, а потом он услышал голоса и увидел, что из дверей зала выходят люди. Самая маленькая фигурка двигалась впереди — Ханамия разглядел школьную юбку. За ней, возвышаясь на две головы, шел… Ханамия намертво вцепился в прутья. В горле вдруг пересохло, он прокашлялся и только потом позвал: — Киеши Теппей! Голос его звучал совсем негромко, но в тишине разнесся далеко. Группа замерла, оглядываясь. Ханамия помахал рукой. — Кто там? — донесся голос, от которого внутри Ханамии все вздрогнуло. — Твой самый страшный ночной кошмар, — ответил он почти всерьез. — Я сейчас ему ноги оторву! — прозвучал взвинченный голос Хьюги, и Ханамия почти с сожалением подумал — а прежний ты был такой спокойный… Киеши что-то тихо сказал, а потом отделился от них и пошел к забору. Ханамия смотрел, как он приближается, и ликование заливало его. — Привет, — выдохнул он, когда Киеши оказался совсем близко. Тот нахмурился. — Что тебе нужно, Ханамия? Ханамия жадно вглядывался в его лицо. Знает? Помнит? Но на лице Киеши не было ничего, кроме его обычной — для Ханамии — настороженности. — Любви, ласки и чего-нибудь пожрать. Киеши вскинул брови, и Ханамия тихо рассмеялся. — Я пришел просить прощения. Киеши часто заморгал, не сводя с него взгляда. — Что ты сказал? — Я пришел просить прощения, — повторил Ханамия, качнувшись к нему ближе. — За все, что я тебе сделал. Киеши смотрел на него сверху вниз, и взгляд его был темный и нечитаемый. — За все? — повторил он низко. — Вообще за все? Ханамию обуял ужас. Помнит. Не может не помнить. А раз помнит, то не сможет простить, потому что такое не прощают. — Вообще за все, — хрипло повторил Ханамия. — За все, что я сделал. Когда бы то ни было. — Ясно, — медленно кивнул Киеши. И вдруг, обернувшись к своим, позвал: — Народ, идите сюда. Они подошли, настороженные и недоумевающие. Киеши перевел взгляд на Ханамию. — Ханамия хочет вам что-то сказать. Я на такое не подписывался, подумал Ханамия беспомощно. Его затрясло, и он намертво оплел прутья решетки пальцами. Киеши смотрел на него холодно и безжалостно. — Я прошу прощения, — произнес он наконец и сам подивился тому, как звучно, звонко прозвучал его голос. И тут же, словно повинуясь чьей-то воле, склонился в поклоне. — За все. Могу пасть в догецу, если этого недостаточно, — и он ухмыльнулся, но вышло жалко. — Нам хватит, — тихо сказала Айда. Остальные промолчали, и Киеши молчал тоже. Ну вот и все, сказал кто-то внутри Ханамии. Он развернулся и пошел прочь. Кажется, Киеши окликнул его, но Ханамия не повернулся. В душе и в голове царила звонкая пустота. Следующий день Ханамия провел с ощущением, что у него тяжелое похмелье. Возможно, ему все-таки стоило бы начать пить эти антидепрессанты. В конце концов, не исключено, что никаких прошлых жизней не было, и он просто сходит с ума. Команда весь день молчала, только Ямазаки ближе к вечеру спросил: — Ну что, идем ломать ноги? — Прекрати это, — попросил Ханамия. Больше к нему никто не подошел. А вечером у ворот школы его ждал Киеши. Ханамия с удовольствием бы его не заметил, но поди не заметь такую громадину. В груди заныло. — Что тебе? — спросил он, подойдя. Прозвучало грубо, но Киеши, разумеется, улыбнулся. — Я пришел просить прощения. Ханамия закатил глаза. — А ты-то за что? — Вчера я повел себя не очень вежливо. Я растерялся, Ханамия. Ханамия пожал плечами. — И все? — И нет. Он взял Ханамию за руку — в его ладони кисть Ханамии выглядела такой маленькой, что казалась женской — и что-то в нее вложил. Хрустнула обертка. Это была маленькая плитка горького шоколада. — Ты помнишь, верно? — спросил Ханамия, подняв на него взгляд. Киеши вскинул брови. — Что именно, Ханамия? Ханамия помотал головой. Сунул шоколадку в карман и наконец усмехнулся. — Ну раз ты даришь шоколад, так пригласи меня куда-нибудь. Киеши улыбнулся. — На баскетбольный матч? — Конечно, в нашей жизни же так не хватает баскетбола. И Киеши рассмеялся в ответ, словно это была хорошая шутка.