Незаменимая

Весна 1997 года выдалась нелегкой, и дело было не столько в политических пертурбациях, к которым Франсуа давно привык, сколько в вирусе гриппа, прилетевшем в столицу с кем-то из азиатских туристов и косившем парижан со скоростью средневековой чумы. К концу марта из всех многочисленных помощников Фийона только двое не сидели на больничном, и, кажется, сильно об этом жалели, ибо им приходилось засиживаться в министерстве до глубокой ночи. Впрочем, он сам от них не отставал и редко добирался до дома раньше десяти, а то и одиннадцати часов вечера; в столь бедственных условиях, конечно, ни о каком нормированном дне речи быть не могло, и Фийон, привыкший подчинять свою жизнь строгому расписанию, испытывал от этого массу неудобств. Он старался держаться стойко и не бросать свой пост до последнего, как капитан, ведущий корабль через бурю и рифы, и до определенного момента ему это удавалось, но в один из последних дней месяца, редактируя очередной отчет для Жюппе, Фийон с удивлением понял, что уже полчаса пытается прочесть один и тот же абзац из доклада, который ему принесли; буквы издевательски прыгали перед глазами, составляясь в какую-то непонятную бессмыслицу, и даже чудовищным напряжением воли Франсуа не мог заставить их вернуться на свои места. Напротив, стало только хуже - текста вовсе не стало видно за поплывшими перед глазами сверкающими светлыми кругами. Отложив бумагу, Фийон некоторое время сидел неподвижно. Голова у него начала кружиться, но способность к рациональному мышлению все еще не покинула его. Отчет нужно было закончить до вечера, чтобы представить его на завтрашнем заседании кабинета, но в таком состоянии о продуктивной работе можно было забыть. Из этого следовал вывод: надо найти что-нибудь из лекарств и продержаться на ногах хотя бы до завтрашнего полудня. Кажется, у секретаря была аптечка... но секретарь уже неделю не показывается в министерстве, потому что тоже стал жертвой чертова гриппа. Значит... значит... Мысли все тяжелее и тяжелее ворочались в голове, но Франсуа успел зацепиться за одну из них, показавшуюся ему спасительной. Нужно ехать домой и, приняв ударную дозу чего-нибудь подходящего (Пенелопа знает, чего именно), закончить с отчетом в спокойной обстановке, отправить его Жюппе по сети и хорошо выспаться. В таком случае, как ему показалось, у него остается небольшой шанс на то, чтобы завтра почувствовать себя лучше. Возможно, во всем этом была какая-то крупная логическая несостыковка, но он не мог сейчас посвятить себя ее поискам: все свои силы он употребил на то, чтобы выбраться из министерства, добраться до машины и, заплетающимся языком приказав шоферу везти себя в Восьмой округ, провалиться в тягостную, свинцовую полудрему. По тишине, встретившей его в квартире, Франсуа понял, что ни Пенелопы, ни кого-то из детей дома нет. Только в салоне он наткнулся на горничную, деловито протирающую пыль с комода. - Месье? - удивилась она, заметив его. - Вы сегодня рано. - Заварите мне крепкого чаю с... с чем-нибудь, - брякнул он, проходя мимо нее. - Я буду у себя в кабинете. Горничная посмотрела на него как-то странно, но кивнула, и Франсуа, концентрируясь на том, чтобы идти прямо, не пошатываясь и не хватаясь за стены (должно быть, со стороны он выглядел мертвецки пьяным, каким ему не доводилось бывать с юношеского возраста), направился к себе. Очутившись за рабочим столом, он понял, что забыл снять пальто, когда зашел в квартиру, но решил не возвращаться в прихожую - тем более, его начал пробирать озноб, и тяжелая верхняя одежда оказалась для него весьма кстати. Закутавшись в пальто, как в одеяло, он включил компьютер и принялся раскладывать бумаги, пытаясь определить, с содержанием которых из них он уже успел ознакомиться. Получалось плохо - все они сливались в зыбкое черно-белое нечто, жутковато одинаковое и совершенно неразборчивое, поэтому он быстро бросил свои попытки разобраться в них. Надо было прилечь. Узкий, жесткий диван, стоявший у стены, показался Фийону королевским ложем. Устроившись на нем с максимальным удобством, которое позволяло его положение, Франсуа сомкнул веки с намерением полежать так с несколько минут, пока мысли не придут в порядок, но тут же потерялся в вихре лихорадочных и странных видений, захлестнувших его сознание, и понял, что не может нащупать сквозь них путь обратно к реальности. Тут был и Жюппе, и сам президент, отчитывавший Фийона за что-то в своей излюбленной резкой манере, и секретарь, так невовремя ушедший на больничный, и даже какие-то люди из оппозиции, переглядывающиеся между собой и показывающие на Франсуа пальцем. Не было среди этого вихря лиц только Пенелопы, и это тревожило его больше всего; пытаясь разыскать ее, он метался из стороны в сторону, пока не ощутил наконец, что куда-то безнадежно проваливается - и это ощущение было действительным, потому что Фийон, резко повернувшись, едва не свалился с дивана на пол, но его вовремя удержали знакомые заботливые руки. - Франсуа, - он услышал, как его зовут, и, открыв глаза, увидел Пенелопу рядом с собой. Ее лицо казалось призрачно-бледным на фоне окна, за которым было видно одно лишь почерневшее небо; судя по сгустившейся ночи, с момента возвращения Фийона из министерства прошло как минимум несколько часов. - Жюльетт сказала мне, что ты плохо выглядишь, - произнесла Пенелопа, касаясь его лба, и ладонь ее была столь восхитительно прохладной, что Франсуа чуть не застонал в голос. - У тебя жар. Тебе надо лечь. - Я уже полежал, - проговорил он, выпутываясь из пальто и силясь подняться. На ноги встать, правда, не вышло, только сесть и перевести дух. - У меня еще много работы. Пенелопа нахмурилась. Это был дурной знак. - Работы? Ты видел себя в зеркале? - Нет, и видеть не хочу, - сказал он совершенно искренне, протирая слезящиеся глаза: блеклый свет торшера резал роговицу, как лезвием. - Надо написать премьер-министру... Он сам толком не помнил уже, что именно хотел писать Жюппе, и не закончил фразы. Пенелопа какое-то время молчала, пока он добирался до стола, и наблюдала за его упрямыми попытками нашарить ногой стул, но в конце концов терпение ее лопнуло. Когда Франсуа, окончательно лишаясь сил, едва не обвалился на пол, она оказалась рядом, чтобы подхватить его под руку. - В постель. Быстро. - Но... - В постель, - повторила она тем же тоном, каким обычно призывала к порядку не в меру расшалившихся детей, и у Франсуа пропало всякое желание спорить. Его отвели в спальню, помогли переодеться, накрыли тяжелым одеялом и влили в него что-то горячее и пахнущее лимоном, а он уже не сопротивлялся, даже напротив, испытывал одно лишь малодушное, но приятное облегчение. Только когда Пенелопа хотела скрыться за дверью, он слабо пробормотал: - Но Жюппе... В ответном вздохе Пенелопы ему почудилось страдальческое "О, Боже". - Я позабочусь о Жюппе, - сказала она смиренно. - Чего он от тебя ждет? - Отчет. Я не успел его исправить... - на Франсуа неотвратимо наваливался сон, и он старался говорить быстрее, но с трудом мог шевелить запекшимися губами. - Органайзер... в кабинете... - Я поняла, - ровно ответила она и вышла из спальни. Смутно, сквозь дрему, которая была плотнее любых дверей и стен, Франсуа слышал звуки, доносящиеся из кабинета - стук клавиатуры, шелест бумаг, телефонные звонки и голос отвечающей на них Пенелопы. Большую часть времени она была спокойна, иногда даже посмеивалась или переходила на шутливый тон, но на кого-то ей в конце почти получасовой беседы все-таки пришлось прикрикнуть. Кажется, этим кем-то был Ширак. *** Проснувшись, Франсуа перевернулся под одеялом и поморщился: похоже было, что кто-то облил его водой, пока он спал, ибо и постельное белье, и одежда мерзко липли к телу, мокрые почти насквозь. Окно было плотно зашторено, но по полу рядом с ним скользили слабые следы солнечных лучей: очевидно, было уже утро. Фийон попробовал было встать, но быстро понял, что это плохая идея: руки и ноги, затекшие и онемевшие, все еще плохо слушались его, хотя сознание, нельзя было отрицать, значительно прояснилось. В горле пересохло, но на прикроватном столике обнаружился полный стакан воды; боясь уронить его, Франсуа вцепился в него обеими руками и жадно принялся делать глоток за глотком. Дверь спальни приоткрылась, и до Фийона донесся обрадованный голос жены: - Тебе лучше? - Намного, - сказал он, садясь на постели и стараясь придать себе бодрый вид. - Что со мной было? Пенелопа, присаживаясь возле него, пожала плечами: - Ничего особенного. Врач сказал: типичный случай для этой весны. Скоро ты пойдешь на поправку. Ты проспал почти двое суток. Фийон понял, что рано позволил себе расслабленно откинуться на подушки. Услышав последние слова Пенелопы, он подскочил, как ужаленный. - Двое суток?! Какое сегодня число? - Второе апреля, - проговорила она, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. - Ты ничего не помнишь? - Но... - всего его словарного запаса не хватило, чтобы выразить охвативший его ужас. - Но Жюппе... совещание... - Совещание было вчера, - проговорила Пенелопа, мягко беря его за плечи и пресекая тем самым все его попытки выскочить из-под одеяла. - Все в порядке. Я привела твой отчет в порядок, и Жюппе его получил. Созвонилась с теми твоими заместителями, которые еще в строю. Они не в восторге от того, что им пришлось принимать еще дела, но я их успокоила. Перенесла твое интервью для "Фигаро" на следующую неделю. И заодно набросала для него несколько тезисов. И твою поездку в Ренн тоже пришлось отложить. В общем, у тебя есть несколько дней для того, чтобы прийти в себя. Он слушал ее короткий монолог с нарастающим изумлением, чтобы, когда она замолкла, сдавленно подытожить: - Ты незаменима. Пенелопа улыбнулась слегка смущенно: - Я просто хочу, чтобы ты не загнал себя до смерти. - Нет, - возразил он, беря ее за руку; каким-то иным образом выражать исполнившую его признательность было, увы, чревато увеличением количества больных в этом доме. - Из всех моих ассистентов ты - самая бесценная. - Может быть, потому, что я не числюсь твоим ассистентом? - засмеялась она. Франсуа, впрочем, остался серьезным и добавил, крепче сжимая ее пальцы: - Когда я выздоровею, мне стоит об этом позаботиться.