Враги Республики

Тяжелая решетчатая дверь распахнулась, и в камеру втолкнули очередного несчастного, который, перешагивая через порог, не удержал равновесия и упал на каменный пол, покрытый полузасохшим слоем грязи и нечистот. Кто-то из заключенных хохотнул, но смешки быстро утихли: подобное зрелище уже успело войти у обитателей камеры в привычку. Дверь закрылась, и по камере разнесся оглушительный лязг задвигаемого засова. После этого стало тихо. Даже оживившиеся было заключенные примолкли, вновь погрузившись в овладевшее всеми безжизненное оцепенение. Брезгливо морщась, свежеиспеченный враг Республики поднялся и попытался отряхнуть замаранные кюлоты, но быстро понял, что это бесполезно - шелковистая, явно недешевая ткань была испорчена безвозвратно. Он пробормотал себе под нос что-то нелицеприятное и принялся, настороженно оглядываясь, обходить камеру в поисках места, где можно было бы присесть. Это было весьма затруднительно, ибо зима выдалась богатой на аресты, и Консьержери была забита под завязку - говорили, что в некоторых камерах узникам приходится спать, соблюдая строгий порядок очередности, потому что расположиться всем одновременно даже на полу было невозможно. В помещении, куда привели новоприбывшего, до такого не доходило, но о том, чтобы устроиться хотя бы с минимумом удобств, даже речи не шло - свободного места хватало только на то, чтобы осторожно поставить туда ногу, перешагивая через чью-то голову и туловище. Добравшись до дальней стены камеры и не найдя, где преклонить голову, заключенный устало вздохнул и приготовился поворачивать обратно, как вдруг до него донесся надтреснутый, едкий, хоть и порядком простуженный голос: - Дайте я угадаю - в том, что с вами случилось, виноваты опять мы? Новоприбывший резко обернулся и, с трудом узнавая кого-то в сидящем у стены человеке, проговорил обреченно: - Я думал, они будут пытать меня менее изощренно. - Республика запрещает пытки, - напомнил второй, чуть подвигаясь в сторону; когда-то ему удалось отвоевать себе целый пучок соломы, и хоть тот за прошедшие недели превратился в полусгнившую груду мусора, сидеть на нем было все равно удобнее, чем просто на полу. - Придется вам терпеть мое общество. Присаживайтесь, гражданин Казнёв. Сколь бы ни желал тот оказаться как можно дальше от этого человека, этой стены и этой камеры, изменить что-то вряд ли было в его силах, поэтому ему пришлось принять приглашение. - Благодарю, гражданин Дор, - пропыхтел он, устраиваясь на соломе. На ткани его сюртука тоже остались грязные следы, но гражданин Казнёв, кажется, успел смириться с тем, что его костюм совершенно точно не переживет заключения. Относительно себя самого он все еще надеялся на лучшее. - И как вы тут оказались? - поинтересовался Дор, оглядывая нового соседа с головы до ног. - Что не поделили с Робеспьером? Розовый куст в саду Тюильри? Казнёв даже не изменился в лице. - Напомню вам, что в моем департаменте уже почти год полыхает мятеж, - менторским тоном ответил он. - Разумеется, кто-то решил, что я передаю бунтовщикам сведения из Комитета Общей Безопасности. Полагаю, ближайшие несколько дней, пока не станет очевидным ошибочность этого подозрения, мне придется провести здесь. - О, вот как, - в якобы почтительном тоне Дора только глухой не услышал бы насмешки. - Хоть на несколько дней, гражданин депутат, вам придется смириться с местными порядками. Кормят тут дважды в день, если повезет, по нужде ходят вон туда, - он указал пальцем на самый темный угол помещения, источавший невыносимое зловоние, и Казнёв содрогнулся всем телом, - а раз в несколько дней можете даже рассчитывать на глоток свежего воздуха. Правда, последнее время на улице такой холод, что я предпочел бы остаться здесь, чем шататься по тюремному двору. Но нас, сами понимаете, не спрашивают. Казнёв ничего не ответил, продолжая ошеломленно смотреть на него, и чем явственнее на его лице проступал ужас, тем шире становилась ухмылка Дора: - Но во всем есть свои преимущества. Общество здесь подобралось самое приятное, в чем-то даже изысканное. Я насчитал по меньшей мере с десяток маркизов, полдюжины писателей и философов, несколько юристов и бывших депутатов Учредительного собрания. С ними есть о чем поговорить, уверяю вас. Кажется, за время пребывания здесь я изрядно пополнил свои знания в области античной литературы и права... думаю, Франсуа бы не дал мне соврать, но он сейчас не в духе. Проследив за его взглядом, Казнёв увидел еще одного заключенного - тот сидел в самом углу, подтянув колени к груди, склонив голову на грудь и прикрыв глаза, и то ли дремал, то ли погрузился в глубокую печальную задумчивость. Сейчас в нем нелегко было узнать того, кто еще несколько месяцев назад неустанно громил своих оппонентов вначале у фельянов, а потом и у якобинцев, пока бриссотинцы не оказались окончательно изгнанными оттуда. Нездорово пожелтевшее лицо этого человека выдавало, что он провел в заключении не меньше полугода, и единственной неизменной чертой этого лица, позволявшей узнать его обладателя, были густые кустистые брови, которые в отсутствие нормальной бритвы разрослись так, что под ними почти не было видно глаз. - Что это с ним? - спросил Казнёв с опаской, убедившись, что человек у стены почти не шевелится, даже дышит едва заметно. - Болен? Лишился рассудка? - Нет, конечно, - отмахнулся Дор. - Просто скучает по жене. Раньше они виделись во время прогулок, а с месяц назад ее перевели в Люксембургскую тюрьму, и с тех пор о ней ничего не слышно. - О, - проговорил Казнёв неловко и немного сочувственно. - Вот как. Его собеседника, впрочем, ничто не могло смутить: - А где ваша супруга, гражданин депутат? Как думаете, хватит ей дальновидности быстро развестись с вами и бежать из страны? - Я попросил бы вас не касаться моей супруги... даже словесно, - хмуро ответил Казнёв, нервно сжимая кулаки. - Если у вас есть хоть немного уважения... В последнем он, судя по тону, изрядно сомневался, и не без оснований - Дор даже договорить ему не дал: - А ваш приятель Олланд? Наверное, уже плывет через пролив? Казнёв покачал головой: - Не думаю. Если арестовали меня, скоро арестуют и его. Едва ли он успеет бежать... - Да, для этого он всегда был излишним тугодумом, - ответил Дор, усмехаясь. - Сколько бы вы поставили на то, что... постойте! Вы слышите? Казнёв не успел напомнить, что не приемлет азартные игры во всех их проявлениях, ибо за дверью послышался, заглушая летящие по камере шепотки, весьма характерный шум. Кого-то тащили по тюремному коридору, но этот кто-то отнюдь не желал добровольно повиноваться представителям закона: что-то кричал, пытался спорить и, судя по всему, даже порывался начать драку. Чем ближе оказывался источник шума, тем более воодушевленное выражение приобретало лицо гражданина Дора; когда дверь вновь распахнулась, и непокорный заключенный, получив изрядной силы удар в область пониже спины, мешком полетел на пол, Дор даже приподнялся и замер, точно охотничий пес, почуявший фазана. - Вы не имеете права! - воскликнул заключенный, поднимаясь и бросаясь на закрывшуюся уже дверь; ответом ему был знакомый всем лязг засова. - Я депутат Национального Конвента! Я требую, чтобы мне дали ознакомиться с обвинительным актом! Я требую... требую... Казнёв, как и его сосед, тоже узнал этот голос, но был весьма далек от того, чтобы испытывать радость от появления его обладателя. Лицо его побледнело, и он, откидывая голову назад, утомленно прикрыл глаза. - Только не это, - отчаянно, хоть и почти неслышно пробормотал он. - Гражданин Валльс! - воскликнул Дор почти залихватски, подскакивая со своего места и направляясь ко входу в камеру. - Какая встреча! Ужасно скучал по вашему красноречию и манере вести беседу! Неужели Конвент смог так себя обокрасть?.. Казнёв не стал дожидаться, пока его сосед доберется до своей жертвы - тоже вскочил и, обгоняя его, метнулся к двери. В своей жизни он редко опускался до прямых просьб и, тем более, мольбы, но сейчас готов был пообещать что угодно своим тюремщикам в обмен на возможность оказаться в одиночной камере - а если таковой в Консьержери не найдется, то в самом темном и грязном карцере, чьи вековые каменные стены и лишенная даже оконца дверь не пропустили бы извне ни единого звука. Впрочем, как казалось ему, от ехидного и желчного голоса Дора ему не удастся скрыться даже за той непреодолимой гранью, что отделяет человеческую жизнь от загробного мира.