Болотные огни

Галерные ворота хранили не только бывшее аббатство, но и заполонившую его неизвестность. Не было слышно даже смутного гула голосов, говорившего о том, что за стенами остались живые. Тем страшнее было увидеть сокрытое. Август Гирке видел многое, — того, кто с четырнадцати лет бился на перевалах Торки, не удивить мертвецами и ранами, — но зрелище, открывшееся на главной площади, было гораздо неприятнее. Он не позволил себе отвести глаз от изуродованных лиц и изломанных тел, погруженных, как в кровь, в излившееся из фонтана вино. Сердце воина не дрогнет при виде убитых в бою, но это не было боем. Воитель готов к смерти, воитель идет на битву, зная, что может не вернуться, и нет в гибели в бою ничего неправильного и гнусного, разве что бой был неправеден, а командир бесчестен. Но эти люди пришли на праздник, а нашли смерть, — и какую! Август поймал себя на том, что все ещё глядит в изуродованное лицо женщины, лежащей у одной из немногих уцелевших колонн. Галерея рухнула, погребая под собой людей, и вряд ли все они погибли сразу. Ветер, наполняющийся гнилым смрадом, трепал обрывок ленточки, прежде украшавшей уцелевший столб, шевелил поникшие цветы ноготков, "золота Астрапа", — цветов, во все времена бывших знаком радости. Хороший же праздник устроил Альдо Ракан своим новым подданным! — Ищите живых, — раздался за спиной ровный голос. Валентин был бледен до зелени: даже приняв титул, родич и сюзерен оставался мальчишкой, чья стойкость могла быть сколь угодно велика, но умение спокойно смотреть на утратившие человеческий облик тела дается не каждому и не сразу. Родич выдержит, он — Придд, но умение сохранять лицо не означало, что увиденное быстро забудется. К зрелищу смерти привыкают, и все же... Август отвел глаза и, обходя мертвых, направился туда, где была ещё надежда найти живых, — к бывшим позорным ямам. Укрывавшие их дощатые настилы рухнули под весом множества людей, и нетрудно было представить, что случилось потом: извлеченные тела могли бы многое поведать одним своим видом. В битве было бы проще. В битву хотя бы не пускают женщин и детей. В битве ты знаешь, зачем убиваешь и для чего, если понадобится, умрешь сам. Здесь же не было ни смысла, ни чести. Только смерть, и никогда ещё лик её не был так уродлив. — Ищите живых, — Валентин говорил спокойно и смотрел прямо. В старые времена предводитель первым шел туда, где виделась опасность, и раньше всех принимал на себя любой удар. Многие ли в якобы возрожденной анаксии вспоминали и исполняли древние обычаи — так? Гирке обернулся, поймал взгляд Валентина: тот смотрел, не отводя глаз, и одним Абвениям ведомо, чего ему стоило это спокойствие. Вот — проследил, как поднимают и укладывают очередное тело, как пропитывает и без того окровавленную одежду дешевое вино, переполнившее фонтан и разлившееся по всей площади. Оглянулся, — и коротко распахнул глаза, будто изумившись увиденному. Что-то было не так, и дело было совсем не в трупах, крови и стоящем над площадью тяжелом смраде, в котором мешались гнилой запах крови и рвоты, кабацкая вонь дешевого вина и отчего-то — пугающе знакомая, но совершенно неуместная здесь затхлость стоячей воды. Август медленно обернулся и уперся взглядом в бортик фонтана. Там, на залитом вином камне, стояло существо, которое меньше всего ожидаешь встретить среди мертвецов: маленькая девочка в короне с алыми стекляшками, толстенькая и уродливая, как недоброе создание из народных сказок. За спиной у видения были крылья из золотой фольги, коротенькое белое платьице покрывали блестки, и потому ещё страннее смотрелась щербатая улыбка на покрытом глубокими шрамами личике. Ее можно было бы принять за акробатку или карлицу, но вряд ли в Ракане вообще осталась хоть одна труппа бродячих артистов, не говоря уже о том, что... Отчетливо, перекрывая все остальные запахи, повеяло стоячей водой и чем-то гнилостно-цветочным. — Чья ты? — запоздало спросил Август. Ответ он уже знал. Девчонка показала ему язык, топнула босой ножкой о край чаши фонтана. — Дурак! Дурак, дурак, дурак! Глупый мараг! Лягушка озерная! Сам ты ничей, ничей, ничей! Голос её напоминал по меньшей мере скрежет металла по стеклу. Запах гнилой воды сгустился до невозможности. Стоявший рядом Валентин явственно стиснул зубы. — Да, — тихо сказал Гирке. — Я тоже её вижу. Девчонка снова топнула ножкой, неестественно, как бесноватая, искривила и без того изуродованное личико. Воздух сгустился, будто подернувшись зеленоватой мутью, девочка завопила опять. Лишь взглянув ей под ноги, Август понял. Понял — и немедленно шагнул сквозь вязкую муть, прикрывая Валентина. Он достаточно слышал о существах, подобных этому. Выходцы приходят туда, где умирали и убивали, где бывала подлая смерть и злая воля. Учили ли Альдо Ракана в положенный срок древним премудростям? Августа-Корнелия, урожденного виконта Альт-Вельдер — учили. Живущим рядом с озерной нечистью нелишне было кое-что понимать в её повадках, а рожденным на землях марагов — помнить и знать давно забытое на юге. Девочка не была человеком. Может быть, она умерла годы назад, может быть — возникла из крови и страданий, из этой вот недоброй зелени. И смотрела маленькими злыми глазками прямо на Валентина, шагнувшего к одному из уцелевших столбов, поддерживавших рухнувшую галерею. Родич по-прежнему был бледен, но руки у него не дрожали, когда он тянулся к кинжалу. Что бы ни собрался делать — жаль, что в праздничном убранстве талигойцев не бывало рябины... Блеклый, наполовину увядший букетик астрапова золота все ещё висел на столбе. Лепестки свернулись, больше не напоминая солнечные лучи, но бледно-рыжие цветы были ещё целы. В таких делах недостаток веры мог только навредить, и Август лишь молча вскинул руку, выдергивая букетик из едва живой ленточной петли. — Уходи, — сказал он, оборачиваясь. Девочка закричала, заругалась так страшно, что постыдились бы и обозные возчики. Затопала ногами, что-то вопя про гадкие цветы и водяных червей, которые заползут в глаза держащему их. Август не слушал. — Пусть четыре Молнии испепелят зло, сколько бы его не было, — сказал он на языке марагов. И швырнул вспыхнувшие живым огнем цветы прямо в искаженное воплем лицо.