Дождь и немножко нервно

— Дмой. — Как скажешь. — Ненвижу. Сссука. — Понял, не дурак. Был бы дурак — не понял бы. Байерли трясло, несмотря на включенный на максимум обогрев и то, что вместо мокрой и драной рубашки он теперь кутался в куртку от больничной пижамы. Согнутая левая рука его была надежно упакована в бандаж-фиксатор и плотно примотана к груди сбруей, напоминающей переноску для младенца. Айвен не стал укладывать его на заднее сиденье, сочтя разложенное пассажирское ничуть не менее удобным, но сам пассажир, похоже, имел на этот счет свое мнение и умудрился развернуться в кресле боком, спиной к водителю. То ли из-за того, что видеть не желал подлого предателя, то ли просто потому, что лежать только что вправленным плечом вверх было не так больно. Врач сказал: тепло, обильное питье (хорошо бы гранатовый сок), покой, антибиотики и анальгетики по мере надобности. Тепло... Айвен достал из багажника плед, используемый в качестве подстилки на семейных пикниках. Хорошо, что не выложил. Укутанный по самые уши этим пледом Байерли глаз не открыл и вообще никак не отреагировал, но и ругаться не стал, что само по себе можно было счесть чем-то вроде своеобразного эквивалента форратьеровской благодарности. Айвен переключил автопилот на детский режим, задал маршрут и подумал, что завтра все равно пришлось бы брать отгул, потому что работать он толком не смог бы. Те времена, когда он спокойно выдерживал две (а то и три) бессонные ночи подряд, остались в прошлом, и уже довольно далеком. Хорошо, что не использовал отпуск, можно будет взять в счет него неделю или даже две. Лететь на квартиру к Байерли он не собирался. И даже не потому, что тот вроде как беспомощный и нуждается в уходе. Глупости это. В конце концов можно было бы действительно нанять сиделку. Не из тех, конечно, кого рекомендовал излишне любопытный госпитальный хирург, — из своих, проверенных. Надежных и неболтливых. Только вот те, кто захотят Байерли найти и доделать незавершенное нынешней ночью, именно туда и придут. Кем бы они ни были. И сиделка, даже самая надежная и проверенная, вряд ли окажется для них существенной преградой. Нет уж. Домой — это значит домой. Айвен вздохнул. Эта идея ему совсем не нравилась. К тому же его терзало смутное подозрение, что и сам Байерли вряд ли придет в восторг, когда узнает об изменении маршрута. Как бы не пришлось на последнем этапе волочь его силой, и хорошо еще, если он при этом не начнет орать о похищении с аморальными целями, а то ведь с него станется. Форратьер, чтоб его! Древние были правы со своими высказываниями о том, что добрые поступки никогда не остаются безнаказанными. И насчет беззаботной бабы и порося они тоже были правы. Только вот выхода иного Айвен не мог придумать, как ни пытался. Может быть, конечно, плохо пытался? Может быть. Но в час ночи как-то сложновато соображается. *** Вопреки опасениям, по пути от подземного гаража до айвеновской квартиры Байерли не оказал ни малейшего сопротивления. Может быть, сказывались последствия шока, или же он не совсем отошел от наркоза, но вел себя просто как мальчик-пай, даже и не подумаешь, что Форратьер! Айвен заранее приготовился игнорировать возмущенные вопли, когда до пассажира дойдет, куда его привезли, но ничего подобного не случилось. Байерли ни разу не шевельнулся за всю дорогу. Айвен успел припарковаться, выключить двигатель, обойти машину и открыть дверцу со стороны пассажира, но тот так и не проснулся. Пришлось сначала окликнуть (безрезультатно), а потом и осторожно подергать за высунувшийся из-под пледа правый локоть — не за только что вправленное же плечо расталкивать. Байерли открыл глаза и даже сел. А потом и послушно вылез из салона. Но вряд ли проснулся, взгляд его оставался мутным. Послушно позволил набросить себе на плечи уроненный было плед, послушно придержал его правой рукой и так же послушно пошел рядом с Айвеном. Приходилось осторожно подталкивать и направлять — глаза он закрыл почти сразу. Так и шел с закрытыми. А в лифте и вообще привалился к стенке и сделал вялую попытку сползти по ней на пол. Но Айвен бдил и отреагировал вовремя: удержал, пресек, отлепил от стенки. Без наличия подпорки Байерли падать раздумал. Шатался, но стоял. Понявший намеки правильно Айвен решил отложить обильное питье на потом, а сейчас первым делом обеспечить пациенту покой и тепло. Уложил на диван в гостиной — на правый бок, раз уж ему так удобнее. Пристроил под спину подушку, чтобы случайно не опрокинулся. Байерли и стоя все время норовил закрыть глаза и к чему-нибудь прислониться, а лежа мгновенно засопел — чуть ли не раньше, чем голова коснулась подушки. Айвен стащил с него насквозь мокрые туфли и носки. Попытался поправить плед — не размотал вовремя, а теперь Байерли подмял большую его часть под себя так, что осторожно не вытащить. Брюки тоже были хоть выжимай, и поначалу Айвен собирался избавить Байерли и от них. Но вспомнил поджатые в куриную гузку губы врача при словах о «других повреждениях» и отчаянный взгляд над маской, через смыкающиеся двери. Представил себя на месте Бая и... И решил, что не стоит. Достал из шкафа электроодеяло, накрыл, особенно старательно подтыкая под ледяные ступни, выкрутил регулятор на максимальный нагрев. Ничего. Высохнут. Очень хотелось сесть. А еще лучше — лечь и закрыть глаза самому. И не важно даже, куда, можно на этот вот симпатичный коврик, он очень привлекательно смотрится, горизонтальный такой… Зевнув так, что чуть не выломал челюсть, Айвен поднял с пола раскисшие байевские туфли и комочки носков, отнес в ванную. Бросил носки в стирку, туфли поставил сушить. Не сразу сообразил, что сушилку для лучшего функционирования следовало бы еще и включить. Но все-таки сообразил. Хорошо. Пустил холодную воду и долго ждал, пока пойдет действительно ледяная, потом умылся и как следует растер лицо жестким полотенцем. Немного отпустило. Ложиться было глупо — следующую инъекцию предстояло сделать меньше чем через час. Обезболивающее по необходимости, антибиотик обязательно, врач повторил это несколько раз. Лучше лечь потом, с чистой совестью и надолго. А пока сделать чай. Крепкий. Сладкий. Много. И себе тоже. Но сначала — написать заявление на отгулы. По семейным обстоятельствам. И не забыть выключить после этого комм, а то ведь начнут названивать ни свет ни заря, часов в одиннадцать, а то и в девять. Хорошо, что на кухне тоже есть комм. Удобно. Плохо, что на кухне есть и диван. И что комм стоит так, что с дивана его очень таки даже удобно достать. Хотя… Ну чего, спрашивается, плохого, если Айвен сядет именно на диван, да к тому же еще и подсунет под спину мягкую удобную подушку? Он же не собирается ложиться, просто сесть поудобнее… пристроить затылок на спинку… закрыть глаза. Ненадолго, на минуточку всего… Щелкнул, отключившись, вскипевший чайник. Айвен тряхнул головой и отвернулся от дивана. С сомнением покосился на жесткую табуретку, но даже ею воспользоваться не рискнул. Так и пил чай стоя, стоя заснуть несколько проблематичнее. Хотя Байерли вон пытался. Ну так то Байерли, и дело тут даже не в наркозе, просто этим Форратьерам вообще закон не писан, такая семейка. Еще какое-то время заняли поиски спортивной бутылочки с носиком-поилкой (понятно же, что пить лежа из кружки не слишком удобно!), разбавление крепкой горячей заварки холодным вишневым соком (гранатового в холодильнике не оказалось) и переливание получившейся смеси в найденную бутылку. Завинтив пробку, Айвен в который раз бросил взгляд на часы и понял, что счастье в жизни есть. Вернее — будет. И очень скоро, как только он разделается с уколами, оставит эту бутылку на придиванной тумбочке в гостиной и завалится в свою кровать, так сразу лично для него и наступит огромное человеческое счастье. Зажав приятно греющую даже сквозь рубашку бутылку под локтем, Айвен вышел в холл. Света он не включал, вполне хватало и того, что падал из открытой двери кухни. Прихватил оставленный в темной прихожей пакет с лекарствами и, еще раз судорожно зевнув, направился в гостиную. И понял, что несколько поторопился с мыслями про наличие счастья, когда в дверях комнаты практически столкнулся с Байерли — совершенно уже не спящим, хмурым, злым и очень решительно настроенным на низкий старт. — Далеко собрался? Айвен протянул руку к выключателю, одновременно перегораживая дверь. — Домой. Байерли смотрел мимо. Вернее, даже не смотрел, а буравил тяжелым взглядом стенку за айвеновским плечом, плотно стиснув губы и катая по скулам желваки. Мокрые волосы прилипли ко лбу, лицо бледное, глаза прищурены. И, разумеется, ни малейшего желания смотреть на грязных предателей, которых «просили, как человека». — Бай, не дури. Вот теперь тебе действительно надо отлежаться. — Вот и отлежусь. Дома. — Ты сам не соображаешь, что делаешь. Травматический шок, наркоз и что там еще в госпитале закачали, у тебя сейчас в крови вся таблица Менделеева. Давай ты сначала выспишься и придешь в себя, а потом... — Я нормально соображаю. Получше некоторых. — Оно и видно. — Да пошел ты! С-с-сынок маменькин. Всю жизнь все готовенькое. На блюдечке. — Байерли по-прежнему смотрел мимо и слова цедил отрывисто сквозь зубы, словно плевался. — Тебя шатает, Бай. Ложись. А хочешь блевать — я тебе тазик поставлю. — Да Байерли Форратьер никогда не блевал с перепоя! Не то что некоторые. И под любым наркотиком… даже пьяный в умат... в сто раз адекватнее. Даже трезвых. И он… то есть я… не навязывает ненужных услуг тем, кто о них не просит. Ясно? — Ясно. — И я нормально соображаю. — И пойдешь домой? — Да! — Босиком? Байерли замолчал, нахмурился и, наклонив голову, сосредоточенно уставился на свои ноги. Айвен шевельнул нижней челюстью, пряча то ли зевок, то ли улыбку — он и сам толком не понял. Но тут Байерли поднял голову, и Айвену резко расхотелось и зевать, и улыбаться. Потому что теперь тот смотрел на него, смотрел в упор, чуть сощурившись, и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Как и кривая ухмылка. — Именно, — сказал он тихо и очень, очень спокойно. Почти вкрадчиво. — Да хоть голым. Лишь бы подальше... Тебя это удивляет? Или, может быть, обижает? Что кто-то может настолько не захотеть твоего общества, что… Тихий спокойный голос, вкрадчивый такой, бархатный. Кривая улыбка. И глаза, полные черной ярости, такой же спокойной и тихой. Словно в центре тайфуна, когда шаг влево, шаг вправо — и тебя унесет. А так — тишина, спокойствие, ясное небо. И улыбка, ехидная и понимающая. Бархатная. — Что, тоже хочешь меня отыметь? Давай! Меня все имеют! Особенно Форпатрилы. Безотказный Бай, рад стараться, всем и всегда… Давай, не стесняйся, я не буду сопротивляться, я ведь никогда не сопротивляюсь! Или брезгуешь? Тогда чего тебе от меня надо, Айвен? Только не ври, что ничего. Не поверю. Вам всем всегда от меня что-то надо. Всем. Всегда. И неожиданно срываясь на крик, отчаянно: — Чего тебе от меня надо?! — Шоколада. Айвен не удержался и снова зевнул. — Ч-то?.. — Шоколада, говорю, хочешь? Горячего. — При чем тут шоколад? Айвен пожал плечами, улыбнулся виновато: — Да ни при чем. Просто гранатового сока у меня нет. А шоколад есть. И вдруг захотелось. Тебе сделать? Пауза. — Нет. — Жаль. Ну тогда и я не буду. Байерли и так стоял не слишком твердо, пошатываясь, а тут вдруг качнулся как-то особенно сильно, Айвен еле успел подставить руку и придержать. — Тебе надо лечь. Байерли дернул здоровым плечом, поморщился. Повел головой, отворачиваясь. Сказал устало: — Мне надо в душ. В сторону, очень тихо и словно через силу. Айвен вздохнул и подумал, что счастья в жизни таки нет. А спорить — нет еще и смысла. — Ну надо — так надо. Пошли. В ванной настроение Байерли опять поменялось, и он начал заводиться: — Айвен, я взрослый мальчик и знаю, как включается горячая вода. И спинку мне тереть не надо. И полотенца подавать тоже. — Как скажешь. — Айвен, если ты не понимаешь намеков, то вон дверь. Будь так добр: закрой ее. С той стороны, Айвен! Пожалуйста. Тут я и сам справлюсь. Сам! Что не ясно? Айвен вздохнул: — Закрою. Только сначала покажи, как именно ты справишься. И я сразу уйду. Обещаю. Байерли ощерился, резанул взглядом: — Может, еще и член подержишь, если мне отлить приспичит?! — Может, и подержу. Если надо. Надо? — Обойдусь! Выйди, кому сказано?! Демонстративно отвернулся к унитазу, завозился с застежкой. Одной правой, к тому же когда из плотной повязки торчат лишь кончики пальцев, расстегнуть ширинку оказалось не так-то просто. Но Байерли справился. Бросил через плечо: — Я тебя, кажется, о чем-то просил. Не припомнишь? Айвен закатил глаза: — Бай, ну что ты как маленький! Можно подумать, у тебя в штанах нечто особенное, чего я ни разу в жизни не видел… — Айвен. Выйди. Сквозь зубы, с тихой беспомощной ненавистью. — Как скажешь. Айвен пожал плечами с показным смирением и отступил за дверь, делая вид, что совершенно не заметил этой беспомощности. Уже из-за двери уточнил, смещая акценты: — Ты только это... не вздумай запереться. Выломаю. Я не шучу. — Кто бы сомневался! Короткое презрительное фырканье и дальше невнятно и пространно о том, что ни у кого из Форпатрилов никогда не было ни малейшего понятия о деликатности и чужом личном пространстве. Слова не сказать чтобы очень добрые. Интонация — не сказать чтобы очень злая. Совсем не сказать. Ну да, он самый, форратьеровский вариант благодарности. Даже странно, что не обозвал любителем подглядывать или чем похуже. Тревожно как-то даже. Айвен постарался удержать в голосе невозмутимую отстраненность и не допустить туда улыбку, ломавшую губы. — Позовешь, когда будет надо. — Отвали, извращенец! Ну вот и славно. Вот теперь точно все в порядке. — Как скажешь. Наверное, это было нервное и не совсем уместное поведение, но не посмеиваться Айвен не мог. Всю дорогу, пока, прислушиваясь к возне и шорохам в ванной, подбирал с пола плед и одеяло и застилал диван свежим бельем. Вряд ли Байерли долго продержится на выплеске адреналина, и лучше бы потом ему сразу лечь. Порывшись в бельевом ящике, вытащил запасную пижаму. Осмотрел с сомнением, но все-таки взял. Байерли, конечно, потощее и пониже, но не утонет, а выбор все равно ограничен. Когда за прикрытой (но не запертой!) дверью ванной после долгой возни и сдавленных проклятий наступила тишина, Айвен выждал еще с минуту и вошел сам, без приглашения. Чтобы сразу же нарваться на облегченное: — Кажется, я тебя не звал! — Кажется, кто-то хочет ругаться больше, чем в душ. — Да пошел ты! Полуодетый (вернее, полураздетый) Байерли стоял скособочившись, дышал тяжело, вцепившись правой рукой в раковину. Похоже, борьба с одеждой оказалась неравной и сильно его измотала. Стащить брюки он сумел. А вот снять (или хотя бы расстегнуть) плечевой фиксатор — нет. — Бай, пожалуйста. Я очень хочу спать. — Да кто тебе не дает?! — И на полтона ниже: — Сам лезет, куда не просят, а я виноват... — И еще на полтона: — Застежка эта еще дурацкая… — Бай… — Ну че вылупился? Стоит тут, как... Помог бы расстегнуть лучше, не видишь, что ли, не дотянуться?! — Сейчас. — Расстегнешь — и вали в свою кроватку. Дальше я сам, ясно?! — Конечно. Однако все оказалось не так-то просто. Байерли перестал шипеть и ругаться на то, какой Айвен косорукий, еще когда тот освобождал его от фиксатора и расстегивал бандажные крепления на плече и боку (хотя Айвен и старался быть как можно более аккуратным). А после и вообще замолчал, побелел, привалился спиной к раковине и вцепился правой рукой в левый локоть, прижав поврежденную левую к груди. Похоже, ее неслучайно именно в таком согнутом положении к телу приматывали. Ни о чем не просил, конечно же. Чтобы Форратьер показал, что ему больно или до просьбы унизился? Не дождетесь! Лучше сдохнет. Или в обморок грохнется прямо тут, еще и башкой в процессе о край ванны ударившись. И таки сдохнет, да. Полотенца не годятся. Они или короткие, или, наоборот, слишком широкие. Да и толстые, завязывать неудобно. Хорошо, что поленился и так и не убрал оставленный Теж на сушилке шейный платок, он как раз подойдет. И углы завязать легко. — Не дергайся. — Да пошел ты… — Повторяешься. С временной перевязью из платка стало действительно легче — судя по тому, что Байерли снова начал язвить и ругаться. И продолжал все время мытья — смущенно и зло, но от этого ничуть не менее настойчиво. На слишком горячую или слишком холодную воду (соответственно тридцати восьми и тридцати пяти градусов), на слишком жесткую мочалку, которой Айвен намерен содрать с него всю кожу (детская губка, младенцы не возражали), на слишком едкое мыло (опять же детское) и слишком кривые кое у кого руки, растущие не оттуда, откуда приличным рукам положено. Забыл разве что высказать свое недовольство тем, что вода еще и мокрая. Выглядел он неважно. Хирург ничуть не преувеличивал, когда говорил о многочисленных ссадинах и синяках. Преуменьшал, скорее. Хирурги, они привычные, если кишки наружу не торчат — значит, повреждения поверхностные и вали к травматологу. Даже если пациент выглядит так, словно его пропустили через молотилку (похоже, вопреки собственным утверждениям, сопротивлялся Байерли бешено). Впрочем, старые и вполне зажившие отметины тоже попадались довольно интересные. Вот, например, под лопаткой, характерный такой звездчатый шрам. Это у бездельника, пижона и лощеного хлыща, не озабоченного ничем, кроме соответствия своей жилетки последнему писку моды? Ну да, ну да... Дезо. Повязка Дезо и Вельпо, вот как это называется, когда так фиксируют руку, ее к груди приматывая. Их учили этому. Еще в академии. Правда, упирая больше на использование подручных материалов. Надо же, вспомнилось. А был уверен, что не пригодится. Фиксируется поверх рубашки, ну или пижамы, как в данном случае. Сначала накидывается на плечо, потом застегивается на боку. Осторожненько. А потом уже рука… — Осторожно! — Да. Конечно… Байерли снова замолчал. Плохой признак. И хотелось бы списать на то, что он просто вымотан, но вряд ли. Скорее всего все-таки Айвен был недостаточно осторожен. Паскудство. А еще ведь затягивать предстоит... Тугая фиксация — очень смешная штука. Во всяком случае в Академии им так казалось: для ее производства пострадавшего надо обнять обеими руками, и очень плотно, иначе затянуть туго не получится. Очень смешно, да... — Ты все-таки хочешь меня поиметь? Вот и хорошо. Просто таки даже отлично. Пусть и задыхаясь еще, но уже в достаточной мере ехидно. — Вот ты мне сдался, иметь тебя еще… Пусть лучше язвит и ругается, чем молчит. — На этом месте мне что, нужно обидеться? Или обрадоваться? Что-то недопонял. — Лечь тебе надо, балбесу. Ты и на ногах-то уже не стоишь. — Кто? Я? Я стою. Очень таки даже. Где поставили, там и стою. Сам. Я вообще само-стоятельный. — Сейчас дойдем до дивана — и станешь самолежательным. И я тоже. — Ох, Айвен?! Не верю своим ушам! Это предложение? Я весь трепещу! — Когда-нибудь ты дошутишься, и я поймаю тебя на слове. Вот интересно — что ты тогда будешь делать? — Хм-м-м… Тебе действительно интересно? — Ложись. Задницей вверх. — Что ты… О. Так ты не шутил… Ты... Айвен! Не думаю, что это удачная идея: с лежащей тушки снимать штаны неудобно, да и вообще зачем ты тогда их на меня надевал? Айвен, я серьезно! Зачем... — Обойдешься. Это антибиотик. Надеюсь, болезненный. — Оу, Айвен! Да ты садист! Мне надо громко стонать или гордо молчать — как тебе больше не понравится? — Обезболивающее надо? — Обойдусь. — Как скажешь. Выходя, Айвен приглушил свет до минималки, но совсем выключать не стал, так показалось правильным. Ну мало ли. На пороге обернулся: — Если что-то понадобится — зови. Я двери закрывать не буду. Хотел пожелать спокойной ночи, но подумал, что это может быть воспринято в качестве утонченного издевательства, как раз в духе самого Байерли, и не стал. Не стоит уподобляться Форратьерам, даже если и приходится иметь с ними дело. ***