Сон о невозможном

Путь до Вергена был куда проще, чем из него. Хотя бы потому, что возвращались они по той же дороге, что и пришли в древний город. Не отмеченная на картах она резко контрастировала со своей вьющейся в горах сестрой, по которой шумной, нескончаемой толпой уходили люди. Оттуда порой ещё долетали обрывки радостных криков и громогласных песен от уходивших последними реданских отрядов. Здесь же было по-прежнему пусто и тихо. Только они и десятка четыре недобитых гарпий. Больше никого. Шли не спеша, часто делая привалы, чтобы бывшая пленница отдохнула. Иорвет не возражал. Всю дорогу до Лок Муинне он гнал ведьмака вперёд, разрешая лишь короткие, только на пару часов передышки, теперь же, когда опасность миновала и все прекрасные дамы были спасены, эльф объявил людям, что так и быть, можно расслабиться и позволить себе идти не торопясь. Вот они и шли: медленно и не торопясь. В полной тишине, которую лишь изредка разрывал пронзительный крик недобитой ранее гарпии. Недобитая гарпия совместными усилиями быстро превращалась в добитую, и они снова шли дальше. Молча. Говорить никто не хотел. Смрад пожаров и дымный смог давно остались позади, над ними сияло солнце последних летних дней, а горный воздух был чист и свеж, но призрак Лок Муинне по-прежнему не отпускал их. Маячил за спиной, тянул щупальца, сотканные из дыма костров, и звал воем своих несчастных жертв. Даже весёлая болтушка Трисс Мэригольд шла, понурив голову. Эльф слышал, как ведьмак предлагает ей открыть портал, чтобы уйти хотя бы самой, но она отказалась. Сослалась на то, что чего-чего, а порталов и магии для неё было слишком много за эти дни. Лучше своими ножками и не спеша. И они шли не спеша, делая по две передышки днём и одну большую на всю ночь. Чародейку по негласному соглашению отрядили заниматься исключительно готовкой, изначально не слушая никаких возражений на тему того, что разведение костров и приготовление пищи это далеко не потолок её способностей. Но, по итогу долгих споров, в которых решающим аргументом был явный намёк на то, что следующим зажаренным её магией объектом окажется не их ужин, а один из твердолобых мужланов, они сошлись на том, что дневные часы её, как и экстренный план отступления. Поскольку зачастую свернуть с горной тропы можно было только в пропасть. Эльф, по уговору, брал на себя поиски ужина и первую часть ночи, Геральт ловил их будущий завтрак, предварительно охраняя их сон по утрам. Такое разделение обязанностей устроило всех. Ведьмак быстро засыпал, но столь же быстро высыпался. Ворочался без сна, переваривал слова Лето и свои собственные обретённые воспоминания. Эльф же подолгу не мог уснуть, до глубокой ночи глядя перед собой. О своём состоянии и общем похоронном настроении они не говорили. Уж больно неудачным вышел первый разговор на эту тему. Хотя и разговором это можно было назвать исключительно с натяжкой. Эльфа, по большому счёту, просто выбесил взгляд ведьмака. Взгляд и глухое, отвратительное чувство обречённости, которое он вызывал в душе Иорвета. Ведьмак что-то знал и молчал. В том, что Геральт узнал что-то важное, эльф не сомневался. Белый волк обладал феноменальной способностью найти иголку в стоге сена, а после, в самый неподходящий момент, со всей дури и исключительно из добрых побуждений, вогнать её прямёхонько в задницу ближайшему неудачнику. Так было у Вернона там, так было у эльфа здесь. Иорвет был слишком измотан, чтобы предложить ведьмаку вывалить на него ещё одну охренительную новость. Нюхом чуял, что дело в Саскии. Все эти взгляды, все эти недомолвки, все это навязчивое уточнение на тему того, уверен ли он, что им так часто надо делать привал. Это и сомневающийся взгляд достали его до самых печёнок. - Хочешь, чтобы я это сказал вслух? Хорошо, я скажу. Я устал как собака. Я почти месяц просидел в этом сраном городе, потому что даже выйти из него было нельзя. Потом, сразу, у меня были три марш-броска, с лазаньем через горы и коротким сном не более пары часов в сутки. Да, я должен был побежать вприпрыжку за ней, едва ты сказал в какую сторону она пошла. И я бы побежал, Геральт, если бы был уверен в том, что добегу, не свалившись от усталости в какую-нибудь расщелину! - Я так и подумал. – Дипломатично сказал ведьмак с самым невозмутимым видом, разглядывая приготовленный нехитрый ужин. Ведьма была менее дипломатична, участливо поинтересовавшись, что именно раздражает Иорвета в Вергене, что он иначе чем сраным его не называет. Продолжать разговор, не рискуя сорваться, как и объяснить, что с Вергеном всё в порядке, было просто выше его сил. Ругаться не хотелось. Топать в одиночку до города тоже. Какая-никакая, а всё же компания. Хотя он даже близко не понимал, нахера этим двоим идти в Верген? Что они там забыли? Золтан останется там, рифмоплёт та ещё птица перелётная, нигде больше пары месяцев не сидит. Сочинит сейчас свой гимн Вергена, попортит всех девок, до которых сможет добраться, и вперёд, в следующий город с чистой совестью. Чародейке и ведьмаку там делать было нечего, но он не пытался что-либо спрашивать. Не спрашивал, и сам ни о чём не говорил. Иорвету было проще признать, что он уставший, еле передвигающийся эльф, чем признаться, что его уже не просто тошнит от одиночества, он попросту его опасается. Когда ты не один, можно хоть словом переброситься, вспомнить какой анекдот или просто шагать рядом. В одиночку же никто не мешает думать о том, что… Он не хотел думать, размышлять и сопоставлять не очень приглядные факты, а потому цеплялся за их общество, хотя и понимал, что бегать долго не выйдет. У Трисс и ведьмака была та же проблема. Эльф видел, как они украдкой смотрели друг на друга, чувствовал недомолвки и не произнесённые, так и оставшиеся невысказанные слова. Впрочем, эти недомолвки и внезапное восстановление воспоминаний ничуть не мешало им почти каждую ночь устраивать концерты. Вот и сейчас… Эльф устало закатил глаз, но деваться было некуда. Тут слышимость такая, что даже тугоухие дхойне услышат, а уж ему-то, с его чутким слухом, так и вовсе картина открывалась во всей красе и множестве деталей. Так что уходить он никуда не стал: у костра было тепло, а чем-чем, а трахающимися людьми его было не удивить. Экая невидаль! Люди только тем и занимаются. Вокруг царила холодная ночь. Даже звёзды, словно рассыпанные по чёрному бархату бриллианты, холодно мерцали в её непроглядной тьме. Когда-то давно, несколько десятилетий назад, ему нравилось находить среди них знакомые созвездия, отличать одну мерцающую точку от другой. Это делало их ближе и понятней, а его одиночество менее тошнотворным. С тех пор прошло много лет и он многое понял, в том числе, что звёзды это просто маленькие, серебристые, холодные огоньки, нужные разве что для ориентира. Излишне храбрая полёвка, высунувшая сейчас свой любопытный нос из кустов, и то способна сильнее скрасить одиночество, чем они. Ночная гостья вообще казалась излишне храброй для представительницы своего извечно осторожного вида. Её, очевидно, совсем не пугали звуки людской возни и она, как и Иорвет, заворожённо наблюдала за пламенем чёрными бусинками глаз. Языки пламени сплетались друг с другом в изящном чувственном танце, отбрасывая причудливые тени на эльфа. Красивые. Сейчас их два. Слились в один. Снова разделились, став двумя тянущимися друг к другу языками пламени. Вокруг холодит горный воздух, но здесь, возле самого огня, веет теплом. Он медленно стянул перчатку, будто боясь вспугнуть, и протянул руку вперёд. Пламя, словно дикое животное, отдёрнулось от этого простого движения, но уже в следующее мгновение вернулось на место, лизнув раскрытую ладонь. Первое прикосновение, быстрое, изучающее, обдавшее просто теплом. Эльф чуть отвёл руку. Вспомнилась злая мысль о том, что чтобы согреться в Вергене, надо залезть прямо в один из каминов. И слова краснолюда, что нужны не грелки, а бабы. Из-за спины раздался тихий счастливый смешок и едва слышимый даже в этой лишь подчёркивающей звуки тишине, звук поцелуев. Может, когда они вернутся в город, он тоже кого-нибудь пригласит? Давно ведь никого не было. Если считать время Там и проведённое Здесь, то почти полгода наберётся. Не то чтобы ему так сильно было надо, он же не человек, чтобы хотеть сутки напролёт, но было в этих коротких, ничего не значащих моментах что-то особенное. Когда испарялись мысли, исчезали страхи, забывалось прошлое и существовала только жаркая темнота, в которую он проваливался, забыв кто он, где он, и почему то, что он творит, неправильно. Невозможно. Он мотнул головой, пытаясь прогнать непрошенные мысли. Невозможно. Для него многое было невозможно, например, он никогда не представлял, как просто… он никогда, даже в мечтах, что заполняли его ночи, не целовал её. Она была прекрасным образом, который он не смел осквернить подобными фантазиями. Или… нет, Саския просто была слишком цельной, слишком единой со своим образом. Лёгкая броня, так не осмотрительно приоткрытая на груди, лента в волосах, тяжёлые латные рукавицы, мягкая улыбка на губах и чувство неприступной крепости, которая не падет даже перед самой мощной из армий. Он смотрел, как пламя тянется к его руке в безуспешной попытке достать. Опалить кожу жаром своего поцелуя. За его спиной шорох стягиваемой одежды. Курточка, сорочка, оружие самого ведьмака с мягким приглушённым землёй и одеждой звуком прощаются со своими хозяевами. Трисс не использует магию для снятия с себя белья. Она шутит во время привалов, что надо беречь силы для костров, добычи еды, им нужно защищаться от гарпий, но эльф знает причину. Настоящая причина в том, что Мэригольд любит долгие прелюдии. Если позволяет время. Она хочет чтобы с неё стягивали все эти одёжки медленно, покрывая кожу долгими, вдумчивыми поцелуями. Ей нравится, что даже такой опытный партнёр как Геральт вынужден порядочно повозиться, попутно распалив их обоих, прежде чем стащить с неё всё, вплоть до последней нитки. Его собственную одежду стянуть было ничуть не проще. Даже сложнее, поэтому он сам её скидывал на пол прежде, чем нырнуть под тёплое одеяло. Освобождался от сковывающих тело одежд, чтобы тут же попасть в плен горячих, раскалённых рук. Глаз сам закрывался, когда чужое дыхание опаляло нежную, чувствительную кожу на шее. Да и не на что там было смотреть: всё происходило в полной, абсолютной темноте. Он не зашёл бы в комнату, что пряталась за деревянной, обитой железом дверью, если бы там не то что камин горел, а тлела простая и крайне тусклая лучина. Хозяин комнаты об этом знал. Полная темнота: свет звёзд не проникал сквозь плотно задёрнутые портьеры. Даже его острое эльфское зрение было бесполезно. Он шёл, ориентируясь по памяти и совсем немного на едва заметные даже для него очертания предметов. Это было второе правило, которое он установил ещё в самый первый раз. Ни звука, полная тишина. Всё, что он слышал - это чужое дыхание и своё бешено стучащее сердце. Оно и сейчас бешено стучало, гоня не сильно горячую эльфскую кровь по венам. И глаз сам собою закрылся отсекая безрадостный пейзаж, помогая тем самым памяти вытянуть на поверхность смутные очертания воспоминаний. Опасности всё равно нет, он услышит любого, кто посмеет к ним подойти. Их он тоже слышит. Слышит сбитое дыхание, тихие стоны, звуки шлепков плоти. Его рука, не защищённая перчаткой, как-то совершенно неожиданно для него самого, снова оказалась возле огня. На этот раз, словно войдя во вкус, огненный язык лизнул по подушечкам пальцев. Иорвет резко вынырнул из сладостной дымки, открыл глаз и отдёрнул руку, но было поздно. Легкое покалывающее чувство возвестило о том, что игры с огнём закончились именно так, как это всегда и бывает в случае потери контроля. - Чёрт, - сердце бешено стучит, щёки горят нездоровым огнём, в то время как по спине бежит противный холодок и руки предательски дрожат. Надо срочно намазать лечебной мазью. Зубами стащил перчатку с левой руки, пока правая рылась в сумке в поисках необходимого. Что-то упало к его ногам. Рука, уже нащупавшая склянку, заледенела. Он глубоко вдохнул, пытаясь выровнять дыхание. Медленно закрыл глаз, спустя пару бесконечно долгих секунд столь же медленно открыл и посмотрел вниз. Он лежал на земле, возле его ног. Маленький кусочек плотной ткани. Лилии, обвиняюще смотрящие на него. Лилии, возле которых темнеет грязное пятнышко его собственной крови. Оно появилось там меньше чем через сутки после того, как он... Он с ненавистью, которую редко видели самые отбитые из охотников на белок, резко натянул перчатку и пихнул туда ненавистный предмет. Нахер их всех! Эту парочку, костёр и сраную мышь, что с любопытством по прежнему следит за ним. Всех их и эту чёртову нашивку в первую очередь! Её надо пришить, а то болтается, как дерьмо в проруби. Ни туда ни сюда. Победил, не победил. Какая, нахер, разница, как? С остальными он так щепетилен не был! Вон, нашивка Дэйфуза висит. Криво, косо, но пришита в тот же день, когда он сорвал её с формы. Пришита, не смотря на то, что хозяин сдох за четыре дня до этого, даже не от его отравленной стрелы. Да, Иорвет загнал его в ловушку, но удары также наносил не он. Там злой, как тысяча чертей, главоглаз, здесь какой-то непонятный исполняющий желания хер. Нету разницы. Просто нету! Единственная разница... нет, Дэйфуза он бы убил с предельным садизмом. Убил бы так, что старина Торнбери, чья нашивка появилась у него только через полтора года, понял бы, насколько легко он отделался. Иорвет нахмурился рассеянно, можно сказать, воровато, бросив быстрый взгляд на левую перчатку. Ни один из командиров специальных отрядов не познакомился с муравейником. Их подчинённые, разведчики, агенты, кто угодно, но только не они. И самое забавное было не в том, что в нужный момент под боком не оказывалось муравейника или не хватало времени. Нет. Они сдыхали и верили, что рано или поздно, но один из них доберётся до белки. Один и добрался. Трижды. А он? Бывший офицер бригады Врихедд, самая зубастая белка севера, тот, за чью голову дают денег больше, чем хранится во флотзамской казне. Полководец великой армии, чтоб её... только один раз, да и то с чужой магической помощью, о стоимости которой не имеет ни малейшего понятия. Ненависть ушла так же внезапно, как и появилась, снова стало холодно, снова его загнал в угол этот вопрос. Что у него было такого, о чём он не знал? Ценное. Принадлежащее ему. Этот странный человек, который был кем угодно, но только не человеком, говорил о... Как он там это сказал? Всё можно найти, если хорошенько поискать? Что этот мнимый торгаш мог найти? И старуха сказала... Парочка за его спиной давно утихомирилась и сейчас тихонько посапывала, находясь в счастливой стране фантазий. Там, наверное, хорошо. Во снах практически всегда всё хорошо. На то они и сны. Эльф очнулся только когда ведьмак пришёл сменить его. Так и просидел всю свою стражу, глядя в огонь, слушая звуки ночи. Пламя горело жарко, почти как маленький ожог на правой руке. И жгло неосторожно приблизившихся к нему ночных мотыльков почти так же яростно, как прожигала его руку нашивка, спрятанная от чужих глаз в левой перчатке. Когда он проснулся, ведьмак уже ушёл за их будущим завтраком. Его встретила только Трисс Мэригольд, что сидела у маленького костерка, грея свои худенькие ладошки. В этот момент она казалось до крайности беззащитной. Посмотришь, и ни за что не поверишь, что это советница мёртвого короля, одна из сильнейших чародеек севера, которая сама может заставить огонь плясать в этих ладошках. Всегда весёлая, всегда заливисто смеющаяся над каждой шуткой, она за всё время пути не только ни разу не рассмеялась, а даже по нормальному не улыбнулась. Не то чтобы Иорвета особо сильно волновало душевное состояние чародейки, но они с ведьмаком вроде как её спасли, а она порой, когда думает, что на неё не смотрят, идёт так, будто они ведут её на казнь. - Прости, я вчера отвлеклась и забыла поставить чары. Мы сильно шумели? - Не сильнее чем обычно, - приняв столь своеобразное приглашение к беседе сказал эльф, садясь рядом. - И кстати, давно хотел сказать, что для спасённой из лап смерти, ты выглядишь на редкость безрадостной. Её губы дрогнули в лёгкой, печальной улыбке: - У тебя никогда не возникало такого чувства, что ты получил всё, что хотел, но исполнение твоих желаний обернулось совсем не тем, чего ты желал. И вроде ещё ничего плохого не произошло, всё хорошо, но ты уже чувствуешь, что всё. Как небо, оно голубое, но в воздухе уже пахнет грозой. Ты знаешь, что она грянет, вне зависимости от того, хочешь ты этого или нет. - Наверное, надо знать, чего желать. - Я хотела, чтобы меня спасли. Хотела, чтобы с Геральта сняли обвинение. Получить новости о Йеннифэр. Я хотела, чтобы она была жива и невредима. - И что с этим не так? - В ваших песнях, стихах, балладах и сказаниях односторонняя, неразделённая любовь изображается такой… красивой. Возвышенной, прекрасной, полной света, готовности к самопожертвованию. Чистой. - Она смотрела прямо в пламя, что пылало не так ярко, как её волосы в лучах рассвета. - Но это же ложь. Те, кто это писал, кто сочинял эти песни, понятия не имели об этом чувстве. Оно страшное, жестокое, болезненное, сводящее с ума. Лишающее надежды. - На то это и легенды. Ими надо восхищаться и рассказывать, когда делать нефиг, а не принимать их за истину. Если не забыла, то существует две легенды о Ларе Доррен. Людская и эльфская. Обе повествуют об одном и том же событии, которое случилось несколько столетий назад. Обе про любовь. Те же персонажи, тот же финал, даже главная мысль, вложенная авторами, практически одна и та же. Мэригольд усмехнулась, и эльф едва удержался, чтобы не продолжить сказанное словами их общего знакомого. Тот в своё время верно подметил, сказав, - что те пиздят, что эти, а правда в том, что кто первый успел обмазать дерьмом противника, тот и прав. В случае с этой парочкой количество хитрожопых мудаков с обеих сторон зашкаливало, как и тех, кому они отвалили денег за сочинение слезливой хери, которую теперь поют что там, что здесь. - Да, - тихо прошептала ведьма глядя в костёр, - две легенды, но смысл один. Любовь не спасает, она губит. Особенно межрасовая. - Есть легенды про любовь и без столь мрачного финала. - Да-да, я помню, – она с усмешкой посмотрела на него, - те, в которых нет людей. Ведь только эльфы знают, что такое настоящая любовь, а люди на это не способны. - Однажды и навсегда? Верность на всю жизнь? Смерть одного, лишающая весь мир красок для второго? Ты уж прости моё невежество, но что-то не припоминаю, чтобы я хотя бы слышал о таких балладах у людей. - Я не слышала. Я видела. - Дай угадаю, - сложив руки на груди и драматично закатив единственный глаз сказал эльф, - Фольтест? - У него было много женщин, но все эти годы, в каждой из них, он видел только одну. Адду. Ему было плевать на весь мир, мнение двора, традиции, то, как это восприняла знать, народ, а служителей культов он чуть ли не в открытую слал дальше, чем Хенсельт чувство такта. Ему было всё равно. Он сказал, что если она не сможет быть королевой, то никто не будет королевой! - А детей он нашёл в капусте? Или аист принёс? - Спать можно с кем угодно, важно только, видишь ли ты этого человека перед собой. – Она тяжело вздохнула, прежде чем подняла на него свой печальный взгляд, отчаянно пытаясь улыбнуться, - Геральт. Он шепчет её имя. Не понимает. Не замечает. Он ложится со мной, но я знаю, кого он видит на самом деле. Баронесса Ла Валетт не выдержала именно этого. Она сочла бы оскорблением простое сочувствие. Тем более от такой, как я. Но я её понимаю. Я знаю, что она чувствовала тогда. Нельзя соперничать с призраком. Он мёртв, ты жив. Ему прощается всё, тебе ничего. Он солнце, а ты лишь свет от свечи и все твои достоинства затмеваются. Как звёзды, они светят днём, но никто не видит их из-за солнца. Ты можешь разбиться в лепёшку, свернуть горы, а в ответ услышать «и что с того, она всё равно лучше». Не потому, что она лучше, а потому, что ты просто не та, кого хотят видеть рядом. Началось. Эльф устало закатил глаз и принялся нашаривать в сумке фляжку с остатками позаимствованного в темерском лагере пойла. Он их берёг для более подходящего момента, но, очевидно, придётся выпить сейчас, на абсолютно трезвую и ясную голову он не выдержит очередной разговор из разряда "ты не понимаешь - это другое". Можно было, конечно, прервать чародейку, рассказать, что люди творят, прикрываясь словосочетанием "безответная любовь", но сидеть до прихода ведьмака в тишине, как и говорить самому, не хотелось. Мэригольд нужно было выговориться, а ему просто хотелось слышать чей-то голос, так что пусть. От него не убудет. От Иорвета в этой странной беседе вообще требовалось немного. Главным образом молчать, изредка вставляя короткий комментарий, подтверждающий, что он слушает, а не спит с открытыми глазами. Но если бы надо было говорить или можно было сказать о том, о чём он вроде как знать не должен, то он бы сказал, что ведьмачий "призрак" - особа весьма своеобразная, и с кем с кем, а с ним соперничать вполне реально. По крайней мере он никогда не понимал, как так получилось, что из всего многообразия баб Геральт выбрал самую истеричную, да ещё и с таким характером, что один из агентов Талера как-то кричал, что лучше проведёт месяц в компании Иорвета, чем ещё хоть час рядом с этой сукой. Трисс была в десятки раз если не лучше, то точно приятней в общении. Но Там белый волк выбрал не её, и что-то подсказывало, что не выберет и Здесь. - Мария Луиза так и не смогла принять того, что он любил Адду куда больше, чем Анаис и Бусси. Ей он готов был простить всё. Ребёнок, рождённый любимой женщиной. Фольтесту было плевать, что она стрыга, ест подданных, что она опасна и стала монстром. Он видел не чудовище, а маленькую девочку, на которую наложили заклятие. Не хотел даже слушать о том, что она опасна. Если бы Геральт сумел снять проклятие, то он снова бы её простил. Жертвы и… странные ходили тогда слухи, поговаривали, что она чуть ли не бунт готовила. А король даже слушать не захотел. Само имя, как и память обеих принцесс для него были священны. Он... так их любил. Эльф фыркнул и приложился к фляге. Ну-да, ну-да, как он мог забыть. Это же душка Фольтест! На Эмгыра весь север плевался не потому, что он им три северные войны устроил, попутно загнав в стойло фанатиков всех мастей (от религиозных до расовых), а потому что женился на девке, как две капли воды похожей на свою дочурку. И даже то, что Лже-Цирилла оказалась бесплодна, как трухлявый пень, никого не волновало. Она же вылитая дочь! А то, что Фольтест трахал свою родную сестру, опустив с принцессы до уровня дворовой девки, так это ничего. Это нормально! У них любовь, а тебе, выродок ушастый, такое не понять! Мэригольд правильно истолковала его выражение лица: - Темерский двор никогда не отличался особой скромностью, благочестием и тем, что в Нильфгаарде принято считать само собой разумеющимся порядком. Кто-то предавал, кто-то проигрывал состояния, кто-то спал с кем ни попадя, даже случалось, проповедовал странные культы с кровавыми жертвами. Но у короля была хоть и твёрдая рука, но добрый нрав: он смеялся со стражей, мог шутя заткнуть любого монаха и осадить зазнавшегося барона, порой даже не прибегая к угрозам и силе. Он многое прощал и на многое был готов закрыть глаза, а потому был только один верный способ попасть в немилость. Стоило даже не сказать, а намекнуть на то, чем являлась его связь с Аддой первой или хоть на мгновение скривить губы при упоминании Адды второй, и можно было смело сказать, что он никогда не забудет и не простит этого. Он терял всё благодушие и сам превращался в бездушное чудовище, готовое разорвать в клочья этого смельчака. – Она нервно усмехнулась, заправив выбившуюся из причёски прядь. – Тот несчастный, который положил начало проклятию, должен был радоваться, что Геральт использовал его в качестве приманки. Участь, ждавшая его в случае, если бы король всё узнал, была бы в разы страшней. Именно поэтому те, кто морщили носы при виде баронессы и отказались признать её детей, с таким уважением отзывались о Адде второй. Её не любили, но даже в такой отдалённой глуши как Флотзам, говоря о ней подчёркивали, как Фольтест обожал свою старшую дочь. Он бы никогда не полюбил так Анаис. Эльф поморщился и отвёл взгляд, уставившись куда-то вдаль. Он не хотел сейчас – тем более сейчас! – когда всё наконец успокоилось и устаканилось, когда он, наконец, добился того, ради чего всё и затеял, вспоминать её. Ушедшую. Может, он так и не принёс клятву верности юной королеве и был не самым верным из тех, кто ей служил, но зла, а тем более столь страшной смерти, он ей не желал. Она… Она не сделала ничего, в чём он мог бы её обвинить – а он старался! Очень старался найти то, в чём можно было бы обвинить незаконнорожденную дочь Фольтеста. Трисс, кажется, даже не заметила его реакции на эти воспоминания. Или заметила, но не придала особого значения: всё-таки его "любовь" к королю была общеизвестна. Может, бывшая чародейка даже обрадовалась, что он ограничился только этим, а не стал прерывать её с целью в очередной раз рассказать, что думает о жизни и смерти главного темерского таракана. Помнится, именно так он и назвал его при их первой встрече с Вер... - ...нон Роше - не самый приятный собеседник и человек, - продолжала Трисс, - но он говорит правильные вещи. Он сказал, что иногда бывает такая ситуация, когда надо довольствоваться тем, что имеешь, иначе можно потерять всё. Она не смогла. Хотя у неё был шанс, и неплохой. Знатного рода, с прекрасным здоровым сыном, факт наличия которого подтверждал, что она способна дать короне наследника. И Фольтест отвечал ей взаимностью. Задаривал подарками, украшениями, даже баллисту подарил. И она поверила, что он забудет свою Адду. Он не забыл. И Геральт тоже не смог. Никогда, наверное, не сможет забыть Йеннифэр. Он уйдёт к ней. Рано или поздно. Он целует меня, а видит её. Это Геральт, он такой. У него было много женщин, но в каждой из них он видел лишь её. Иорвет ещё раз потряс в руке фляжкой, в которой глухо булькала жидкость. Судя по звуку совсем немного, на пару глотков. Молча протянул чародейке. Не туссентское вино, а какая-то бормотуха, от которой больше вони, чем лёгкости голове, но сойдёт. Больше ничего он предложить не может, да и она, говоря всё это, вряд ли ожидала дружеские объятия и слова поддержки. Она кивнула, взяв предложенное и залпом осушила флягу, смешно сморщив нос и зажмурив глаза. Можно было поддержать её словами о том, что всё не так уж плохо. Она относительно молода, для человеческой женщины весьма красива, а ведьмак, к счастью, далеко не последний мужик на белом свете. И вообще, коли ей так нравится проводить параллели между собой и баронессой, то после расставания и последующей за этим смерти Фольтеста, Мария Луиза не сильно-то и страдала. Что-то он не слышал о том, как она рыдала в королевском склепе, пыталась покончить с собой или хотя бы надела траур. Ни хера она о нём не страдала! Жила и не тужила, устраивала приёмы, таскала открытые платья, веселилась, и прыгнула в койку недовысочества даже раньше, чем пала Вызима. Короче, оказалась типичной дхойне. Они же все такие. Существа, для которых любовь - это просто красивое слово и оправдание своей неспособности контролировать животные инстинкты. Они и воспринимают её, как инстинкт: уничтожь соперника, соблазни самку, заделай побольше детёнышей. С этой бабой закончил, переходи к следующей. Мария Луиза не выдержала... чего она не выдержала, интересно? Даже он, с его абсолютно наплевательским интересом к брачным играм дхойне знал, из-за чего вся эта война, когда помогал Лето. Она не выдержала не того, что король "страдал" по умершей сестрице, а из-за денег и короны. Он отказался признать детишек. Сделать их равными своей покойной и крайне зубастой дочурке. Все они любители порассуждать о любви. Мэригольд ничего не сказала о нём и Саскии, когда ведьмак в ходе пересказа их приключений объяснял, почему спасать чародейку пришлось Лето, а он сам не то что побежал - полетел спасать другую женщину. Просто кивнула и выразила радость по поводу того, как Деве повезло, что у неё есть Иорвет. И о чарах догадался, и ведьмака убедил, и подмогу привёл. Но эльф явно прочитал в её взгляде, что она думает по этому поводу. Вамал, ведьмак и Элеас смотрели на него так же. Не такая она у него видите ли! А какая?! Какая она должна быть? У них, можно подумать, эталон почище, чем в легендах. Особенно у мальчишки, влюбившегося в полубабу, полузверя, полумагическое хер пойми что, и потому режущего всех направо и налево. Или образец тут король, который уверял, что любит родную сестру не братской любовью, а после того, как она померла, ещё и детишек на стороне заделал. Прям рыдал и трахал! Ещё был ведьмак, который умудрялся иметь всё живое женского пола, но при этом клялся, что любит только одну истеричную и до одури самовлюблённую чародейку, которая, к тому же, как он смутно помнил, была помешана на идее материнства. Любовь у них неземная! Из чужих коек порой неделями не выползали, но у них высокие чувства. А у Иорвета ни хрена не любовь! Он многое мог и хотел сказать, но это означало бы говорить и даже спорить, а он этого не хотел. Пусть думают, что хотят, их мнение для него всё равно ничего не значит. - Не думал, кстати, что вас заинтересует Верген. - Мы... я ненадолго. Надо ещё заглянуть в Вызиму, пока там тихо. Может, я больше не придворная чародейка, но из дома стоит кое что забрать. Когда я покидала столицу, то даже представить не могла, что всё так обернётся. - Успеешь до того, как темерцы захотят продемонстрировать верность новому королю и начнут жечь чародеев на кострах? - сделав вид, что не заметил короткой заминки, в которой "мы" превратилось в "я" спросил эльф. - Среди тех, кто может принять подобное решение, не так много фанатиков, как ты думаешь. - Знаешь, а я ведь не только не слышал легенд о настоящей любви с участием людей, но и не встречал людей, которые не меняли своё мнение при звуке монет. Когда меняется власть они звенят особенно громко. - В таком случае, с сегодняшнего дня, можешь считать, что встречал такого человека. Радовид звал Роше к себе на службу, но он отказался. Король. Лично. Даже какой-то мелкий титул обещал. - Оклемается и передумает, - буркнул эльф просто чтобы что-то сказать. В то, что Вернон передумает и вприпрыжку побежит к реданскому королю, не поверил бы никто из тех, кому довелось общаться с командиром специального отряда Темерии больше десяти минут. Он, который знал, как бодро и весело Роше прирезал этого самого короля, не поверил бы тем более. - Возможно, Радовид думает так же, - согласилась чародейка, хотя было видно, что согласилась она просто чтобы не спорить. - Решит все свои проблемы и придёт, как это сделали уже некоторые темерцы. Его ведь даже не выпустили из города. Он рвался к месту происшествия, но ты же знаешь его репутацию. Наталису пришлось назначить его чуть ли не своим телохранителем, чтобы бароны не посадили его под стражу или не попытались избавиться по-тихому. - Чует кошка, чьё мясо съела, так? - Да. Как любил говорить один из особо нелюбимых королём монахов «пусть трепещут во тьме те, чьи помыслы не чисты!» - Зная Роше, долго им мучаться бессонницей не придётся. - Уже. Барон Кимбольд и граф Маравель таинственно погибли. Один в Лок Муинне во время резни, второй по пути из города. И там, и там куча людей рядом, но никто ничего не видел. - Откуда ты… - Ты забыл, кто я такая. Информация моё всё. Я была бы плохой королевской советницей, если бы не умела добывать сведения раньше, чем остальные. А тело графа я видела своими глазами. - Полагаю, именно там, где встретилась с Роше? Улыбка снова пропала с её лица, она опустила голову. - Их было двое. Два соперника и два виденья решения проблемы престолонаследия. Две засады, спасаясь от которых королевский обоз был уничтожен. Слишком много времени прошло с того момента, как всё случилось. Если бы дети были живы, то кто-нибудь обязательно попросил бы выкуп, предъявил условия или предпринял хоть что-то. До совета за них заплатили бы темерцы, после, уже значительно меньше - Ла Валетты. Когда над Вызимой взметнётся белый орёл, о них вспомнит разве что безутешная мать и Роше. Только этим двоим они будут нужны. Не важно, через сколько дней, и вне зависимости от того какой флаг будет развеваться над вызимским замком. - Ты говоришь так, будто... - Будто они никому не будут нужны живыми? Пару месяцев назад я бы сказала, что подобное просто немыслимо. Но это было до того, как своими глазами увидела, сколь мало для них значат дети, когда речь идёт о сохранении своей власти и приумножения богатств. Не знаю насчёт Хенсельта, но Радовид ещё не успел выехать из городских ворот, как ему присягнули несколько особо шустрых. Над городом пронёсся дракон, всё горит, повсюду льётся кровь, а они видят лишь шанс возвыситься, опередив тех, кто ещё колеблется и надеется, что произошла ошибка и детей найдут. В прошлый раз было так же. - В прошлый раз? - Во время штурма замка Ла Валеттов солдаты вели себя так, будто это вражеский город: грабили, убивали, насиловали. Так что когда Наталис наконец добрался до города, то ему пришлось разбирать сотни рапортов о преступлениях: все отряды, дивизии и подразделения замарали себя в том бою. В каждом был хоть один, пойманный на грабеже или замеченный, когда тащил пригожую девку в кусты. Роше тоже не ангел. Пробился в крепость по дороге залитой кровью, и "слегка" переусердствовал в беседе с теми, кто указал ему путь. Но именно его отряд защищал Марию Луизу не столько от того, чтобы её не отбили, сколько от остальных штурмующих. И после тоже. Пока на поле перед замком шла делёжка земель, титулов и званий, пока не подошёл Наталис, он сидел со своим отрядом возле её покоев, куда перед этим переправил детей. - Полагаю, вы сидели там вдвоём, - сказал эльф вспомнив слова чародейки в пылающем городе. Хотя "вспомнил" было не совсем точным словом. Он был уже уверен в том, что произошедшее и сказанное там он не сможет забыть никогда. - У него в отряде всего одна женщина и даже ей надо иногда спать. Из нас с Бьянкой Вес получились две вполне сносные горничные. Она не умела делать причёски, но хорошо владела мечом, а я оказалась не так хороша в утешении, но более чем успешна в сожжении особо умных деятелей, которые решили залезть через окно. Если бы Наталис ещё хоть немного задержался, то даже вдвоём мы не смогли бы их защитить. Пошли разговоры об упорстве Ариана на допросах и кто-то предложил попробовать подобное на его матери. А там они добрались бы и до детей. Но коннетабль успел. Пришёл с войсками и убедил всех, что дети - это единственный шанс на мир. Они согласились: звания и титулы были распределены, а принц Бусси слишком мал, чтобы возразить. И мы с Роше оказались больше не нужны. Я - чародейка и любовница ведьмака, он - сын шлюхи и командир самого ненавистного из отрядов. О нашем скором отъезде переживали лишь баронесса и её дети. Хотя, не уверена, что в силу возраста они поняли, зачем мы уезжаем и почему. - Анаис была достаточно взрослой, чтобы понять. - Не думаю. Иначе она не попросила бы привезти ей белочку в подарок. Да-да, так и сказала. Не убивайте - привезите мне. Я буду о ней заботиться. - Чародейка подмигнула и заговорщическим шёпотом, будто сообщает великую тайну о которой никому нельзя знать, сказала. - Обещали хорошо кормить. Выделить самое лучшее дерево в саду, дать максимум свободы и самый красивый ошейник: чтоб все сразу узнавали и никто не смел обижать. Ну и по мелочи: любить, холить, лелеять и объявить специальным указом, что если кто посмеет обидеть её любимца, то будет иметь дело с дядей Верноном. Эльф смотрел в горящий огонь и изо всех сил старался сдержать улыбку, что против воли расползалась по его лицу. Всё было почти именно так. Всегда полная миска с едой, лучшее дерево в саду, ошейник и агенты Вернона Роше появлялись словно из ниоткуда именно в тот самый момент, когда белка лажала и попадала в западню. Они вытаскивали его и его отряд, и либо исчезали, растворяясь во тьме, либо передавали приказ валить оттуда нахер: злой дядя Вернон придёт и лично разгребёт всё это дерьмо. Наверное именно последнего ему и не хватало в эти безумные месяцы. Чувства абсолютной уверенности. Знания того, что даже если он облажается и всё пойдёт наперекосяк, то ничего страшного не произойдёт. Он не один. Нет никакой безвыходной ситуации, и даже если вокруг все начнут страдать массовыми идиотизмами, земля загорится под ногами, а старушка смерть ласково посмотрит в лицо, то из-за его спины всегда появится верный пёс королевы. Всегда готовый помочь, поддержать и порвать в лоскуты любого, кто захочет погладить против шёрстки совсем не ручную королевскую белку. - Из белок получаются крайне хреновые домашние любимцы. Собака надёжней. - Роше ей так же сказал. Что, во-первых, бароны будут в ужасе, а во-вторых, белки животные дикие и своенравные. В неволе долго не живут, людских рук не признают, при первой же возможности больно укусят и сбегут обратно в лес. Улыбка ушла. Эльф невидящим взглядом смотрел на пустынный горный пейзаж. Он бы не укусил её. Мог, всегда мог, но даже в его не отягощённой чувством благодарности к людям голове, никогда не мелькала мысль навредить ей. Он полушутя, полувсерьёз дрался до крови на поединках с темерцами, без сожалений расправлялся с врагами всех рас, как и положено королевскому палачу, безучастно, а порой и с толикой брезгливости, смотрел на рыдающие семьи преступников, которым вынес приговор. Он был цепной белкой, которая с подозрением косилась на людей, в любой момент ожидая удара. И, в то же время, юная королева воспринималась как... его чутьё, позволявшее за многие мили почувствовать приближение врага, его осторожность, дававшая вовремя понять, что на пути ловушка, его руки, что сами собой тянулись к оружию, пока глаз выискивал причину ощущаемой опасности. Все чувства эльфа, натренированные долгими годами беличьей жизни, - когда можно умереть раз по семь, а то и восемь за день, - либо молчали, либо не видели в девочке угрозы. А она могла ей быть! Одно слово. Один приказ. Один жест королевы... Королева, заслышав визг застигнутой врасплох язвительным комментарием служанки или фрейлины, выбегала на балкон откуда открывался вид на сад и на "жертву", что возмущённо показывала на деревья, в густой кроне которых предположительно прятался обидчик. Различить, где именно, было ещё той задачкой, но Анаис всегда с ответственностью и азартом подходила к этому вопросу. Иногда даже выигрывала в эту игру, без подсказки появлявшегося за её спиной Роше, так же привлечённого воплем. И... и он не сбежал! Он подписал эти бумажки о том, что покидает королевскую службу. Всё было честь по чести, в соответствии с кучей правил. Это было его право уйти! Она так сама и сказала ему в зимнем лесу, когда подарила меч. Меч, уже на следующий день, он демонстративно "забыл" у Роше. Все семь лет приходил с отчётами, докладами, рапортами, да и просто поболтать, а тот столь же демонстративно лежал на том же самом месте где он его и оставил. С него стирали пыль, вероятно, даже порой осматривали, выискивая следы всего того плохого, что бывает с хорошим оружием, которое долго лежит без дела. Но каждый раз, когда эльф входил в помпезный зал, меч лежал там. Возможно, лежит и сейчас. Вдруг эмгырова дочурка права? Куча миров, а этот просто один из многих? Вдруг это не время отмоталось, а его просто закинуло в брата близнеца их мира? Хотя, это всё глупость и попытка оправдать свой промах. Он пытался помочь, но сделал лишь хуже. И вообще всё как-то неправильно. Вроде, должен радоваться и улыбка не должна сходить с лица, как тогда во Флотзаме, но он мрачен, и даже нет желания проехаться на тему "благородного душки Фольтеста". А ведь он столько лет терпел, вожделея тот момент, когда можно будет прилюдно высказать пару весьма забавных шуточек в его адрес. Хотя вряд ли хоть кто-то теперь заинтересуется его болтовнёй на эту тему. Мёртвый король, по большому счёту, даже Там волновал только Вернона и Анаис, а уж Здесь-то он и подавно никому не нужен. Огонёк по-прежнему весело горел, и голубое небо над ними сулило прекрасный день, но они с Трисс Мэригольд, не обращая внимания, сидели перед маленьким костерком, нахохлившись, как две старые вороны. Мудрые, сильные и очень старые. Не хотелось шевелиться или думать. Хотелось сидеть вот так, тупо глядя на огонь и чего-то ждать. Иорвет бросил осторожный взгляд на чародейку и совсем не внезапно, а как констатацию свершившегося и более чем обычного факта понял, что их всех троих сейчас держит вместе на этой дороге. Почему они неспешно бредут, хотя у каждого из них есть с десяток причин нестись вперёд, забыв об отдыхе и сне. Они втроём просто не хотят никого видеть, и в то же время боятся остаться наедине со своими мыслями. Геральт. Трисс. И он - Иорвет. Они и Лок Муинне. Мёртвый город. Город мёртвых, говорящий с ними голосами Лето, Геральта, Роше, Трисс, напыщенного нильфгаардского посла и самого Иорвета. Они втроём получили то, что хотели. Сейчас придёт Геральт и принесёт их будущий завтрак, Мэригольд его приготовит и они, быстро поев, обменявшись парой обычных для перекуса любезностей, снова продолжат путь. Неспешно и молча. Сегодня они ещё могут притвориться, что в их жизнях ничего не изменилось, но завтра вечером они уже выйдут к Вергену. Иорвет осторожно положил руку на плечо чародейки в каком-то неуклюжем жесте поддержки. Она так же молча накрыла эту руку своей. - Ты справишься. - Ты тоже, - эхом отозвалась она. С чем именно он справится командир скоя'таэлей спросить не успел. Послышались тихие шаги ведьмака. Они с Трисс резко отдёрнули руки, как будто происходящее было чем-то, что видеть не стоило даже Геральту. - Иорвет... насчёт того, о чём мы говорили... - Не беспокойся. Я буду молчать. Незачем смущать жителей Вергена тем, что меня пытались переманить темерцы. Она впервые за все дни пути рассмеялась, - Нет. Не об этом. О том, о чём мы говорили ранее. Спасибо, что выслушал. - Она смотрела на ведьмака, что неспешно приближался к ним, таща их будущий завтрак. Эльф видел, как при взгляде на Геральта сбивается её дыхание, улыбка на лице становится открытой, как у ребёнка, да и сама она будто наполняется светом. И глаза. Её зелёные глаза сияют, видя что-то недоступное и непонятное ему. В них свет, в них любовь, в них печаль. В них принятие. Из дальних кустов раздаётся едва слышимый шорох, когда ночная гостья решает отправиться на поиск пропитания. Геральт оборачивается на этот звук: профессиональная привычка, не иначе. Даже предполагая причину, стоит убедиться, что всё в порядке. Именно в этот момент счастливая и одновременно несчастная, смеющаяся и печальная Трисс Мэригольд поворачивается к эльфу и одними губами, с которых не слетает ни звука шепчет: - надеюсь, тебе никогда не доведётся испытать подобного.