Гроза и радуга

      Я читал книгу, сидя на диване в нашей с Климовичем маленькой квартирки. Егор развалился рядом, положив голову мне на колени и листая ленту соцсетей. Через минуту или две ему надоело это занятие, и он, поцеловав меня в лоб, подошёл к окну.       — Надвигается гроза, — сообщил он.       У меня на виске незаметно для Егора выступили капельки холодного пота.       Я давно боюсь грозы. С того самого дня, когда моих родителей убило молнией. Мне нравится лёгкий моросящий дождик, но от тяжёлых туч мне становится плохо, гром наводит на меня ужас, от ливня у меня мурашки по коже, а от молний меня бросает в холод и сердце замирает на мгновенье.       И Егор этого не замечал. Даже несмотря на наши отношения. Конечно, он знал о том, как погибли мои родители. Но о страхе — нет.       А вообще, честно говоря, в этом виноват я. Я всегда тщательно скрывал это от своего парня, делая вид бесстрашного, храброго и… В общем, и ряда других синонимов.       — Ясно, — как можно более незаинтересованно ответил я, не отрываясь от книги.       — А что это за книга? — поинтересовался через пару неловких минут молчания Климович.<br>       — «Реквием машине времени».       — Ты ж её читал…       Я отложил книгу:       — И что?       — И то, — Егор отвернулся, скрестив руки на груди, и надул губы.       Я тяжело вздохнул, вставая с дивана, и подошёл к парню сзади. Мои руки проскользили ему на талию.       — Ты чего, дорогой? Как ребёнок, в самом деле…       — Ты совсем не обращаешь на меня внимание! — он повернулся к мне лицом и убрал мои руки.       — Но это не значит, что я тебя не люблю…       Я нагнулся к его губам и сначала нежно коснулся их, а потом стал впиваться в них, пробираясь языком всё глубже и упираясь в щеку Егора носом. Я снимал с парня толстовку, и он, проскользив руками по моей груди, стал расстёгивать пуговицы на моей рубашке. И всё было так медленно, так спокойно и лениво, что я позабыл обо всём.       Ах, как я люблю целовать Егора! Эти поцелуи всегда и нежныe, и страстныe, от них хотелось взлететь. Стоны всегда вырывались из груди от касаний губ Егора.       И всё шло хорошо. Ровным счётом до одного момента.       Неожиданно небо засветилось от молнии, почти тут же раздался грохот грома. Я, отпустив губы Егора, беспомощно вскрикнул и резко дёрнул рукой, уронив стоящую на комоде кружку. Звон, осколки… Сердце билось, казалось, вдвое быстрее. Задрожали не только руки, а ещё и всё тело. Волосы встали дыбом. Колени подогнулись. Пальцы как-то сами вцепились в комод.       Я хватал воздух ртом, стараясь восстановить прерывистое дыхание.       — Прости, — я, застёгивая пуговицы, направился за совком и венеком.       — Саш, не надо. Я сам всё уберу.       Я решил игнорировать слова Егора, убрав его руку с плеча.       — Саша, — он взял меня за запястье, повысив голос. — Я сказал — я сам всё уберу.       Я, опустив голову, послушно сел на диван. Положил руки на колени, иногда поглаживал их, чтобы успокоиться. Я не мог нормально дышать, все вздохи были судорожными и сжатыми.       Егор в молчании, что было совсем на него не похоже, убрал осколки его любимой кружки и сел рядом со мной, взяв за руки. Он смотрел мне в глаза, ожидая объяснений.       — Я… Я боюсь грозы. Из… из-за смерти родителей.       — И почему ты мне не сказал?       — Я б-боялся, что ты смеяться будешь, рассказывать всем, а потом меня бросишь.       — Дурачок, — он, отпустив одну мою руку, провёл тыльной стороной ладони по щеке, — я же тебя люблю. Я бы ни за что так не…       И тут ещё одна молния, за ней почти сразу раздался гром. Мне было страшно. Я зарылся лицом в толстовку Егора, схватившись за её низ руками, как я зарывлся в подол длинных юбок бабушки, стараясь спрятаться от грозы. Климович гладил меня по голове.       Наверное, так глупо, что я — огромный мужик — боюсь грозы. Так глупо…       Я заплакал. Заплакал. Впервые в жизни после похорон родителей. Тихо, изредка всхлипывая. Климович нежно обхватил моё лицо ладонями и заглянул в глаза. Я чувствовал, как к лицу приливает кровь и как оно краснеет, опухает. Я понимал, что выгляжу крайне нелепо, и ожидал, что Егор засмеётся. Но он поцеловал меня, стараясь меня успокоить. Так искренне, так нежно и ласково.       И ещё молния, ещё гром. Я вновь вздрогнул и зарылся в толстовку Климовича.       — Тише, мальчик мой…       Одной рукой Егор гладил меня по голове, другой - по спине. Он поцеловал меня в макушку и положил голову мне на затылок.       - Я всегда буду рядом с тобой, Сашенька. И от грозы всегда защищать буду. Буду... Я обещаю, любимый... Так что не бойся, Сашенька, не бойся...       - У-у меня имя т-так нелепо звучит. И сам я такой н-нелепый... - я ещё сильнее прижался к Егору.       - Нет, ты самый лучший и красивый... - Климович продалжал гладить меня по голове. - Ты красивее... - не закончив сравнение, он оставил висеть его в воздухе.       Он прижался к моему затылку щекой и стал рассказывать всё подряд, молоть какую-то чепуху... Я улыбнулся. Я вновь чувствовал себя маленьким ребенком. В детстве мне бабушка всегда рассказывала какие-то истории, чтобы утешить. И неё получалось. А когда заканчивались все рассказы и небылицы, придуманные бабушкой, и я почти засыпал, дождь заканчивался. Мы выходили на улицу смотреть на радугу...       Через час рассказов Егора за кружкой горячего какао гроза закончилась, и мы вышли на балкон. Я вытащил из пачки сигарету, покрутил её в руках и, усмехнувшись, убрал обратно. Упёрся руками о перила. Рядом встал Егор и тоже упёрся о перила.       - Саш, ты красивее радуги. В тысячу раз.       Я поднял глаза и взглянул на яркую цветную ленту в небе. Наши с Егором пальцы переплелись. Мы улыбнулись. Нежно коснулись губ друг друга...

После грозы всегда

появляется радуга,

После слёз всегда

появляется улыбка...