Заколдованный лес

      «Дернул же черт князя отправить нас в разведку с утра пораньше. Видите ли, молва пошла, с юга нападают. Небось опять пока гулял шишку на голову словил вот и все «нападение». Ну, не наше дело пререкаться. Наше дело — служить» — думал про себя Добрыня Никитич, медленно проезжая по лесам киевским.       Красота-то какая! Сквозь ветви пушистых елей пробиваются золотистые лучики солнца, нежно греющие кожу лица, не скрытую тяжелым шлемом. Вокруг щебечут птицы, перекликаются вороны, по деревьям весело скачут белки, в кустах задрожал заяц, привидев вероятных охотников. И воздух такой чистый и прозрачный, что хочется вдохнуть полной грудью, да растворить его, впитать в себя, не выдыхая.       Посреди этой красоты мягкой поступью шли могучие кони: рыжий грозный жеребец, а рядом с ним тощая белая кобылка с темной гривой, на которой ехал верный спутник богатыря — Елисей. Ну как ехал… сидел, положив голову лошади на шею, да еле сжимал поводья, того и гляди шлепнется с нее наземь. А там как шлепнется, так и кости все переломает, хрупкий-то совсем, аки девица. Даже жена богатыря, Настасья, и та крепче будет, нежели этот юнец.       Вот уже год как вместе служат, год как Елисей в учениках ходит, а все никак Добрыня в толк не возьмет, на кой-ему это все надо. Хотел за девкой ухлестнуть, так и добился ее. Чего ж более? Ан нет, все носится за ним, как собачонка, научить просит. Так Добрыня уж и не в воспитательных целях, а просто ради забавы начал ему за любой промах кричать «упал, отжался!». Интересно, что Елисей быстро перестал перечить. Каждый раз покорно слазит с лошади и отжимается. Давно б такими темпами мышцы нарастил, если б питался правильно, хотя парень, кажется, и не стремится.       Вот проехали они границу леса, вышли в поле. Кругом ни души. По зеленому сочному лугу несется прохладный ветер, пролетают махонькие пташки, кругом, где идут кони, прыгают в разные стороны кузнечики да лягушки. Благодать. Добрыня притормозил жеребца, глянул на горизонт, затем приложил руки к губам и крикнул зычным голосом: «ЭГЕГЕЕЕЕЕЕЕЙ!»       Эхо пронеслось по всей округе. Елисей тут же подскочил, машинально натянув поводья, отчего кобыла помчалась галопом по полю. Он едва успел ее утихомирить, да самому понять, что происходит, прежде чем они врезались в одинокий кустарник шиповника. Добрыня хохотал по ту сторону поля, содрогаясь всем телом. Гонец грозно посмотрел на него, фыркнул, тряхнув золотистой челкой, и направил лошадь обратно. По виду Елисея было ясно, что он сердит, но, что поделать, коли сам виноват, неча спать в походе. Но все равно Добрыня не мог долго терпеть это напряжение, ему было немного совестно за то, что он напугал напарника. — Ну будет тебе, Елисей, — ласково протянул богатырь, — Хватит дуться как мышь на крупу. — Я и не дуюсь.       Молодец до смерти перепугался, но признаваться и не думал. Добрыня такой сильный и смелый, а Елисей совершенно никчемный оруженосец. Во всех битвах он стоял в сторонке и тихонько восхищался Добрыней и его силушкой богатырской. Конечно, тогда, когда его самого не похищали. Сколько бы он ни старался, никогда ему не добиться таких высот. Да ещё и домашняя жизнь с Забавой опротивела, стала пресной и тусклой. Походы с богатырем на врагов все больше прельщали его, сердце хотело адреналина, хотело быть рядом с Добрыней.       Перейдя поле, они снова вышли в чащу, как вдруг вдали показался лагерь иноземцев. Под большой сосной сидело пятеро монголов, они покуривали трубки и разглядывали карты киевских владений.       «Замышляют неладное» — подумал Добрыня, подбираясь поближе, прислушиваясь к их разговорам, хоть и не понимал на басурманском. Следом за ним шёл гонец, стараясь не споткнуться о корни деревьев. И вдруг раздался громкий треск, спугнувший все живое вокруг. Вороны с нервными криками улетели с крон сосен, животные попрятались по норам. Монголы тут же вскочили на ноги, обнаружили шпионов и кинулись в атаку, размахивая саблями. Елисей посмотрел на Добрыню, но, увидев злобный взгляд его, тут же зажмурился, ожидая приговора. Однако вместо брани послышались звон мечей о щит, крики людей, ржание коней. Гонец приоткрыл глаза и смотрел как богатырь направо и налево разбрасывает недругов.       Один монгол, решив не лезть на рожон к силачу, побежал к Елисею, схватил его, но парень быстро ответил, ударив промеж глаз, сделав азиата ещё более косоглазым. В ужасе бежали монголы, а вслед за ними скакал и Добрыня, дабы убедиться, что нет поблизости скопища их собратьев. Долго бежать не пришлось, как только вышли они из сумрака чащи, врагов и след простыл.       Решили они воротиться домой, солнце уже начало заходить за горизонт. Пошёл Добрыня обратно, волочился за ним гордый собой Елисей, прошли они чащу темную, уж должны выйти к полю, да только… нет поля. Кругом болото одно. Почуяло сердце русское, нечистая сила то сделала. Ох не любил Добрыня леса колдовские, вечно они с ним шутки шутят. Коли так, остаётся одно — играть по их правилам. Богатырь повернул налево, обогнул болото, вышел к лесу, а там приметил поляну. Совсем стемнело. В ночи гулко ухнула сова. Глядит Добрыня, что пришли они к лагерю туземцев. Тут и костёр едва потухший, и остатки дичи, и вино, и меховые накидки — что ещё надо для ночевки в лесу? Поблагодарив на том судьбу, принялся Добрыня готовиться к ночлегу. Вокруг поляны все семенил гонец. Он привязал лошадей к сосне и хотел помочь другу, но как вспомнил грозный взгляд его на поле битвы, так и плохо стало. Сел он на подстилку из иголок, да решил проверить запасы басурман. В кожаном мешке притаились свежий заяц, коробок пороху, да бутыль с алым вином. «Не быть мне защитником, так побуду хозяйкою» — подумал Елисей, расставляя серебряные кубки, да наливая в них питье. Добрыня снова на него покосился. — Ты что, пить на службе удумал? — Так мы же это… закончили службу. Чай враги убежали — мы победили. Надо отпраздновать. — И то верно, — вздохнул богатырь, усаживаясь на землю. От костра, что разжег Добрыня, веяло тёплом, вокруг поляны прыгали чудаковатые тени. Отблески пламени блестели в голубых глазах гонца, вино, на удивление приятное на вкус, пьянило похлеще рома и вмиг все в мире стало каким-то чужим.       Вот бы сейчас к Настасьюшке, да окрошечки похлебать, да улечься на печеньку дымную, да задремать сном богатырским. Но он здесь, в холодном лесу, сидит на постылой земле и распивает чужое вино рядом со своим оруженосцем, который, кажется, хорошенько захмелел. «Совсем ты хилый парень» — подумал Добрыня, допивая свой бокал одним глотком. Он встал, хотел было уже пойти на боковую, как вдруг штанина зацепилась за какую-то ветку. То была рука Елисея, что сжимала ткань, не давая проходу. — Добрынья, — парень еле ворочал языком, в голове пустота, в глазах пляшут черти, — знаешь што? — Чего тебе, окаянный? — Я… льблу тьбя.       Добрыня вздохнул и сел обратно рядом с горе гонцом. Он пьян. — Давай, идём спать. Утро вечера… — не успел он договорить, как тонкие руки оплели его могучую шею, хрупкие пальцы провели по усам и щекам, остановились на затылке, нервно теребя пепельные пряди, мягкие губы юноши робко опустились на его, обдавая запахом крепкого вина.       Богатырь уже было упёрся в грудь молодца, но вдруг краем глаза заметил какая лютая печаль плавала в этих больших небесно-ярких глазах и не решился оттолкнуть его. Прижал к себе, сгрёб тонкое тельце в объятиях, углубляя поцелуй. Ах, если б то была Настасья, он бы и не думал ни о чем! Но этот парень… так лихорадочно блестят его глаза, так заманчиво приоткрыты тонкие губы, что просто нет сил устоять.       Может то было действие вина, или это лес использовал свои чары, вот только голову гонец потерял окончательно. Собственно, как и стыд. Едва Добрыня одобрил его действия, как в теле появилась необъяснимая сила, толкающая и влекущая на более дерзкие поступки. Одной рукой он так и прижимал к себе лицо Добрыни, ни на секунду не отрываясь от губ, что так давно его прельщали, другой же начал шарить по широкой груди, постоянно цепляясь пальцами о кольчугу. Как только ему это надоело, он зацепился за низ одежды, поднимая ее и отбрасывая в сторону. Кстати, сделал он это с великим трудом, никогда б не подумал, что богатырь носит на себе килограмм десять чистого металла, как простую одежду.       Сквозь льняную рубашку проступали железные мышцы. Елисей аккуратно коснулся их, с трепетом оглядывая тело перед собой. Добрыня сидел покорно, принимая ситуацию как какое-то недоразумение, но в глазах его клубился тот же дым, что и у гонца, то был дым от огня, распаленного хорошим спиртным и умелыми ласками. Добрыня сжал кулаки и, казалось, держался из последних сил, чтоб не наброситься на этого наглого юнца и показать, кто здесь главный. Однако, даже нервы вечно спокойного и добродушного богатыря не железные. Он осторожно стянул кафтан с Елисея, обнажив млечно-розовую кожу с парой островков невероятно светлых волос. Ночной холод не мог потревожить этих двоих, им сейчас было слишком жарко. Легкий поцелуй в шею вызвал мелкую дрожь и мурашки по коже, а череда таких поцелуев, спускающихся к ключицам, заставила подавить неровный стон.       Вдруг Елисей отстранился, отполз немного назад и замер. На этот шаг он решиться все ещё не мог. Мечтал, хотел, но не смел. Краска залила все лицо, он сидел, переводя дыхание, тупо уставившись на Добрыню, который был возбуждён. Осознание того, что это он, Елисей, причиной всего того, что происходило, абсолютно выбивало из равновесия. Теперь не время отступать, нужно взять на себя ответственность за то, что он тут натворил. Сглотнув, юноша подполз обратно, падая на Добрыню, нежно целуя, расстегивая рубашку, переместился ниже, охватывая губами область живота, спускался все ниже и ниже. Наконец, стянув штаны, освободил разгоряченную плоть. Холодный воздух коснулся кожи, и Добрыня тихонько прошипел сквозь зубы. Юноша оторопел при виде столь огромного достоинства. Оно едва помещалось в руке. Елисей провёл рукой вдоль ствола, огладил большим пальцем головку, нервно облизнув губы, но оторвать руки не решился. Добрыня видел, как дрожит гонец и старался показать собственное спокойствие, придать парню уверенности. Он положил широкую ладонь на золотые, вечно лежащие торчком, волосы и ласково пригладил. Повторял он это до тех пор, пока движения тонких рук не стали твёрдыми, уверенными, способными вырвать стон наслаждения из богатырской груди. Тогда Елисей опустился ниже, направляемый сильной рукой Добрыни, и губы его коснулись влажной горячей плоти. Нежно очертив круг языком, он вобрал головку в рот, смачно посасывая ее аки сахарный леденец.       Гонец старался захватить больше, но член богатыря был слишком большой, чтоб можно было действовать более решительно. В очередной попытке он подавился и тут же закашлялся, быстро отстраняясь. Но останавливаться молодец не хотел, напротив, в нем разгорелся огонь азарта. Если он не может удовлетворить Добрыню таким способом, то найдётся другой.       Елисей продолжил наглаживать член, перекатывая в другой руке огромные яйца. Придерживая член у основания, он прошёлся языком вдоль ствола, зацепив уздечку, вновь провёл по ярко красной головке, слизывая капли проступающего предэякулята. Сверху слышны были хриплые низкие стоны, прерываемые причмокиванием Елисея. Чувствовал Добрыня, что более терпеть не в силах. Едва гонец оторвался от своего увлекательно занятия, дабы перевести дух, богатырь притянул его к себе, сжимая в крепких объятиях, целуя покрасневшие щеки и липкие губы.       Приметив неподалёку отброшенный красный кафтан, Добрыня повалил гонца наземь, нависнув сверху. Тень от широкой спины его закрывала одинокую луну, отчего над головой богатыря возник неземной свет. Елисей смотрел на него не отрываясь, будто бы на божество какое. Так засмотрелся, что не сразу почувствовал, как что-то большое и горячее коснулось бёдер. А как почуял, так сразу и пискнул. Богатырь не обратил на то внимания, будучи увлечённым волной страсти, перед глазами его застыла пелена. А за пеленой, будто бы звучание совести, голос его Настасьи тихо и томно зовёт его: «Добрынюшка, милый, возьми меня! Я твоя!» И сердце стучит как бешеное, рвётся с болью из груди. Не сразу то он понял, что голос этот не в голове его, а в действительности. Вот он, лежит да стонет, молит молодец, прикрывшись со стыду руками, да тянется милый к губам сладким.       Тут уж не выдержал богатырь. Коли судьба решила, так неча ей перечить. Приподнял он бёдра Елисея, да упёрся жезл богатырский, будто в стену неприступную, в попку юношескую. Протрезвел молодец в мгновение ока, стыд и страх окутали его. Хотел было он вымолвить слово протестное, как вдруг руки сильные пуще прежнего сдавили хрупкое тело, навалился Добрыня, да вошёл толчком резким.       Весь лес от запада до востока перепугался криком нечеловеческим. Даже князь у себя во дворце тихо спал, да и вздрогнул от звука. И окрестные жители заволновались. Видать, режут кого. Однако ж, быстро забыли, чай не их это проблемы.       В округе поляны не осталось ни одного зверя, даже волки разбежались кто куда. Добрыня тут же закрыл рот гонца ладонью, жестом веля замолкнуть. Елисей и рад бы, да только крик так и рвётся из груди от боли невыносимой. Вместо этого он мог лишь бессвязно мычать, роняя на руку богатыря мелкие слёзы, катящиеся с уголков зажмуренных глаз. Совестно богатырю, ведь не зверь он, но по-другому то и не умеет. Видать, гонец и впрямь нежней жены его, раз такой шум поднял. И начал он как девицу красную его ласкать, ослабил хватку, припал к губам, чтоб тот не начал вновь кричать.       А молодец все вырывался, не в силах терпеть боле, хоть и приятна была та забота, с какой Добрыня старался его угомонить. Поцелуй увлёк обоих, в страстном сплетении языков, мягком покусывание губ все вокруг вдруг перестало существовать. Пепельная борода богатыря назойливо щекотала подбородок, а усы покалывали губы, но все это было так правильно, так приятно, что Елисей забыл обо всем. Забыл о том, что дома его ждёт Забава и что Добрыня — его учитель, а утром им придётся смотреть в глаза друг другу, даже забыл о боли, что раздирала его несколько минут назад. Все, что осталось — это ощущение близости и любви. Однако новый толчок вернул память, вызвав новую волну боли, хоть и не такой острой, как предыдущая.       С каждым вздохом сердце его билось быстрее, руки настойчиво цеплялись за широкую спину богатыря, царапая до крови. Крики, переходящие в стоны и сливающиеся с низким хриплым голосом Добрыни, заполнили воздух в округе. Чем быстрее нарастал темп, тем громче и протяжней становились звуки, вскоре ставшие бессвязной речью. Весь покрытый потом Елисей дрожал как в лихорадке, выкрикивая попеременно то всевозможные проклятия, то имя богатыря, то неразборчивые молитвы. Он бредил, был в шаге от безумия, но ни за что бы не пожелал остановить это. Лаская себя в такт движениям, он почти дошёл до вершины возможного удовольствия, а вместе с тем, сознание начинало покидать его. Гонец вскрикнул коротко, но громче прежнего, задохнувшись в собственном вдохе, и излился себе на живот, содрогаясь всем телом. В глазах потемнело, силы покинули его и только голос над ухом не давал ему уснуть.       Голос Добрыни стал заметно громче, несдержанней, он с силой вколачивался в покорное юное тело, пока волна оргазма не накрыла и его. Издав стон облегчения, богатырь кончил, обессилено упав на Елисея. Долго ещё они лежали, приводя дыхание, постепенно осознавая произошедшее. Кровь быстро отлила от чресел да прилила к щекам. Ох и стыду то было обоим! А говорить ни один не посмел. Так и лежали, смотря на звезды, не смели взглянуть друг на друга. Через минуту Елисей услыхал слева громкое сопение, а может то был тихий храп, да только понял он, что Добрыня спит богатырским сном, теперь разговор подождёт до утра. «Может, оно и к лучшему"-подумал гонец, прижимаясь теснее к тёплому телу, да накрываясь мехом монгольской соболиной шубы.       Утро было ясное, погожее, как вчера, солнце славненько припекало, на траве блестела свежая роса. Когда богатырь проснулся, гонца и след простыл. «Ну, -думает, — опять украли. Может не искать на этот раз?». Только подумал, как на тропе показался гонец с лошадью. Завидев, что богатырь проснулся, Елисей опустил голову, снова окрасив лицо в цвет кафтана. — Где был? — Бурку к водопою водил, -молодец потупил взор, внимательно разглядывая носки своих сапог, будто ничего интереснее в жизни не видывал. — Хорошо. Идём домой, - Добрыня был как всегда абсолютно спокоен и вёл себя так, словно прошедшей ночи и в помине не было.       А ведь и правда, он не помнил ничерта. Голова слегка кружилась, да тело ныло, но не более того. В голове — пустота. Помнил, что выпили ночью, да жарко было, так это, небось, он у самого костра лег, вот и обжегся. Вот только Елисей себя ведёт странновато, так он всегда таков, что с него взять.       Эх, сейчас к князю с отчетом, а затем домой. Настасья, небось, заждалась там, родная, у окошка сидит да вздыхает. Вот приеду расскажу какие здесь леса чудесные, авось съездим вдвоём, покатаемся. Главное, чтоб гонец опять не навязался.