Никому

      Асуна чувствует, что сходит с ума. Сознание, искорёженное постоянными сменами миров и времён, даёт сбои. Всегда добрая, светлая, прекрасная Молния, готовая отдать жизнь за любимого человека, сейчас в безумии дрожит, наблюдая за спящим Киригаей. Она смотрит, но не видит его. Она знает, что каждая первая девушка, окружающая Кадзуто, влюблена в него, но раньше Юки никогда не придавала этому значения. Никогда до этих пор.       Осознание этого будит в ней такую бессильную ярость, что сводит скулы. Ногти до боли впиваются в ладони, сжатые в кулаки дрожащие руки упираются в тёмную ткань простыни. Она судорожно дышит, глотая непрошеные злые слёзы. Умиротворённое лицо Кирито бледным пятном выделяется на фоне чёрных волос и тёмных одеял.       «Я – твоя чёртова богиня. И никогда, никому, ни за что».       Лезвие ножа тускло блестит в лунном свете. Она знает, что не сможет сделать ничего с собой и уж тем более с ним, но ей хочется почувствовать холодную тяжесть оружия. Конечно, кухонный нож подходит для этого с огромной натяжкой, но это лучшее, что есть у неё сейчас, в этом ущербном настоящем мире.       Выплывающий из темноты дверного проёма Кирито сонно щурится и улыбается Асуне до тех пор, пока не замечает отблески металла в её руках. Лунный свет холодной гладью серебрит её рыжие волосы, обводит контур лица и отражается в заплаканных, полубезумных глазах.       – Асуна? – он зовёт её по имени совсем негромко, но этого оказывается достаточно, чтобы вернуть уплывающее сознание девушки. Нож неловко выскальзывает из пальцев, царапает ладонь, испещренную лунками-полумесяцами следов от ногтей, и с неожиданно громким звоном падает на пол.       Юки словно бы сжимается, втягивает голову в плечи и медленно переводит постепенно яснеющий взгляд с рассеченной руки на Кадзуто. Будто по щелчку он рывком бросается к ней, хватает за плечи и пристально всматривается в лицо любимой. А она смотрит, но не видит.       Ей мерещатся силуэты бесконечного количества женских рук и тел, обращённых к Кирито. Они тянутся к нему, хватают за плечи, прижимаются близко-близко. Асуна знает каждую, каждую чёртову девицу, чувствует их всех и опасность, исходящую от них опасность, скрытую за покорными выражениями улыбающихся лиц.       Киригая не на шутку пугается, когда замечает сочащуюся из царапины кровь, но не успевает ничего сделать. Хрупкое тело Юки внезапно становится тяжёлым и начинает заваливаться вперёд. Бывший мечник решительно подхватывает девушку, без видимых усилий уносит в спальню и укладывает на тёмную постель. Он не понимает, совершенно не понимает, что происходит, но единственная, кто может ему это объяснить, лежит сейчас перед ним, неестественно бледная, испуганная, бессильная.       Он осторожно отходит, словно боится упустить из виду, словно Асуна тут же исчезнет, если он перестанет смотреть, выходит из комнаты, но сразу возвращается. В их доме скупая аптечка: много обезболивающих, пара успокоительных, горстка лейкопластырей и какой-то несчастный антисептик, о происхождении которого парень даже не догадывается. Но это и неважно.       Кровь на бледной ладошке выделяется тёмным пятном. Кромешная тьма не даёт даже оттенка красного. Кадзуто тянется к ночнику, неловко нажимает на кнопку включения, и комнату заливает мягкий свет. Юки вздрагивает и смотрит прямо перед собой широко распахнутыми глазами, в которых плещутся неровные отблески слёз. И молчит, не издаёт ни звука, почти не дышит. Мечник почему-то не спешит разрушать эту тишину.       Он осторожно берёт её за руку, кладёт к себе на колени и с каким-то потерянным видом смотрит в небольшую коробочку с лекарствами. Большая их часть принадлежит самому Кирито. Его организм, несмотря на удивительную силу воли и выдержку, оказался слабее духа. Горсти обезболивающих, выписанных врачами, не оказывали должного эффекта, но мечник прилежно пил их все, иногда выдавая неловкие шутки о том, что так его печень просядет гораздо быстрее, чем если бы он пил. Асуна на эти нелепые потуги разрядить ситуацию неизменно хмыкала и прятала глаза.       Успокоительные принадлежали ей. Юки уже не помнила, в какой момент перестала ощущать время. Она спала, очень много спала, потому что не могла долго находиться в сознании. Её мучила внутренняя, необъяснимая, иррациональная тревога. Временами, в отсутствие Кирито она не могла даже есть. Она просто лежала и думала, бесконечно много думала. И потом никогда не могла вспомнить – о чём, что же так занимало её мысли, что же вызывало такую страшную панику, от которой хотелось выть и лезть на стены.       Транквилизаторы сглаживали её состояние, давали ложное чувство спокойствия, усыпляли поломанное сознание. Иногда оно всё-таки одерживало верх, но никогда до этих пор Асуна не впадала в такое беспамятство.       Соскальзывающая с коленей узкая ладошка заставляет Кадзуто очнуться. Он неловко подхватывает её, пачкаясь в сочащейся из царапины крови, но не произносит ни звука. Шорох открываемой упаковки лейкопластыря растворяется в тишине. Она густая, тёплая, обволакивающая. Юки дышит очень тихо, едва слышно и почти не реагирует на манипуляции Кирито. Почти.       Она медленно моргает, будто возвращается откуда-то издалека и пытается понять, где же она сейчас, неспешно, апатично поворачивает голову на бок и запоздало вздрагивает, во все глаза глядя на то, как Киригая, перепачканный в её крови, сосредоточенно заклеивает свежую царапину пластырем. С внутренним смешком она вдруг думает, как вообще можно было так сильно испачкаться от какой-то глупой ранки на ладони.       Темноволосый мечник, озаряемый тусклым светом ночника, выглядит ненастоящим, неживым. Погруженный в какие-то свои мысли он совсем не замечает пришедшую в себя Асуну. Она открывает было рот, чтобы позвать его, но не может вымолвить и звука. Кадзуто, её неловкий герой, такой суровый для многих и такой до дрожи осторожный с ней, неожиданно подносит пораненную ладошку к лицу и прижимается к ней губами, прикрывая глаза.       Юки замирает, даже не дышит, и все тёмные образы внезапно расползаются, исчезают, не оставляя и следа. Собственное безумие уходит куда-то на задворки сознания, прячется в затянутых воображаемой пылью уголках, но остаётся – скалит зубы, рычит из темноты. Оно всегда будет с ней, дольше, чем кто-либо. Однако сейчас ей нет до него никакого дела.       Она медленно выдыхает и осторожно шевелит пальцами, обращая на себя внимание Кирито, но не говорит абсолютно ничего, не спешит разрушать тишину. Мечник испуганно поднимает на неё взгляд, но она улыбается. Асуна видит его, наконец-то видит его – не бесконечно затягивающую тьму, не душащие её женские руки, не другие выдуманные ей же самой ужасы. Она видит темноволосого юношу, бледного, возмужавшего, но по-прежнему неестественно хрупкого, чувствует мелкую дрожь, охватившую его тело, и улыбается. Слабо, едва сдерживаясь, чтобы не скривить в плаксивом жесте искусанные губы.       Кадзуто смотрит на неё и впервые за долгое время узнаёт ту самую Асуну, которую он по нелепой, судьбоносной случайности повстречал тогда в Айнкраде. Длинные рыжие растрёпанные волосы, растекшиеся по темным подушкам жидким металлом, чуть прищуренные глаза, в которых плещется нежность и странная, почти боевая решительность.       Она такая же бледная, как и он сам. Потерянная, выцветшая за столько лет и событий. Юки многого не помнит и уже совершенно точно не вспомнит. Но в одном она уверена наверняка: нигде, никогда, ни в одном из миров она его никому не отдаст.