Свет Луны в изломах Невы

Луна, мерцавшая в бокале, Луна, нырявшая в шелках, На белых клавишах рояля, На ослепительных руках. В хрустальном мраке - круг дрожащий, На желтом ободке кольца, Не сгинь за тучею грозящей С красиво-бледного лица. (С)

      Санкт-Петербургская губерния. 1900 год.       Подбирая полы пропыленного подрясника, путавшегося в костлявых щиколотках, худой и длинный как жердь Мирон, заставший годом рождения еще первые дни царствования императора Николая I, придерживаясь рукой за влажные стены и тяжело дыша, поднимался по истоптанной винтовой лестнице. День обещал быть жарким и прелым, даром что отгорал конец августа, но туманы, что по утрам крыли пуховой периной землю, оседая мелкими каплями на паутинках под балками, превращали старую колокольню в каменный мешок, пропитанный затхлой сыростью. Добравшись до верхнего яруса, прислуживавший в сельском приходе алтарником вот уже без малого двадцать лет, да и то, когда был в силах, Мирон сдвинул со лба скуфейку, ворча и в то же время благословляя жену пономаря, которая к восходу решила разродиться пятым чадом, оттого старому алтарнику и пришлось забраться на звонницу самому. Подслеповато сощурившись от яркого света, он окинул взглядом раскинувшуюся под ногами пастораль и с присвистом втянул в себя пахший скошенным сеном воздух. Сердце на миг замерло от полюбившейся красоты, по-утреннему чистой и умытой, вот только злые и голодные мухи в преддверии осени разрушали идиллию, больнюче кусая за потную шею, по которой Мирон время от времени шлепал ладонью, про себя приговаривая, что всякая тварь Богу угодна. Колокола в умелых руках запели переливисто и радостно, зазывая прихожан на службу и возвещая округу о начале Божественной литургии. И белокаменный храм, венчавший собой один из холмов села, что расположилось в Царскосельском уезде прямехонько в тридцати верстах от Петербурга, приветливо сверкавший на солнце крестами на золоченых куполах, гостеприимно отворил дубовые двери, в которые потянулся, крестясь и кланяясь, прежде останавливаясь у кованых ворот церковного двора, мирской православный люд. Колокольный перезвон Мирона плыл над крышами домов и дворовыми постройками, огородами и яблоневыми садами, задевал собой верхушки деревьев в перелеске, прокатываясь над подъездной аллеей, усаженной липами, и врывался в распахнутые окна родового имения Шехонских, заставляя зарыться с головой под одеяло единственного наследника, молодого князя Никиту Алексеевича, сына его светлости, Алексея Васильевича Шехонского.       Отвыкший просыпаться с первыми петухами за последний месяц, Никита спросонья досадовал на прерванный сон, который к утру неизменно становился настолько сладким, что пробуждение делалось отчасти мучительным. И так еще хотелось задержать пред взором столь прекрасный образ, чтобы насладиться им в полной мере на пороге нового дня. Несколько ночей кряду во снах ему являлась Алекс, с которой они были дружны с самого детства и с которой вот уже три месяца как были помолвлены. Да что там душой кривить, родители давно сговорились об их союзе, молодой князь и сам понимал, что лучшей супруги ему не сыскать и при императорском дворе. За те два месяца, что Александра пребывала на побережье Черного моря, он по-настоящему истосковался по причине ее отсутствия в Петербурге, по их долгим совместным пешим прогулкам, тихим музыкальным вечерам и задушевным беседам. Но нынче вечером пребудет поезд из Ливадии, прервав эту вынужденную разлуку, прогнавшую его из столицы в имение, но укрепившую их чувства намерения.       В обществе, как и в доме Шехонских, графиню Александру Павловну Уварову с ранних лет воспринимали не иначе, как невесту юного князя. Слыла она прекрасно воспитанной барышней, которая несомненно могла составить завидную партию достойному юноше. Выпускница института благородных девиц, Александра Павловна была отмеченна на выпускном экзамене как одна из лучших воспитанниц, и в присутствии самого Государя Императора с семьей, почетно награждена вензелем Императрицы.       В дверь спальни тихонько постучали, и Никита, приподнявшись на подушках, прогретых солнцем и напитанных ароматом луговых трав, потянулся всем телом, откидывая прочь мысли о благоверной. Юноша приветливо кивнул показавшейся на пороге Аглае, служившей в доме горничной, как всегда разрумяненной, расторопной, с кувшином в натруженных руках и перекинутым через покатое плечо полотенцем.       - Доброго утречка, барин. Пробудились? Вот и славно, тогда и умыться извольте, - Аглая, не дожидаясь дозволения, на правах всеобщей любимицы, вошла в комнату, устроив кувшин на маленьком столике, и широко улыбнулась, отчего веснушки, усыпавшие ее круглое лицо, зажглись словно маленькие огоньки, вторя цвету толстой рыжей косы. - Домашние-то ваши давно позавтракали, да уехали спозаранку. Один вы не емши, а Дуняшка уж и пирогов ваших любимых с вишней настряпала.       Никита спустил с кровати на пол босые ноги, вновь потянулся, неспешно встал и, прежде чем начать умываться, обернувшись к образам в красном углу, трижды перекрестился. Горничная лила теплую воду в подставленные ладони, по привычке без устали тараторя, матушка, мол, с сестрицей вновь чуть свет отлучились в соседнюю деревню, дабы подсобить, как принято, вещами да лекарством многодетным крестьянским семьям, да о том что, погода на дворе нынче стоит благодатная для сей поры. Князь слушал вполуха, утираясь поданным ему полотенцем и уже не чаял, когда останется один. Как только за Аглаей закрылась дверь, он стянул ночную батистовую рубаху и нагой подошел к распахнутому настежь окну. Утро действительно задалось солнечным, с улицы тянуло пьянящим ароматом, наполнявшим комнаты усадьбы, сладким и легким, как спелые яблоки духом; слышалось веселое щебетание птиц в кустах персидской сирени, что по весне буйно цвели и благоухали, и такая благость наполняла душу, что хотелось объять весь необъятный свет.       Как же все-таки хорошо, что он вернулся сюда из Петербурга на исходе лета. Дорогие сердцу просторы с широкими заливными лугами и весело журчащей речушкой, в которой он плавал каждое утро, покуда не настал Ильин день, зарослями белой акации и пением соловья тихими вечерами. Усадьба, принадлежащая не одному поколению князей Шехонских, как и прилегающие к ней земли, была дарована их благородному роду самой матушкой-императрицей Екатериной Великой за ратные подвиги предков в русско-турецкой войне. С тех самых пор дом не единожды перестраивался и расширялся, чтобы предстать в своем теперешнем величии. А еще поместье Никите любилось оттого, что именно здесь обитало самое близкое и любимое им существо, верный и задушевный друг - вороной жеребец по кличке Арон, подаренный ему отцом на восемнадцатилетие. И вот уже на протяжении четырех лет Шехонский-младший по возможности дарил своему другу все свободное время. Стоило лишь ступить молодому князю в конюшню, как Арон начинал бить копытом в ожидании, когда хозяин потреплет по густой гриве и даст заветный кусочек сахара, прежде чем запрячь и пуститься галопом по раздольям поместья.       Не дожидаясь еще одного напоминания от излишне опекающей его Аглаи, облачившись в костюм для верховой езды, Никита торопливо спустился в столовую. В центре как обычно был накрыт массивный овальный стол с белоснежной скатертью, сервированный столовым серебром и фарфором, которые передавались из поколения в поколение рода Шехонских и за которым, как было принято, собирались они всей семьей, сколько он себя помнил. Юноша сел на свое излюбленное место, перекрестился и развернул салфетку с фамильной монограммой у себя на коленях. От пирогов Дуняши веяло пылом и вишневым духом, а смешиваясь с ароматами сыра, бекона и кофе, они вместе рождали такой аппетит, что, прежде, было, решивший ограничиться только легким завтраком, Никита потянулся к столовым приборам, готовый приступить к трапезе, чтобы отдать должное трудам кухарки. Он улыбнулся портрету императора Александра II, что висел на стене напротив, которого так почитал батюшка, да и сам император, к слову, благоволил Шехонскому-старшему, потому как именно при его правлении тот начал службу в Сенате, заняв пост главного руководителя по надзору за работой государственного аппарата. Мимолетно скользнул взглядом по картинам именитых итальянских художников, расположенных на стене справа, знакомым каждым мазком с раннего детства. Будучи ребенком, во время семейных трапез, он в своих мечтах не раз грезил проникнуть в те далекие времена, изображенные на великолепных полотнах, чтобы стать свидетелем былых событий, отчего его не раз журила матушка, больше в шутку, чем по строгости, потворствуя мелким шалостям любимого отпрыска.       Князь допил свой кофе и, промокнув губы белоснежной салфеткой, подошел к высокому окну. Занавески от легкого ветерка надувались словно паруса фрегатов, навевая мысли о путешествии в Европу, о которой он грезил последнее время. Как хорошо бы по этой поре поехать в Рим или в Венецию, но служба и подготовка к предстоящей свадьбе, покуда не отпускали из России. Издалека до слуха донесся топот копыт и ржание лошадей, а вскоре он увидел, как на прилегающую к дому аллею въехал экипаж. Матушка с сестрицей возвращались с благотворительной поездки. Никита подождал, покуда экипаж не остановился у парадного входа, и приветливо махнул рукой, когда княгиня, подняв голову вверх, заметила его в распахнутом окне столовой. Служивший у Шехонских по совместительству кучером, конюх Тихон, не мешкая, спешившись, засуетился у запряженной двойки, по привычке что-то тихо приговаривая кобылам.       - Тихон, голубчик, будь добр, прикажи подать экипаж к шести часам вечера, - крикнул князь, перегнувшись через раму окна.       - Будет сделано, барин, - склонив голову, пророкотал Тихон и, сняв картуз, тут же смял его в кулак.       Встретить родных, Никита поспешил в гостиную, куда минуту спустя, шурша по полу подолом длинного платья, стремительно вбежала Лиз, а следом поспешая по пятам, ее гувернантка, чопорная и строгая мадам Ивет Вильре.       Сестрица, являла собой нежную белокурую красоту, которая только начала распускать свои прекрасные лепестки, она одарила его звонким поцелуем в щеку и, смеясь, закружилась вокруг рояля. В отличие от своего серьезного и весьма степенного брата, семнадцатилетняя княжна в кругу домашних слыла непоседой, чем доставляла немалые хлопоты француженке-гувернантке, а порой и беспокойство своей матушке, княгине Татьяне Андреевне. Хотя, надо отдать должное, в обществе поведение юной княжны Шехонской было воистину безупречно, чем родители не упускали случая преминуть, однако не раз ставили юной княжне в пример старшего брата. Как бы то ни было, Никита души не чаял в своей сестрице и частенько шел на поводу в ее проказах, которыми она, порой, не переставала удивлять даже его.       - Ах, Ники, как же я осталась довольна этой поездкой, - затараторила Лиз. - До чего же чудесная и дружная семья у нашего кузнеца. Детки Егорыча чистые ангелочки, весьма прилежны, вежливы и учтивы. Они были так рады гостинцам, а Маруся, супруга кузнеца, ты ее знаешь, уж до того осталась довольна, все твердила и твердила слова благодарности нашей матушке.       - Quel genre de manières? - возмутилась излишне строгим тоном мадам Вильре, пытаясь урезонить свою болтливую воспитанницу.       - Oh désolé madame, - незамедлительно ответила ей Лиз, принимая на мгновение невинный вид, и замирая на секунду в глубоком реверансе, но после тут же расплылась в хитрой улыбке, озорно поглядывая на брата.       Никита, радушно улыбаясь в ответ, взял Елизавету за руки и, усадив ее на диван, сам опустился в кресло напротив, слыша, как матушка, задержавшись в передней, отдает наказ прислуге. Но успокоить так быстро возбужденную поездкой сестрицу был не в силах даже он.       - Лиза, дорогая моя, твоя впечатлительность не знает границ. Ответь мне лучше, поедешь ли ты нынче вечером со мной на вокзал встречать Алекс?       - Ах, Ники, ну, конечно же, непременно. Уверена, что наша милая Александра соскучилась по мне, и не меньше, чем я. И потом, нам столько всего предстоит обсудить и рассказать друг другу, - сложив ладошки на груди, мечтательно произнесла Елизавета.       - Надеюсь, обожаемая нами Александра не умчится тот же час обратно в Ливадию на поезде от такой болтушки, как ты, Лиз, - вставила свое веское слово вошедшая в гостиную княгиня, без обиняков посмеиваясь над дочерью.       Никита, завидев матушку, поднялся, подавшись ей навстречу.       - Доброе утро, ангел мой, - с улыбкой проворковала она, касаясь губами его щеки и приобнимая сына за плечи, как только он склонился к ней. - Давно ли проснулся, радость моя?       - Доброе утро, матушка, совсем недавно, вот только позавтракал.       - А мы дожидаться твоего пробуждения не стали, решили отвезти гостинцы семье Егорыча. Да смотрю, Маруся его опять на сносях, тяжело ей, право, управляться с такой ватагой ребятишек, - присаживаясь на диван рядом с Елизаветой, пересказывала деревенские новости княгиня, попутно отдавая указание горничной: - Аглая, милочка, вели подавать чай, - расправив складки длинного платья она вновь взглянула на сына: - Не рано ли по времени приказал подать экипаж?       - Право, не хотелось бы опоздать к прибытию поезда и выказать свою неучтивость графу и семейству в целом.       - Никитушка, мальчик мой, не стоит понапрасну беспокоиться. Дороги нынче сухие, дождей не было вот уж несколько дней кряду. Доберетесь до Петербурга скоро, и не сомневайся.       Татьяна Андреевна наклонилась к сыну, ободряюще и трепетно похлопывая по его руке. Никита, а для нее неизменно Никитушка, был ее бесконечной гордостью. Долгожданный первенец, рожденный в тяжелых муках, занял в ее сердце однажды и навсегда особое место. Он был ее золотым ребенком. И даже по прошествии лет ей было тяжело вспоминать, как часто им приходилось расставаться. До десяти лет маленький князь воспитывался дома под присмотром гувернера из Солсбери, Вилмонта Каррингтона, который, помимо прочих знаний, привил мальчику любовь к музыке, усердно проводя с ним частые уроки по музицированию. В возрасте десяти лет Никита поступил в Царскосельский лицей, где жил и учился. В родительском доме бывал крайне редко, лишь во время летних каникул, оттого столь не частые встречи с драгоценным отпрыском были весьма печальны для любящей матери. К слову, юный князь был одним из лучших лицеистов, ему всегда легко давались точные науки и иностранные языки. Поэтому стало весьма ожидаемо, что отроком, он с легкостью поступил в Императорский университет на факультет восточных языков, который впоследствии закончил с отличием, а после был рекомендован самим ректором Давидом Давидовичем Гриммом на должность советника в Министерство иностранных дел.        И для княгини, несомненно стал отрадой внеочередной отпуск сына, который он испросил в Министерстве, чтобы провести последние летние дни с семьей здесь, в родовом имении.       - Ну что же, отдыхайте с дороги и пейте чай, матушка, а я с вашего позволения, пойду, пожалуй, проведаю Арона, - Никита поднялся с кресла, с трепетом расцеловал Татьяну Андреевну и Елизавету спеша из дома.       Он вышел на крыльцо и сбежал по лестнице во внутренний двор, наслаждаясь неожиданным августовским теплом, торопливым шагом направился по выложенным камнем дорожкам мимо усаженных георгинами клумб и оранжереи, оплотом матушкиных неусыпных чаяний и трудов. Земля ближе к полудню разогрелась, в воздухе витала пыль и остро пахло скошенной травой. Проходя мимо флигеля, где жила прислуга, молодой князь перекинулся словами приветствия с садовником и дворником, усердно работавшими за приличное жалованье у Шехонских уже не первый год, и благодаря трудам которых усадьба являла собой поистине райский уголок. Еще издали заметив у конюшни сгружавших с телеги свежее сено Архипа и Парфена, сыновей конюха Тихона, молодой князь махнув им рукой, приветливо улыбнулся.       Надо заметить, что отец князя, Алексей Васильевич Шехонский, уже не одно десятилетие слыл среди столичной знати большим почитателем охоты, в особенности конной. Вот только будучи человеком занятым на государственной службе, бывать в усадьбе по летней поре ему доводилось исключительно в воскресные дни и по большим церковным праздникам. Остальное же время он проживал в Петербурге, в принадлежащем их семейству особняке на Съезжинской улице, где с приходом осени собирались все члены их дружной семьи. Бывало в прежние времена, посмотреть на отборных породистых скакунов, в княжескую усадьбу съезжался весь высший свет губернии, многочисленные друзья отца, разделяющие его неуемную страсть к охоте и коневодству. Добротное каменное строение, возведенное по указу Шехонского-старшего на месте старой конюшни, с просторной пристройкой манежа, каретником и кузницей, внушали уважение к хозяину поместья и его увлечению. Лошади, как для выезда, так и для охоты, содержались в идеальных условиях, за чем неусыпно следил Тихон с сыновьями, а управляющий имения раз в неделю докладывал о содержании усадьбы главе семейства в столицу. Чистые просторные стойла со свежей подстилкой из соломы, вычищенные и накормленные донские скакуны, отборные жеребцы терской породы для охоты, русские верховые и, выведенные на основе орловской породы, скрещенной с американским рысаком и голландской фризской, и, конечно же, чистокровный рысак, вороной масти, к которому так спешил Никита. Его красавец Арон: длинноногий, мощный и сухотелый, с выразительными умными глазами, цвета горького шоколада, арабским профилем и мощной шеей, плавно уходящей в прямую спину, почуяв приближение хозяина, тотчас выказал волнение чувств, мотнув лобастой головой, фыркнул и повел ушами.       Князь вошел в стойло и протянул руку, и ему в ладонь тут же ткнулись влажные губы, требуя угощения.       - Ну, здравствуй-здравствуй, друг мой сердечный, - радостно приговаривал юноша, скармливая жеребцу загодя приготовленный кусочек сахара. - Соскучился? Чувствуешь, что разлука близится? Ничего, красавец мой, не грусти, успеем напоследок пуститься галопом до границ имения и обратно. Несколько часов у нас друг для друга в запасе имеется.       Арон на тихую речь князя лишь упрямо тряхнул ухоженной гривой, чуя, что вот-вот вольно пустится вскачь по раздолью лугов и пролесков. Он смотрел в глаза хозяина, словно безмолвно говоря, что все, все понимает. Из ноздрей вырывалось горячее дыхание, густая шерсть лоснилась на солнце, проникающем в окна конюшни. Конь готов был к обещанной прогулке и нетерпеливо пофыркивал, ударяя копытом по подстилке. Никита вывел любимца из стойла и подозвал Тихона, уже дожидающегося в широком проходе с приготовленной сбруей. Как только жеребец был готов, Шехонский вскочил в седло и тронул шагом в распахнутые ворота конюшни.       Обогнув манеж, тропкой, через березовую рощу, он выехал к пруду. Гладь воды расходилась кругами и переливалась отражением бирюзового неба с кучками белых облаков; карпы, кормясь, выныривали из воды, сверкая спинками, и тут же скрывались обратно, отчего казалось, что пруд бурлит от изобилия рыбы, которую разводили специально по указанию князя Алексея Васильевича. Дальше простирался огромный луг. В невысокой траве, мелькал яркий темно-розовый клевер, стрекотали кузнечики, заслышав топот жеребца, вспархивали бабочки, разлетаясь врассыпную, кружили над головой, щекотали уши Арону. Подъехав к псарне, еще одному страстному увлечению отца, Никита остановился и прислушался. До слуха доносился раззадоривающий лай и скулеж нового приплода, которым совсем недавно ощенилась любимая гончая отца. И как бы не тянуло зайти внутрь, чтобы потискать пока еще кормящихся от матери щенов, молодой князь не спешился, а тронул Арона и поскакал рысью вдоль ограды.       Добравшись до вершины холма, он натянул удила и остановился. Вокруг простирались бескрайние просторы, пестревшие множеством соцветий, вдали темнел сосновый бор, лента речушки сверкала в лучах солнца, а где-то там далеко проходила граница имения. Шехонский отбросил вожжи и спешился, раскинув руки в стороны, он с восторженным криком повалился в густую траву, как того и желал, прикрыл глаза, наслаждаясь простором и ароматом луговых трав. Ветер трепал его светлые волосы и остужал разгоряченные щеки. Конь замер рядом, словно поддавшись моменту, которым проникся хозяин, и только подергивал хвостом, отгоняя растревоженную мошку.       - Что, милый друг, тебе столь же хорошо, как и мне? - спросил юноша, щурясь от яркого солнца, и, приподнявшись, обнял склоненную голову Арона. - Удивительное дело, - продолжал свой монолог он, - вот казалось бы, знакомо здесь все каждой травинкой с раннего детства, но порой воспринимается это все по-иному, потому как в эту самую минуту в душе есть счастие неуемное и сердце преисполнено радостью, - восторженно делился князь своими ощущениями с другом, трепля его по густой гриве. - Чудо, как хорошо, какой нынче день замечательный и Алекс наконец-то возвращается в Петербург, - улыбнулся Никита, задрав голову к небу. - Моя дорогая Александра, без которой, право, уже не мыслю и жизни своей, - на его слова жеребец лишь всхрапнул, потряс лобастой головой и потянулся губами к траве, Никита одобряюще погладил его и поднялся на ноги. - Не волнуйся, красавец мой, я непременно вернусь в усадьбу в ближайшие дни. И мы еще не раз с тобой вольно промчимся по сим просторам.       Кучер подал экипаж, как было приказано, в шесть вечера к центральному крыльцу усадьбы. И пока Парфен устраивал на запятках коляски саквояж, Никита уже спешил в оранжерею, чтобы срезать для Алекс столь обожаемые ею белые розы. В каменном строении с высокими окнами было нестерпимо влажно и жарко, а от сладких ароматов кружилась голова. Он прошел по узкому проходу мимо стеллажей, заставленных кашпо с редкими орхидеями, остановился у розовых кустов и на мгновение замер - рука не поднималась срезать этакую хрупкую и невинную красоту, лепестки которой завораживали переливались каплями росы. Но ради милой сердцу Александры, молодой князь готов был собрать в букет совершенно все розы оранжереи. Да и могло ли быть иначе?       Вернувшись к экипажу, он увидел матушку с сестрицей, что уже вышли из дома и дожидались на крыльце, рядом с ними топтался управляющий имением Семен Гаврилыч, а позади неотлучная от сестрицы мадам Ивет Вильре. Аглая крутилась тут же, давая последние наказы Парфену. На прощание Никита приобнял растроганную княгиню за плечи, нежно целуя ее в лоб.       - Ну, что вы, милая матушка, не стоит и тревожиться напрасно. Лиз с отцом завтра же прибудут в имение. Не успеете и заскучать, - улыбнулся Никита, стараясь успокоить родительницу.       - А ты, ангел мой? Разве не воротишься вместе с сестрой и отцом? - взяв сына под руку, спускаясь по ступенькам к ландо, озабочено поинтересовалась она. Следом шла Елизавета, которой едва удавалось держать себя в руках, скрывая от гувернантки возбуждение и восторг от предстоящей поездки.       - Матушка, мне бы хотелось провести несколько дней в Петербурге с Александрой, пока позволяет свободное от службы время, конечно, с вашего на то позволения, - учтиво пояснял свое предстоящее отсутствие молодой князь.       - Ну, конечно, как будет тебе угодно, ангел мой, - одобрительно ответила Татьяна Андреевна. - Только, будь добр, передай графине, что мы всегда рады, и непременно ждем ее в нашем доме с родителями. Думаю, они уважат нас и приедут погостить на пару дней в усадьбу.       - Помилуйте, матушка, - улыбнулся князь, - пусть граф с семьей хоть дух переведут с дальней-то дороги. Да и мало ли какие дела у графа Уварова в столице. Негоже настаивать на визите, но приглашение я непременно передам.       - Да, напомни, что наши двери всегда открыты для их семьи, - настоятельно продолжала княгиня. - Так же не забудь самые наилучшие пожелания графине. Надеюсь, пребывание на море улучшило ее самочувствие.       - Непременно, матушка, непременно передам, будьте спокойны, - уверил ее Никита, еще раз приобнял родительницу и подал руку сестрице, которую гувернантка в очередной раз поучала перед поездкой в Петербург.       Усадив Лиз на сиденье, он устроился рядом и, закрыв дверь ландо, крикнул дожидающемуся на козлах кучеру:       - Парфён, гони-ка, любезный, на Николаевский вокзал, да поторапливайся, не хотелось бы опоздать к приходу поезда.       - Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, поспеем в срок, - пробурчал тот, трогая экипаж с места.       Князь откинулся на спинку сиденья и, повернувшись, увидел, как матушка, благословляет их в дальнюю дорогу, осеняя крестным знамением. Она так и осталась стоять подле крыльца, покуда экипаж не скрылся за поворотом подъездной аллеи. ***       Первые солнечные лучи, пока еще слабые и бледные, пробивались из-за плотных тяжелых портьер, возвещая посетителям ресторана о том, что в Петербурге наступило утро новой недели. Словно встрепенувшись, из заведения на Большой Морской улице, по прошествии затянувшейся пьяной ночи, потянулись слегка подшофе посетители бильярдной Дюссо. Экипажи один за другим отъезжали от парадной, развозя по домам засидевшихся до рассвета игроков, как проигравшихся в пух и прах, так и тех, кто неожиданно стал владельцем, кто небольшого, а кто и крупного состояния... Дрова в камине карточного зала догорели, превратившись в горстку едва дымящего пепла, кто-то из халдеев пустил в окно немного свежего воздуха, что порывом потушил огарки свечей в канделябрах, охлаждая разгоряченные азартом головы, над которыми плыл густой сизый дым от сигар.       Матвей поднял уставшие глаза от карт, чтобы сделать глоток ледяного шампанского из очередного запотевшего бокала, и одарил выразительным взглядом своих оппонентов, единственных, кто еще оставался в заведении. По спине неприятно сползла капля пота, но ни один мускул не дрогнул на его лице, расписанная на листке «пуля» с набранными очками, тешила уверенностью, предрекая близкую победу. Казалось бы, вечер начался весьма удачно, он выиграл подряд три партии на бильярде в Русскую пирамиду, а потом, словно сглазил сам себя неуемной жаждой выигрыша, сливая игру за игрой. Определенно нельзя вечно держать фортуну за хвост, рано или поздно отвернется, ибо девка она капризная. Поэтому и сел он уже заполночь за карточный стол в попытке отыграться, тем более преферанс он уважал более других коммерческих игр.       Развалившись на соседнем стуле, дожидавшийся его Соболев, со скучающим видом потер слезившиеся от недосыпа и сигарного дыма глаза, и душераздирающе зевнул. В отличие от самого Матвея Григорьевича Ефимовского его закадычный друг особой страсти к преферансу не питал, предпочитая другие азартные игры, главной из которых был слабый пол.       - Пора бы заканчивать, граф. Добропорядочные горожане уж на службу спешат, а мы все небо коптим, - вновь широко зевая, лениво сказал он. - Да и барышень мы так и не осчастливили своим присутствием из-за вашего неуемного азарта, будь он неладен. Хотя, как мне помнится, второго дня вы обещались компанию мне составить в этом предприятии, - с недовольством сыпал упреки Соболев.       Матвей и сам понимал, что пора бы покинуть столь гостеприимную обитель азарта и отправиться, если не домой, то в ближайший ресторан, теперь уж на завтрак. Но граф взял прикуп, и было делом чести довести партию до конца, каким бы он ни был. Впрочем, карты, которые сейчас были у него на руках, сулили максимум набранных очков и надежду, что стоявшие на кону деньги на этот раз не найдут приюта в чужом кармане.       - Не канючьте, Соболев, вам не идет, - неторопливо ответил граф, не отрывая внимательного взгляда от карт. - Даю слово, в эту же пятницу, к вашему полному удовлетворению, я готов выполнить данное мною обещание и посетить все бордели столицы. А теперь, уважьте друга, дождитесь завершения игры, позвольте уж мне, наконец, отыграться, - с раздражением закончил Матвей, так и не взглянув на друга.       Фортуну, да и саму судьбу графа Матвея Григорьевича Ефимовского вряд ли можно было назвать удачливой. Да, он был невероятно азартен во многом... любил играть на деньги, а еще больше любил выигрывать, иной раз ставил на кон огромные суммы, которые, бывало, с завидным постоянством, словно песок сквозь пальцы, просачивались и уходили в руки более везучих игроков. К слову, проигрывать Матвей категорически не терпел, хотя с легкостью расставался с деньгами. Дело было вовсе не в деньгах, а в уязвленном самолюбии и горьком привкусе неудачи, который граф стремился тут же заменить привкусом сладкой победы. Поэтому каждый раз, балансируя, бился до конца, не переставая до последнего надеяться на свою удачу. Именно таким образом он когда-то лишился московского наследства, завещанного ему покойным отцом, в которое входило пароходное строительство на Каме и чайное дело. Несколько магазинов, торговавших индийскими и цейлонскими сортами чая, закупка которого производилась в Лондоне.       К слову, отец Матвея, покойный граф Ефимовский-старший, прослыл по натуре своей человеком довольно скупым и замкнутым, но весьма и весьма состоятельным. Женился он в довольно преклонном возрасте на дочери французского барона, мадмуазель Жюлиет де Шалон, которая была вдвое его моложе. Брак этот оказался хоть и крепким, но быстротечным, спустя год молодая графиня Ефимовская скончалась в долгих и мучительных родах, оставив графу наследника.       Григорий Матвеевич, оставшись вдовцом с сыном на руках, решил не занимать свое время ненужными хлопотами и постарался окружить отпрыска с младенчества заботой и любовью посредством чужих людей. Он нанял кормилицу и многочисленных нянек, но сам фактического участия в воспитании Матвея не принимал, считая это излишним баловством. А в скором времени старый граф, оставив коммерческие дела под присмотром своих приказчиков, и вовсе покинул Москву, перебравшись в Петербург, получив немалое наследство по смерти родного дядюшки, который по возрасту приходился ему чуть ли не ровесником. Сына же своего Ефимовский благополучно оставил на попечение своей родной сестры, являвшейся старой девой, оттого безмерно любившей мальчика, как собственного ребенка. Впоследствии лет Матвей получил прекрасное воспитание и образование, благо родитель в средствах на обучение не скупился, нанимая лучших гувернеров и учителей, возможно оттого, что в глубине души старый граф испытывал чувство вины. Потому как он вовсе не принимал должного участия в судьбе единственного сына. Возможно, по этой самой причине Ефимовский-старший и отправил в Москву проверенного временем и службой, своего преданного лакея Харитона, чтобы тот присматривал за подрастающим графом и докладывал ему о должном воспитании, которое получал наследник.       В возрасте двенадцати лет Матвей поступил в гимназию, где проучился шесть последующих лет. Бывало летом, тетка с разрешения отца и по настоянию французских родственников со стороны покойной матери, отправляла мальчика в сопровождении гувернера и лакея Харитона погостить к родным на запад Франции в Лорьян, что располагался на побережье Атлантического океана. Лишь по окончании гимназии, потворствуя воле отца, Матвей прибыл в Петербург, где по настоятельному требованию графа поступил в офицерскую кавалерийскую школу. Но стоит заметить, что и тогда общение отца с сыном было нечастым. Молодой граф проживал в Аракчеевских казармах на Шпалерной улице и даже в увольнительные часы не стремился навестить родителя, проводя все свое свободное время в увеселительных заведениях или же оставался в учебном кавалерийском эскадроне, играя в карты со своими однокашниками. Именно в то бесшабашное время, увлекшись бегами, он познакомился на Семеновском ипподроме с сыном крупного купца-промышленника, Арсением Николаевичем Соболевым, с которым они, будучи ровесниками, стали близкими друзьями на долгие годы. Молодые и беззаботные юноши проводили время праздно и весело, швыряя деньгами своих отцов в ресторанах, бильярдных, на ипподроме и азартных домах. И куда же было без флирта с прехорошенькими барышнями? Возможно, поэтому в свете о графе и его друге ходили столь нелестные и порочащие их слухи.       Ефимовский-младший окончил офицерскую школу в звании обер-офицера царской армии, но послужить своему отечеству в должной мере молодому графу случая все же не представилось, после продолжительной болезни почил в бозе его батюшка, граф Григорий Матвеевич Ефимовский, оставив единственному сыну в наследство огромное состояние как в Москве, так и в столице. Оттого Матвею, как бы того не хотелось, пришлось распрощаться с блестящей офицерской карьерой и принять дела родителя. К числу московской доли наследства прилагалась многочисленная собственность в Петербурге: сахарозаводческие предприятия и обширные земельные владения, торговые и доходные дома. В одном из таких домов на Литейном проспекте и проживал теперь Ефимовский-младший, где расположился вскоре после смерти отца, восемь лет тому назад, из которых последние два года он провел в родовом имении во Франции и в путешествии по Европе.       Квартира в двадцать с лишним комнат являла собой поистине роскошное пристанище для бунтарской души Матвея, в которое были вхожи только избранные, ибо он не особо жаловал людей, к тому же чужих. Проверенные и верные служащие: горничная Ульяна и кухарка Дарья, приходившиеся племянницами лакею Харитону, который верой и правдой вот уже семнадцать лет неусыпно служил, присматривал за графом, и любил его искренней отеческой любовью.       Швейцар учтиво закрыл дверь за вышедшими последними из бильярдной Дюссо посетителями. Ефимовский, оказавшись на улице, довольно улыбнулся и сощурился от яркого солнца, что вставало над городом в этот ранний час. После прокуренного помещения, легкие буквально распирало от свежего, напитанного прохладой воздуха, который будоражил залитый еще совсем недавно шампанским голод и раззадоривал недюжинный аппетит.       - И стоило из-за трехсот рублей тратить столько драгоценного времени, дышать дымом от сигар и мучиться без сна столько часов кряду? Ей-богу, лучше бы поехали к барышням, - зевая, возмутился топтавшийся рядом Соболев.       Молодые люди ожидали, экипажи, но в отличие от друга, Матвей, несмотря на бессонную ночь, был полон сил и энергии. Выигрыш приятно ласкал самолюбие и грел душу, настраивая на добродушный лад.       - Да будет уже бурчать тебе, Соболев, ничего-то ты не понимаешь в этом деле. Игрок, взявший прикуп, не может сдаться без битвы и должен играть завистованную игру до конца. А азарт, азарт-то какой, а? Аж кровь бурлит, - засмеялся граф, хлопнув уставшего друга по плечу. - Главное же, не тактика, не стратегия, не воля. Главное, психология, - поучая приятеля, вещал Матвей. - Нужно только понять, как играют партнеры, и успех обеспечен.       - В вас, граф, как я погляжу выработалась дурная привычка сутки напролет проводить без сна в европейских игорных домах, - устало парировал Соболев. - А я, признаться, отвык за время вашего отсутствия коротать ночи за карточными столами. Моей душе ближе шелковые простыни элитного борделя, - мечтально закатив глаза, вздохнул он.       - К телу, Арсений, к телу ближе, а твоя душа тут отнюдь ни при чем, - задорно рассмеялся граф. - Послушай, Соболев, а не прогуляться ли нам в ресторан Бореля, он же тут неподалеку, коль память мне не изменяет? - предложил Матвей, подначивая друга. - Насколько я помню, там раньше подавали отменную осетрину в шампанском.       - Помилуйте, Ефимовский, я с ног валюсь, - снова зевнул прикрывая рот ладошкой, пробормотал Арсений. - Предлагаю разъехаться по домам, а в два пополудни уже можно и отобедать в «Талоне», ну или скажем, в «Медведе». Это как будет вам угодно, граф.       - Знаешь, Арсений Николаевич, я бы с превеликим удовольствием отобедал и полюбовался на отреставрированный после пожара «Пассажъ».       - О, граф, да вы не изменяете своим изысканным вкусам, - ощерился Соболев. - Никак соскучились по фирменному Тюрбо под голландским соусом? - иронизируя, спросил он. - Что ж, и я не прочь его отведать. Значит, в два пополудни и наведаемся в «Пассажъ», - перед тем как проститься, обозначил Соболев.       Матвей проводил глазами отъезжающую коляску друга и запрыгнул в подоспевший к нему экипаж. Извозчик, не щадя, гнал лошадей мимо Казанского собора и Гостиного двора, прямиком к набережной Фонтанки. Граф смотрел на проплывающие мимо него площади, улицы, слышал гулкий цокот копыт по мостовой, пока еще безлюдного в ранний час города, который за долгие годы стал родным. Ефимовский в глубине души осознавал, что именно здесь, в России, его истинный дом и ему приятно было вернуться в Петербург. После всех странствий по Европе, длинною в два года, он находился теперь там, куда так рвалось сердце. Он невыносимо скучал по этим мостовым, каналам, мостам, наконец, по русской, такой родной речи, и, конечно, по дуралею Соболеву.       Он не заметил, как экипаж остановился у парадной его дома, глубоко погрузившись в приятные мысли. Расплатившись с извозчиком, граф вбежал по лестнице на третий этаж и дернул шнурок звонка. Дверь открылась поспешно, словно только его и ждали, хотя так на самом деле и сталось... на пороге возник взволнованный Харитон.       - Ну, наконец-то, барин, где вас нелегкая опять всю-то ноченьку носила? - заворчал лакей, впуская графа в квартиру. - Заждались уж. Что ж вы не спамши-то опять, ваше сиятельство? Сколько раз уж говорено, девки да карты сгубят вас, помяните мое слово, как есть сгубят, - не унимался старик. - Уж поберегли бы вы себя, Матвей Григорьевич.       - Да полноте тебе, Харитон, браниться, - с искренней улыбкой, ответил граф, снимая шляпу и перчатки.       - Помилуйте, барин, да разве ж я бранюсь? Господь с вами, сердце ведь за вас болит, - причитал Харитон, следуя за Ефимовским по квартире.       - Ну, ладно-ладно, благодетель ты мой, знаю, что волнуешься, ну прости. Видишь, жив-здоров и с выигрышем в кармане, - хлопнув себя по груди, довольно похвастался он. - Приготовь-ка мне лучше ванну, а после Дарье вели подать квасу и холодной телятины.       Харитон лишь тяжко вздохнул, оставил графа раздеваться и отправился, прихрамывая и все еще бубня себе под нос, в сторону в ванной.       - Опять поди всю ночь не емши. Что та телятина? Щей бы горяченьких вам отведать, барин, да с разварочки, эх...       - Довольно будет и телятины, - крикнул Матвей из комнаты, вслед уходящему лакею. - Обедать поеду в «Пассажъ» с Соболевым.       После горячей ванны и легкого перекуса в столовой, Матвей прошел в спальню, где горничная предупредительно готовя ее к утреннему сну барина, на окнах торопливо задвигала тяжелые лиловые шторы.       - Не надо, Ульяна, оставь. Пусть солнце прогревает комнату. Ступай, - он скинул халат, как только за ней закрылась дверь, и, зевнув, тут же залез под мягкое пуховое одеяло.       Уже засыпая, он услышал, как дверь тихонечко отворилась и, чуть прихрамывая на правую ногу, в спальню вошел Харитон. Постоял над ним с минуту, апосля подоткнул одеяло, чтобы не поддувало с края, перекрестил спящего барина, как делал это на протяжении многих лет, и тихо вышел. ***       Экипаж ехал по Невскому проспекту, утопающему в послеполуденном солнечном свете, который отражаясь в чистых окнах домов и витринах магазинов, играя бликами, заставлял барышень прятаться под кружевными зонтиками и шляпками. Никита Алексеевич велел кучеру остановиться неподалеку кондитерской швейцарца Лареда, чтобы они с Алекс и Лиз смогли неспешно прогуляться и насладиться небывало теплой и ясной в эту пору для хмурого Петербурга погодой. Он по очереди подал руку барышням, помогая спуститься с подножки коляски.       - Куда желаете отправиться, дорогие мои? - бодро поинтересовался он.       - Пожалуй, можно пойти в «Пассажъ», - восторженно предложила Елизавета и, склонившись к Алекс, доверительно добавила: - Я читала в рекламном разделе одной из газет, что в магазин «Фридлендеръ» поступили английские шелковые чулочки.       Молодой князь сделал вид, что не расслышал, о чем сестрица поведала по секрету его невесте, лишь только переглянулся с улыбающейся ему Алекс.       - Ну что же, решено в «Пассажъ», - поддержал он, предлагая Александре свою руку.       - А после можно посетить обувной магазин Генриха Вейса, я бы хотела примерить пару туфель для предстоящего бала, - не унималась Лиз, шествуя рядом и с любопытством рассматривая витрины магазинов. - Алекс, милая скажи, выбрала ли ты уже платье для предстоящего бала? Какого цвета оно будет? - не унималась княжна.       - Лиз, - осадил сестрицу молодой князь, - не кажется ли тебе, что ты излишне любопытна?       Елизавета тут же замолчала и отвернулась, обиженно надув губки, но разглядывать с любопытством витрины от этого не перестала.       - Ну, что ты, дорогая Лиза, не обижайся на брата, а вы, князь, не будьте, пожалуйста, столь строги к своей сестре, - высказалась Александра и в утешение приобняла Елизавету за плечи. - Я заказала платье в модном доме господина Бризака. И была уже на двух примерках, еще до отъезда в Ливадию. Пятого дня я поеду в модный дом забирать готовое платье, - ответила она, при этом нежно сжимая руку Никиты затянутыми в кружевные перчатки пальцами, давая ему тем самым понять, что все хорошо и беспокоиться за несдержанное поведение юной сестрицы вовсе не стоит.       - Наверное, оно очень красивое, - задумчиво произнесла Лиз, уже позабыв недавние порицания брата. - А мое цвета шампань, из крученого шелка и кружев, - вновь с улыбкой затараторила юная княжна. - Осталось только подобрать к нему туфельки, перчатки и маленькую сумочку в тон.       За разговорами они подошли к зданию «Пассажа», не преминули тотчас направиться к парадной. Швейцар учтиво открыл массивную дверь, впуская их в сверкающую в свете множества ламп под стеклянной крышей галерею. Никита неспешно следовал за своими барышнями по широкому проходу, наполненному людьми, с интересом поглядывая на витрины известных на всю столицу марок, предлагающих различные товары, привезенные из Европы и Ближнего востока, стараясь не отставать, но и не втягиваться в личные разговоры сопровождаемых им барышень. И пока Александра и Елизавета находились, как ему показалось, целую вечность, в дамском отделе, выбирая себе кружевные перчатки, шелковые ленты, булавки и броши, он рассматривал последние модели граммофонов, выставленных в витрине музыкального магазина напротив. После они направились в магазин подарков «Якобсонъ», куда князь решил заглянуть, в желании купить в качестве небольших сувениров красивую шкатулку для своей невесты и тетрадь для записей из тиснёной кожи, перевязанную атласной лентой, для сестрицы.       Они все вместе заглянули в лавку восточных сладостей, чтобы выбрать гостинцы для своих домашних, прежде договорившись, что позже непременно отправятся отобедать в ресторан «Пассажа». ***       Кучер гнал экипаж по Невскому во весь опор, подзадоривая окриками двойку гнедых. Ефимовский, поглядывая на часы, поторапливал, обещая двойную плату. Он не любил не только проигрывать, но и опаздывать, потому как презирал непунктуальность всеми фибрами души своей, и всегда старался являться точно в назначенное время. Коляска остановилась у парадных дверей «Пассажа» за пять минут до двух пополудни. Матвей торопливо вошел в ресторан под приветствие метрдотеля, который уведомил, что его уже ожидают, и любезно проводил графа до столика, рядом с которым стоял долговязый официант в черном фраке с белой манишкой и кипенно-белых перчатках. Он смотрел в одну точку, застыв изваянием, в ожидании, когда господа соизволят сделать заказ. Соболев, прибывший в заведение немногим раньше, со скучающим видом просматривал поданное ему меню. Было заметно, что прошедшая бессонная ночь отразилась на его лице. Тогда как отпечаток той же ночи с лица графа испарился без следа, явив его в бодром расположении духа, словно он проспал с самого заката до рассвета сном праведника. Впрочем, Ефимовский в этом отношении мог дать фору любому. Ему всегда хватало нескольких часов, чтобы снова почувствовать себя свежим и отдохнувшим, и это сейчас отражалось во всем его внешнем облике, начиная от свежего вида безупречно сидящего сюртука, заканчивая сапфировой булавкой для галстука.       - Заказывайте всё что душе угодно, Соболев. Гуляем! - делая широкий жест, с усмешкой заявил Ефимовский, присаживаясь за столик.       - А вы себе не изменяете, Матвей Григорьевич, - хохотнул Арсений, предчувствуя веселый обед с дальнейшим продолжением.       - Ну-с, с чего начнем-с? - вопросительно, не без иронии спросил граф, посмотрев на друга и развернув салфетку, положил ее себе на колени.       - Я бы, пожалуй, начал со знаменитого и так нами любимого отварного Тюрбо под голландским соусом.       - Полностью с тобой согласен, Соболев, - и обратившись к ожидавшему рядом со столиком официанту, добавил: - Любезный, будьте добры, два отварных Тюрбо, также двойной консоме из перепелки. Ну, и, пожалуй, филе соте с шампиньонами. Вы не против, Арсений Николаевич? - все с той же долей иронии поинтересовался Матвей.       - О, отнюдь, вовсе нет. Напротив, полностью доверяю вашему безупречному вкусу, граф.       - Вот и прекрасно. А из напитков, - Ефимовский пробежался глазами по раскрытому меню, - пожалуй, водочки грамм шестьсот и морсу клюквенного, - закрыв меню, закончил он.       - И, голубчик, еще добавьте к этому на закуску грибы соленые, лососевую икру и стерлядь. Ну, пожалуй, пока и всё, - довершил заказ Соболев и, отложив свое меню, довольно откинулся на спинку высокого стула.       - Будет исполнено в точности, господа, - сдержанно ответил официант и, почтительно кивнув, мгновенно удалился.       - А мне определенно нравится новое убранство ресторана. Да и «Пассажа» в целом. Хочу вам заметить, совершенно не отстает Россия-матушка от европейских стран, а напротив, преуспевает, - поделился своими наблюдениями граф.       - Не могу не согласиться с тобой, Матвей Григорьевич. А видел бы ты как преобразился концертный зал «Пассажа», какой шик. Кстати, его не так давно арендовала для своей труппы небезызвестная Вера Фёдоровна Комиссаржевская, и хочу тебе заметить, за немалую сумму в 48 тысяч рублей, - поделился новостью Арсений.       - Да уж, деньги немалые. А что Вера Федоровна, неужто покинула императорскую сцену и более не играет в Александрийском театре?       - Да полно вам, граф, - рассмеялся Соболев. - Пришла пора более молодых актрис, и я уверяю, там есть, на что посмотреть. Думаю, на днях мы непременно навестим этих милых обворожительных прелестниц...       Соболев резко замолк, как только у столика появился официант с принесенным заказом. Он расторопно расставил на столе блюда и удалился.       - Ммм, милостивый государь, - вскинулся Арсений, хитрой щурясь, - какой же я великий растяпа. Совсем забыл, ведь у меня кое-что имеется для вас, - он полез во внутренний карман сюртука и достал продолговатый конверт кремового цвета с вензелями и именной печатью, спешно протянул его графу.       - Что это? - Ефимовский отложил приборы и, взяв конверт, покрутил его не без любопытства.       - На днях состоится бал у госпожи Белозеровой, - вновь лукаво улыбаясь, начал Соболев, - открытие сезона, так сказать. Своё приглашение я получил еще с месяц назад. А это приглашение лично для тебя. Его, конечно, можно назвать от части запоздалым, ведь бал состоится уже через несколько дней, но и вы, граф, вернулись в Петербург не раннее как три дня. Поэтому графиня Белозерова, зная, что мы с приходимся друзьями, решила передать приглашение не через посыльного, а через меня лично, - пояснил Арсений и продолжил наслаждаться вкуснейшим блюдом.       Матвей нехотя вскрыл конверт, прочитал без всякого интереса приглашение и бросил его на край стола.       - Соболев, - с недовольным видом произнес он, - тебе ли не знать, как я отношусь к подобного рода собраниям, званым ужинам, балам и наигранно невинному флирту в процессе мазурки с такими же невинными барышнями, - отрезал граф, приступив к трапезе.       - Ефимовский, не будь ты занудой, ей Богу, там же соберутся самые сливки общества. И присутствие твое вовсе не ради маменькиных дочек, мазурки и полонеза, впрочем, это тоже прелестно, а только лишь ради учтивости, так сказать. Не забывай, там будут люди, с которыми ты ведешь коммерческие дела и не только это. Надо же выходить в свет хоть изредка, к тому же, тебя довольно долго не было в России, - настоятельно увещевал Арсений.       - Ладно, почти уговорил. Я подумаю, хотя как по мне, я это время с удовольствием провёл бы за карточным столом, не отвлекаясь на вальсы и разного рода любезности.       - Ни капли не сомневаюсь, - снова рассмеялся Соболев.       Казалось, ресторан приходит в движение от постоянно снующих между столиками официантов и прибывающих в обеденное время посетителей. Зал начал наполняться ароматом дорогих французских духов и шелестом дамских платьев. Краем глаза граф заметил, как к соседнему столику в сопровождении всё того же расторопного усатого метрдотеля прошествовали две барышни и молодой человек. К ним тут же услужливо кинулся один из официантов...       Соболев, выпив очередную рюмку и закусив ее несколькими ложками красной икры, многозначительно кивнул в сторону новых посетителей, расположившихся за соседним столиком.       Вытерев салфеткой рот, он чуть склонился к Ефимовскому и произнес тихим заговорщицким тоном:       - Обрати внимание на шатенку в розовом платье за столиком слева. Милейшее, хочу обозначить тебе, создание - графиня Уварова, единственная дочь графа Павла Константиновича. Не правда ли, хороша?       Ефимовский взглядом упрекнул друга за идиотскую привычку откровенно разглядывать дам в общественных местах. Но все-таки повернул вполоборота голову, глядя в указанном Соболевым направлении. Барышня действительно была хороша и свежа, словно розовый бутон. Она что-то неспешно обсуждала с совсем юной, нежной внешности девушкой, сидевшей рядом. Взгляд графа машинально устремился к молодому человеку, который занял место между двух столь очаровательных особ...       Неожиданно Матвей почувствовал, как кровь резко прилила к его лицу, а по телу пробежали мурашки. Он сконфузился и потянулся к бокалу с холодным морсом.       - Да, что это с тобой, Матвей Григорьевич? - хохотнул Соболев, разливая в рюмки водку. - Неужто графиня Уварова так тебя очаровала? Чему ты так смутился, не пойму? Боже правый, впервые вижу тебя таким за долгие годы нашего знакомства. Ну, признайся, Ефимовский, неужто настолько покорила тебя графиня своей красотой? - не прекращал засыпать графа своими язвительными вопросами Соболев.       Матвей сделал вид, что совершенно не слышит друга. Он выпил залпом рюмку и приступил к принесенному официантом консоме.       - Ну, не молодая же княжна в самом деле тебе приглянулась? - не унимался повеселевший и слегка разнузданный от выпитого Арсений. - Она слишком юна, ну, помилуйте, граф, право слово, - не унимался он.       - Соболев, сейчас же прекрати, - сквозь зубы раздраженно процедил граф. - Вы привлекаете к нам недолжно излишнее внимание своими неуместными в данном случае эмоциями и жестами.       - Да ладно тебе, Матвей. Я как есть шучу. Или ты совсем шутки разучился понимать? Впрямь ты таки одичал в этой своей Европе, - не унимая своего куража, продолжал Соболев, даже не помышляя обижаться на недовольства своего друга. ***       Настроение у молодого князя было поистине превосходным. Он радовался прекрасному дню, но еще больше - прогулке и обеду в обществе прекрасной Александры. Как же долго он этого ждал в немилосердные часы вынужденной разлуки, покуда невеста его пребывала в Ливадии, но теперь по истине наслаждался каждой минутой, проведенной вместе. Они под руку вошли в ресторан, где их радушно встретил метрдотель и проводил к свободному по центру зала столику. Никита не бывал здесь после пожара и ему нравилось то, что он видел вокруг себя - дорого, но не вычурно. Тяжелые позолоченные люстры, свисающие с потолка, украшенного лепниной, зеркала во всю стену, кадки с высоченными пальмами по углам, свежие цветы в вазах на белоснежных скатертях столов, небольшая сцена в конце зала для оркестра, откуда раздавалась знакомая ненавязчивая мелодия скрипки.       - Сейчас отобедаем и можно пойти прогуляться в парк. Как ты думаешь, Ники? - умоляюще глядя на брата, вопрошала Лиз, когда они разместились за столиком.       - Пожалуй, что и можно. Если, конечно, наша милейшая Александра Павловна не будет против, - обратился к невесте Шехонский, взирая с нежностью.       - О, с превеликим удовольствием. К тому же и погода вполне располагает, - мило улыбнулась Алекс.       У столика, отвлекая их от беседы, появился вышколенный официант с заказанными блюдами и принялся отточенными движениями расставлять наполненные тарелки. Елизавета тотчас же потянулась к принесенному ей ананасовому крюшону, который изготовили по просьбе князя без добавления вина, она выпила почти весь бокал, утоляя жажду, после приступив к салату с трюфелем из печени цыпленка под облепиховым соусом.       - Лиз, что за манера перебивать аппетит сладким? - пожурил сестру князь.       - Ничего подобного. От сладкого мой аппетит вовсе не страдает, глупости всё это, - довольно ответила она.       - Правда же, Алекс? - наиграно нахмурилась княжна. - Отчего Никита постоянно поучает меня? - повернулась она к подруге, ища поддержки.       - Что ты, милая. Это нисколько не поучения. Ники заботится о тебе, - пыталась успокоить ее графиня, стараясь при этом не принимать ни одну из сторон в противостоянии сестры и брата.       - Видите двух господ за тем столиком? - неожиданно прошептала Лиз, немного наклонившись вперед и прикрыв рот ладошкой. - Ну, господина Соболева вы, наверняка, знаете. А вот рядом с ним, граф Ефимовский. Говорят, он страстный игрок, ходят слухи, будто он проиграл целое состояние, - продолжала шептать княжна. - А еще граф ужасный волокита и дамский угодник. Одним словом, определенно опасный человек, но говорят, невероятно богатый. Оттого и вхож во все приличные дома, даже несмотря на весьма дурную славу. Последнее время он проживал во Франции, там у него имеется поместье и...       - Елизавета, немедленно прекрати эти разговоры, - строго одернул сестрицу Никита. - Сядь ровно, как должно, и ешь молча. О твоих дурных манерах мы поговорим дома. И вообще ты меня удивляешь, откуда тебе всё это известно, по мне так это всего лишь сплетни и не более? - прошептал князь, бросая строгий взгляд.       Елизавета обижено насупилась, но всё же поспешила оправдать себя.       - И вовсе это не сплетни. Вчерашним вечером мы с мама ́и мадам Ивет посетили салон причёсок Генри Делькора на Большой Морской улице. И вот мы сидели в ожидании нашего часа в фойе за чайным столиком и пили чай. Через витражное стекло мы увидели, как этот сударь в компании господина Соболева совершают вечерний променад. Когда же господа проходили мимо салона, графиня Вельгорская поведала мама ́ по большому секрету некие подробности о графе Ефимовском, а я услышала и не более того, - Лиз отложила приборы и, достав кружевной носовой платочек, сделала вид, что утирает слезы от очередного, незаслуженного укора брата.       Александра тут же принялась вновь утешать Елизавету.       - Довольно, Лиз, не стоит так огорчаться, - вздохнул Никита. - Извини, что повысил тон и был излишне строг с тобой, - примирительно вещал он. - Но право, неприлично пересказывать дурные слухи о человеке, которого ты совершенно не знаешь, - князь повернулся в сторону соседнего столика и окинул внимательным взглядом того, о котором только что шла речь.       Первое, что бросилось Шехонскому в глаза - это безупречная манера незнакомца держаться в обществе, его прямая спина и великолепная стать. Можно было с уверенностью сказать, что господин, возраст которого доходил едва ли к тридцати годам, несомненно благородного происхождения. Отменно сидящая одежда, пошитая наверняка у лучших портных, подчеркивала подтянутую фигуру и выдавала с головой немалое состояние, которым, безусловно, владел этот человек. Несомненно он был красив, и молодой князь не мог этого не отметить. Копна темных волос, прямой тонкий нос, плавный изгиб бровей и глаза... Он не смог рассмотреть цвета, но с точностью уловил момент, когда граф, повернув голову в его сторону, пронзил ответным взглядом. Никита тут же отвернулся, коря себя за излишнее любопытство, и продолжил трапезу, делая вид, что невероятно увлечен поглощением греческого ростбифа.       «Вот черт, - корил себя Никита, - этот господин верно увидел, что я рассматриваю его. Надо же, как неудобно получилось и как неприлично это, - размышлял он, разделывая ножом свой ростбиф на мелкие кусочки. - Но какая все-таки однако интересная и загадочная личность этот граф. Игрок, проигравший целое состояние надо же... Рисковый человек, определенно». Никогда еще в своей жизни молодой князь не встречал личностей с подобной репутацией. «А с виду весьма достойный и приличный господин. Может, и зря про него судачат такие непристойности. Кто знает?» ***       Граф почувствовал на себе взгляд и, повернув голову, буквально столкнулся глазами с тем самым красивым юношей, который успел его так взволновать. И от этого короткого и столь волнительного взгляда все буквально задрожало внутри. Матвей заметил, что тот, пойманный с поличным, тут же смутился, покраснел и отвернулся, смиренно продолжив свою трапезу.       - Соболев, - не преминул поинтересоваться Ефимовский, обращаясь к другу, - а известно ли тебе в чьем обществе обедает Александра Павловна?       - О, я смотрю, граф, все же именно молодая графиня заинтересовала вас, не так ли? - довольно усмехнулся захмелевший Соболев, найдя подтверждение своим догадкам.       - Право оставь, Соболев, - с раздражением высказался Матвей. - Будь добр, ответь на вопрос и довольно.       - Ааа, это сын князя Алексея Васильевича Шехонского и княжна Елизавета, его младшая сестрица. Неужто не признал князя Шехонского-младшего? - равнодушно спросил он, прикуривая сигару.       - Да откуда же? Я его видел в последний раз, когда он был еще совсем ребенком. Лет восемь назад, а может и больше, и всего лишь однажды на Рождественской службе в Казанском соборе, да после, на Пасху. Надо же как вырос, красивый юноша, - задумчиво произнёс граф, барабаня пальцами по столу.       - Между прочим, графиня с семейством тоже приглашена на бал к Белозеровой, - вставил ухмыльнувшись Арсений, хитро приподняв бровь.       - Значит, и князь там будет, - чуть слышно сказал Ефимовский, скорее как утверждение, чем как вопрос.       - Ну, разумеется будет. Князь и графиня обручены уж несколько месяцев как. Так что вся твоя симпатия к барышне Уваровой, увы, останется безответной, - щелкнул языком Соболев и сделал какой-то непонятный и вычурный жест рукой куда-то в сторону.       - Дуралей ты, Соболев, как есть дуралей - рассмеялся граф и, забрав со стола приглашение на бал, аккуратно убрал его во внутренний карман сюртука. - Скажи-ка мне лучше, а что князь Алексей Васильевич всё также устраивает сезонные охоты у себя в имении?       - Соколиные охоты у него более не в чести, - вновь разливая горькую по рюмкам, вещал Арсений, - а вот с борзыми на лошадях, слышал, бывают, да. Хотя и нечасто, насколько мне известно. С недавнего времени Алексей Васильевич входит в число учредителей Государственного Императорского банка, активно занимается меценатством и по-прежнему служит в Сенате.       - Видимо, от этого времени для частых охот и не имеет.       - Изъявляешь желание поохотиться? - удивился Арсений, прекрасно зная, что прежде друг к подобной страсти был равнодушен.       - Всё может быть, Соболев, все может быть... - пробубнил отстраненно Матвей, размышляя о чем-то своем.       Он видел, что посетители соседнего столика, закончив трапезу, поднялись и направились к выходу. Граф проводил их задумчиво печальным взглядом, отмечая прекрасную фигуру юноши, он был не в силах оторвать глаз, покуда тот не скрылся за ресторанной дверью...       - Неприлично так смотреть на чужую невесту, Матвей Григорьевич, - в шутку одернул его дюже болтливый и хмельной друг. - А что, граф, давайте закажем свежих омаров под соусом провансаль и еще грамм триста водочки? - постукивая вилкой по пустой рюмке, вопрошал изрядно выпивший Соболев.       - Думаю, нам достаточно, Арсений Николаевич, во всяком случае пока. У меня ещё дела имеются, надо заехать на предприятия и получить отчеты от приказчиков. Да и не мешало бы посетить магазин господина Бризака, оформить срочный заказ на новый костюм для предстоящего бала, - широко улыбаясь сказал он. - А вечером, скажем, часов в восемь, можно и отужинать в ресторане Бореля, как тебе такое предложение?       Соболев не мог не заметить, что настроение у Матвея явно улучшилось и догадывался, что на это повлияло, но предпочел больше не испытывать терпение друга.       - Я рад, твоему верному решению относительно предстоящего бала, только ты не забудь о согласии своем оповестить графиню Белозерову. А вечером, пожалуй, отужинаем, и непременно у Бореля, - довольно ощерился Арсений.       - Соболев, скажи, а что в ресторане Бореля, шампанское как прежде называют «таможенным квасом» и поят им слуг и лошадей? - смеясь, поинтересовался Ефимовский, вынимая из бумажника купюры, чтобы расплатиться по счету.       - Не без этого, ваше сиятельство, - кивнул Соболев, поднимаясь из-за стола на нетвердых ногах. - Щедрость души русской, граф, неисчерпаема. Человек быстрее от веры откажется, чем от привычки, - изрек Арсений, одевая на ходу свою шляпу. ***       Вечером того же дня, как было договорено, отужинав в обществе Соболева, граф отказался от его заманчивого предложения продолжить приятный вечер игрой в вист в одном из столичных заведений. Сославшись на невыносимую усталость, Матвей распрощался с другом у дверей ресторана Бореля и, взяв экипаж, отправился к себе на Литейный. То ли от прохлады - предшественницы неотвратимо надвигающейся осени, поднимающейся с рябой поверхности Невы, то ли от опустевших к этому часу улиц Петербурга, но в душе возникло щемящее чувство, которому он не мог сейчас дать объяснения. Граф смотрел на верхушки деревьев, серебрившиеся в свете бледной Луны, но видел перед собой образ молодого князя, а может, он по собственной воле не отпускал его из своей головы, прокручивая перед глазами каждую секунду мимолетной, но такой запоминающейся и значимой встречи, всколыхнувшей в памяти былое желание. То самое, которое он старался забыть и никогда не вспоминать, однажды и навсегда вычеркнув из своей жизни...       Да, была у графа Ефимовского одна постыдная, как он считал, тайна, тайна, о которой не знала ни одна живая душа...       Произошло это двенадцать лет назад, теперь уж казалось, что те события случились совсем в другой жизни, а быть может, и вовсе не с ним. В то время, когда Матвею было семнадцать лет от роду, уже по устоявшейся традиции, в сопровождении гувернера и верного лакея Харитона, на летние каникулы его отправили во Францию, в маленький городок Лорьян к бабушке баронессе Кларис де Шалон. После смерти единственной дочери и горячо любимого мужа, барона де Шалон, старая баронесса нашла утешение в единственном подрастающем внуке.       Он - это всё, что у нее осталось на закате жизни, наполненной как большим счастьем, так и многими потерями. Мадам Кларис души не чаяла во мальчике, всячески лелея и балуя, несмотря на строгие предписания его отца. Отрок в свою очередь, с присущим всем молодым людям пылом, наслаждался долгожданным отдыхом и большую часть времени проводил на пляже, который раскинулся совсем неподалеку от их особняка. Но тихие вечера всегда коротал в обществе своей бабушки, читая вслух ее любимые романы, или же они просто вели задушевные беседы, наполненные воспоминаниями о прошлом.       То лето выдалось невероятно жарким. Матвей по нескольку раз на дню убегал плавать в океане, настолько невыносимо было находиться в доме, окна которого всегда плотно закрывались, дабы зной полуденного солнца не проникал внутрь. Компанию в прогулках ему составлял неотлучный Харитон, который не отставал от молодого графа ни на шаг; вместе они спускались по крутой лестнице на пляж, уходивший в обе стороны широкой полосой, где Матвей с криками восторга смело бросался в теплые воды Атлантики, а Харитон с причитаниями, чтобы молодой барин себя поберег, оставался ждать с полотенцем на берегу. В один из вечеров, когда на побережье пришла желанная прохлада, юноша по воле случая познакомился с Лорентом Эрсаном.       Стоя с мольбертом у кромки океана, художник привлек к себе внимание тем, что органично вписывался в морской пейзаж, как будто бы сам был его неотъемлемой частью. Матвей остановился рядом, с неподдельным любопытством наблюдая, как чужие руки творят на холсте настоящее чудо. Заметив интерес к своей работе, молодой человек отложил палитру и кисти, без лишних любезностей, сам завел разговор о живописи, представившись вольным художником. Лорент виделся молодому графу совершенно поразительным и необычайным человеком, с первой минуты захватившим в плен его юный ум. Художник не скрывал своего отношения к миру вокруг, был он довольно своенравен, отрицал правила и устои общества, без всякой скромности признавая себя настоящим анархистом. Художник, не стесняясь, вещал, что живет, как того лишь сам того желает, имея свои личные принципы и жизненные правила, не следуя при этом общепринятым нормам и канонам.       Матвей слушал увлекательные истории неизвестной ранее ему философии, открыв от изумления рот. Лорент определенно точно считал, что человек не должен прозябать, проживая на одном месте, оттого, что жизнь обязана протекать в движении и переменах, стремлении и в порывах к неизведанным тайнам, ведь эта самая жизнь дается лишь однажды и не навсегда. Он уверял, что человек рожден для путешествий, любви, познания мира и никогда не должен останавливаться на достигнутом. Юному графу художник казался неземным существом - идолом - каких он никогда прежде не встречал на своем жизненном пути. На вид французу едва было за двадцать и, помимо невероятных вольных взглядов, он был изумительно красив. Высок и строен, с непокорной копной черных вьющихся волос, смуглой кожей и глубокими карими глазами. Неизменно одетый в белые бриджи и белую льняную рубашку нараспашку, оттенявшую его ровный красивый загар.       Этот странный, ни на кого не похожий молодой человек являлся для него абсолютной загадкой. Лорент никогда и ничего не рассказывал о своей личной жизни: кто он и откуда прибыл, сколько ему лет и есть ли у него титул. Хотя на тот момент Матвея это вовсе не волновало, настолько он был поглощен французом. Ему было интересно проводить с ним время, как никогда и ни с кем прежде, оттого молодой граф ощущал себя бесконечно счастливым рядом с ним. Почти все дни напролет они проводили вместе, расставаясь лишь поздним вечером, когда небосвод над притихшим океаном усыпали мириады ярких звезд. А засыпая в своей постели, Матвей думал только об одном, чтобы скорее наступило утро и снова дало ему возможность увидеть своего удивительно художника.       Много позже, но тем же летом, когда между ними зародилась крепкая дружба, Лорент стал частым гостем в имении де Шалон. Баронесса была несказанно рада, что у внука вдали от родины наконец-то появился добрый и благодушный друг. И в какой-то момент, по настоянию самого графа, который убедив своих домашних, что он в полной безопасности и совершенно не стоит на этот счет переживать, уговорил Харитона отпускать его на пляж одного, полностью доверяя французу-художнику. Лорент был недурно воспитан и образован, но на вопросы, касающиеся его лично, всегда отвечал витиевато и уклончиво, каждый раз лихо переводя разговор в другое русло. Тем не менее, его полюбили в доме баронессы за добрый нрав и за искреннее отношение к молодому графу. Художник не только развлекал юношу бесконечными историями и рассказами, он учил его рисовать. И по прошествии времени у Матвея начало неплохо получаться. Оказалось, что ему был не чужд талант живописца и он по-настоящему увлекся рисованием, писал много и часто, раздаривая этюды своим домашним, чем несказанно их радовал. Особенно доволен был Харитон, ведь в гимназии рисование давалось его подопечному с большим трудом, и лакей был от души благодарен Лоренту за импровизированные уроки.       На исходе лета юный граф уже не представлял своей жизни без Лорента, и нисколько не хотел думать о том, что вскоре предстоит возвращение в Россию. Каждый новый день дарил ему незабываемые впечатления. Они плавали наперегонки в океане, отправлялись на исследование цитадели of Port Louis, играли на берегу в карточные игры, которым художник обучил Матвея за время их знакомства, они рисовали забавные карикатурки, а потом весело над ними хохотали, пачкая друг друга красками. А еще они вместе провожали уходящее солнце, когда оно в конце знойного дня закатывалось за линию горизонта, сидя на берегу так близко, что можно было расслышать дыхание друг друга даже сквозь шум бьющихся у ног волн. Именно в такие минуты, когда плечо сидящего непозволительно близко француза, касалось его плеча, Матвей замечал, что время для него останавливается, чтобы потом, словно сойдя с ума, стремительно полететь вперед, приближая сокрушительную разлуку. До отъезда в Петербург оставалась ровно неделя.       Лорент прекрасно знал о том, что совсем скоро им предстоит расстаться. Именно поэтому одним из последних его подарков юному графу стала незабываемая прогулка по побережью в бухту Бурнеф, на которую Матвей с радостью согласился. Ранним утром они медленно, рука об руку брели по прибрежной полосе, называемой местными «Берегом любви», под легкий бриз и тихий плеск океана, привычно обмениваясь впечатлениями и шутками.       В бухте находилось, как оказалось, множество мест, где можно было укрыться от посторонних глаз. Лорент, выбрав уютный уголок, поставил на золотой песок корзину для пикника с фруктами, круассанами, бутылкой Кальвадоса и бутылкой пресной воды. А потом, отбросив полотенце, стянул с себя бриджи, представ перед Матвеем во всей своей обнаженной, невероятно смущающей красоте. Рассматривая порозовевшее лицо юноши, Лорент хитро улыбнулся.       - Ну, не стоит так смущаться, ваше сиятельство... Мы здесь совершенно одни и можем делать все, что только пожелаем, - таинственно сказал он. После чего, рассмеявшись, подкинул ввысь свои бриджи и с разбегу кинулся в океан. И уже оттуда позвал Матвея. - Ну, что же вы, граф? Вы же абсолютно свободный человек и весь мир сейчас лежит у ваших ног. Прыгайте ко мне, довольно скромности!       И Матвей, не желая разочаровывать своего художника, послушно разделся и поспешил навстречу ласковым волнам, где его ждал свободолюбивый друг. Они прыгали, ныряли, дурачились, играя на волнах, а выйдя на берег, уставшие, но счастливые, упали на горячий песок.       - Господи, как же хорошо, - прикрывая ладонью глаза от солнца и глядя сквозь пальцы в небо, прошептал граф...       Лорент склонился над ним, всматриваясь в счастливое лицо юноши. С его волос капали соленые капли, скатывались по щекам молодого графа, а он не мог оторвать взгляда от этих глаз, которые становились все ближе и ближе, покуда не почувствовал на своих губах поцелуй. Сначала легкий и нежный, как дуновение ветерка, а потом, когда он осмелился ответить, глубокий и страстный, как сама Атлантика.       За ту короткую неделю, следуя велению сердца, юноша познал все грани запретной любви. Он наслаждался каждым поцелуем и каждым прикосновением, каждым мгновением близости, на которые француз был особенно щедр, затягивая неискушенного мальчика в глубины непознанной ранее страсти. Прощаясь вечерами, художник каждый раз шептал Матвею на ухо, обдавая шею горячим дыханием: «Je t'aime». И от этих слов внутри все сладко переворачивалось, даря хрупкую надежду на то, что ничего никогда не изменится... Но все изменилось за день до отъезда в Россию...       Они договорились, как обычно, встретиться на пляже на их месте, в условленный час. Граф прождал своего художника до позднего вечера, покуда солнце не скрылось за горизонтом. Но Лорент так и не появился. Матвей оправдывал его, убеждая себя, что скорее всего что-то случилось, потому как не мог его возлюбленный Лорент, который отвечал ему взаимностью, вот так взять и не прийти проститься с ним. В душе теплилась надежда, что он обязательно явится попрощаться, утром перед отъездом граф вновь был на пляже, глядя по сторонам и ожидая, что вот-вот увидит вдалеке знакомый силуэт. Тогда Матвей покидал Францию с разбитым сердцем и со слезами на глазах. Познав первую любовь и первое же разочарование, через год он вернулся в Лорьян совершенно другим. Не таким наивным и мечтательным. Он много думал, анализировал произошедшее с ним и в какой-то момент понял, что в нем что-то словно сломалось, а Лорент никогда его не любил по-настоящему. Это была всего лишь навсего страсть свободолюбивого художника, не утруждавшего себя моралью. По прошествии многих лет Ефимовский стер все из памяти своей, и если, бывало, вспоминал о Лоренте, то только, как о горьком жизненном опыте, который научил его не доверять людям без оглядки. ***       Погрузившись в воспоминания безвозвратно ушедшей юности, оттого немного загрустив, Матвей не заметил, как экипаж прибыл к дому. Харитон уже по обычаю встречал его на пороге, радуясь раннему возвращению хозяина. Граф радушно улыбнулся, молча выражая благодарность.       - Слава Богу, ваше сиятельство, в кои-то веки домой приехали не за полночь. А Дарья жаркое любимое ваше приготовила, велите стол накрывать? - суетился рядом довольный лакей, принимая от графа шляпу и перчатки.       - Не стоит беспокоиться. Я отужинал в ресторане с Соболевым. Принеси-ка мне, Харитоша, лучше чай с жасмином, - ответил он, направляясь в кабинет, и уже на пороге, словно опомнившись, спросил: - А что, мой мольберт сохранился ли?       - Ну, а как же, барин, в целости и сохранности, в кладовой стоит, - отчитался Харитон. - Прикажете отыскать?       - Да, голубчик, будь добр, принеси его в кабинет. И отправь Ульяну завтра поутру в лавку, пусть купит беличьи кисти и свежих красок.       - Как скажете, барин, как скажете, - закивал головой довольный Харитон, уже и не чая в душе, что снова застанет графа за рисованием.       Матвей прикрыл за собой дверь, желая остаться один на один со своими мыслями. Кабинет всегда был его излюбленным местом уединения в огромной квартире. Обустроенный в голландском стиле, он являлся поистине самой уютной, располагающей к размышлениям комнатой. Дубовая мебель с обивкой и внушительных размеров секретер, большой стол с настольными часами и хрустальным графином с анисовкой на нем, множество книг на полках, удобное кресло и диван, на котором граф скоротал ни один вечер, телескоп у окна, глобус астролябии и персидский ковер на паркетном полу с особым узором.       Ефимовский подошел к незашторенному окну. На фоне темного неба ярко сияла, притягивая взгляд, Луна, заставляя снова погрузиться в свои мысли. Думал ли Матвей, что когда-нибудь он почувствует вновь то, что чувствовал тем далеким летом рядом с пройдохой Лорентом? Он давно запретил себе вспоминать все, что произошло тогда на французском побережье. Хотел забыть и забыл, высек из своей памяти и сердца тот роковой роман навсегда. Жил, как жили все в его окружении: вроде бы, обожал женщин, а женщины, несомненно, были без ума от него. После Лорента графа не тянуло к мужчинам. Или же он себя обманывал всё это время? Ведь сегодня, увидев князя, он почувствовал, как по телу разливалась та самая сладострастная нега, которой он никогда не испытывал в обществе дам.       Матвей Григорьевич был человеком земным и никогда не предавался неуемным фантазиям, отдавая отчет своим действиям и своим желаниям, он прекрасно осознавал, что у него никогда и ничего с князем быть не может. И пусть так. На сегодня ему будет достаточно и того, что он будет изредка видеть его и говорить с ним, если представится такая возможность, а после ехать домой и снова проклинать свое греховное начало, которое, как оказалось, так и не было похоронено много лет назад.       Он с тоской смотрел в окно на холодный свет Луны, такой же далекой и недосягаемой, как молодой князь, ставший еще одной его тайной. ***       Из окон особняка графини Белозеровой бил яркий свет, рассеивая полумрак улицы вдоль Екатерининского канала. Судя по тому, что у парадного входа экипажей и людей, кроме швейцаров, не наблюдалось, основная часть приглашенных гостей уже прибыла, и бал был в начале разгара. Собственно, господин Ефимовский на это и рассчитывал, потому как желал приехать на бал последним, дабы не привлекать к своей персоне особо пристального внимания. Ему отчаянно не хотелось вести светские беседы, выказывать знаки внимания дамам, отвечать на бесконечные вопросы о своей поездке в Европу, не желал он сегодня слушать и своего друга Соболева с его неуемной болтовней о барышнях. Думалось затеряться в толпе с бокалом холодного шампанского, чтобы без помех наблюдать за объектом своих тайных желаний. Было бы замечательно в данной ситуации остаться инкогнито на этом вечере, хотя он прекрасно понимал, что это, увы, совершенно невозможно.       Граф вошел через парадную дверь, любезно распахнутую перед ним вышколенными швейцарами. В передней, сияющего по случаю особняка, его радушно встретил управляющий, который проводил гостя в великолепный зал, заполненный до отказа чарующими звуками музыки, льющейся с оркестрового балкона, и танцующими парами, исполняющими первый танец - полонез. Отовсюду слышались тихие разговоры, смех, комплименты прекрасным дамам, которые поражали воображение своими украшениями и модными нарядами. Справа от входа, за одним из раскрытых ломберных столиков, он заметил восседающую в кресле хозяйку дома в компании господ офицеров, играющих в карты. Заприметив графа, госпожа Белозерова, элегантно махнув веером в знак приветствия, направилась к нему навстречу.       - Ах, дорогой граф, право, какая честь. Чрезмерно рада, что вы не оставили мое приглашение без внимания, - проворковала довольная графиня, протягивая Ефимовскому руку для поцелуя.       - Право, польщен быть у в вас, милейшая Ольга Федоровна, - со всей учтивостью склонил голову Ефимовский. - Столь знаменательное событие для всего Петербурга не могло миновать меня, - с уважением добавил он.       Обменявшись с хозяйкой дома дежурными любезностями, Матвей поспешил раскланяться и уединиться за одной из колонн зала. Хотя прежде он и договорился с Соболевым встретиться перед полонезом у входа в бальную залу. Сейчас граф вовсе не торопился идти на поиски друга. Он скользил глазами по танцующим парам в надежде увидеть молодого князя, который взбудоражил несколько дней назад не на шутку его сознание, естество и душу. Но увидел предмет своего обожания лишь после окончания полонеза, когда Шехонский всего в нескольких шагах от него прошествовал под руку с графиней Уваровой. От охватившего волнения непосредственной близости мелко начал подрагивать бокал шампанского в руке, и он, чуть было, не расплескал игристый напиток, когда откуда-то извне своей неожиданной слабости услышал знакомый насмешливый голос.       - А я, признаться с ног сбился в поисках вас, ваше сиятельство, - нараспев проговорил Соболев. И, подойдя ближе, похлопал его по плечу, заговорчески прошептал: - Вы, я смотрю, уже и местечко себе облюбовали для тайного наблюдения. Радуете свой взор прелестной Александрой Павловной? Уж не влюбились ли вы часом, Ефимовский? Смотрите, а то князь не потерпит соперничества, оскорбится и вызовет вас на дуэль, - смеясь, делился Арсений своими шуточными предположениями.       - Ну, значит, я буду сражен пулей ревности. И вы, Соболев, потеряете единственного друга, который до сих пор смиренно терпит вас, - ухмыляясь, парировал в ответ граф.       - Боюсь, в этом случае, не повезет, именно князю, ибо он будет сражён, и уже не пулей ревности, а вашим профессионализмом и умением в этом точном деле, зная, насколько вы метки, граф. И не только в стрельбе, - продолжал шутить он. - Ефимовский, к слову, а как вы смотрите на то, чтобы я вас представил Никите Алексеевичу, и вам представится прекраснейшая возможность пригласить Александру Павловну на вальс или лансье. Думаю, Шехонский выкажет вам уважение, уступит, позволив один танец со своей невестой, - не без лукавства предложил Арсений.       И как бы Матвею ни хотелось осадить друга, но определенно не в этот раз, и он ухватился за тоненькую ниточку, быть представленным молодому князю. Потому как вчера он даже не позволял себе и помыслить о такой возможности, и сейчас был готов на всё, лишь бы обмолвиться с Никитой хотя бы парой слов. Тем временем распорядитель бала объявил вальс и кавалеры направились ангажировать дам. Граф же продолжал бросать взгляды в сторону танцующих пар...       - Да, Соболев, пожалуй, представьте меня князю, - хрипло от накатившего волнения согласился граф. Отчего в горле еще больше пересохло, и он, сделав глоток холодного шампанского, добавил: - И, конечно же, графине Уваровой.       - Как скажете, ваше сиятельство, - с ехидцей прошептал в ответ Соболев.       Дирижер на балконе взмахнул палочкой, и огромный зал наполнили прекрасные звуки вальса. Ефимовский изо всех сил старался открыто не смотреть в сторону интересующей его пары и делал вид, что внимательно слушает подвыпившего друга, который пытался по памяти перечислить имена всех присутствующих на этом вечере дам и барышень, с которыми вознамерился танцевать оставшийся вечер. А граф ждал лишь одного, когда закончится вальс, чтобы наконец-то заговорить с Шехонским, который сегодня казался еще роскошнее, чем в их первую встречу. В тот момент, когда музыка смолкла, и вальсирующие стали расходиться по особняку в ожидании следующего танца, Матвей обратил внимание, что князь, в сопровождении Александры Павловны и сестры, проследовал в гостиную, в которой дамы и господа играли в фанты, и вели непринужденные светские беседы.       Сейчас граф, как мог, прятал свой внутренний трепет и клял себя на чем свет стоит за то, что не может обуздать свой пыл, словно впервые влюбившийся мальчишка. Он в сопровождении Соболева проследовал в гостиную и сразу увидел князя. Никита сидел на диване и вел непринужденную беседу в обществе градоначальника и его жены, а также неотлучных от него княжны Елизаветы и графини Уваровой.       - Вечер добрый, дамы и господа. Прошу великодушно простить меня, что прерываю вашу увлекательную беседу, - Соболев учтиво поклонился, обращаясь к присутствующим. - Никита Алексеевич, позвольте представить вам моего доброго друга, графа Матвея Григорьевича Ефимовского.       Князь радушно улыбнулся и, поднявшись с дивана, протянул Матвею руку.       - Я рад, уважаемый граф. Очень приятно познакомится с человеком, о котором прежде был лишь наслышан. Позвольте представить вам мою сестру, княжну Елизавету Алексеевну и мою невесту, графиню Александру Павловну Уварову.       Матвей почтительно склонил голову и поцеловал по очереди барышням ручки. Шехонский хотел было представить графу и градоначальника с его супругой, но не успел, так как Лаврентий Ильич уже расплылся в улыбке и поздоровался с Ефимовским первым, как старый добрый знакомый. После чего тут же принялся засыпать его вопросами о жизни в Европе и о коммерческих делах в частности. Матвей безо всякого желания, сухо, но учтиво, отвечал на расспросы градоначальника, желая как можно быстрее закончить вежливый диалог. Краем глаза он неотрывно наблюдал за князем и пытался вслушаться, о чем в этот самый момент Соболев ведет с ним беседу. К большой радости графа, градоначальник вскоре раскланялся и переключил свое внимание на помощника губернатора, обсуждая с ним какие-то важные политические вопросы, которые Ефимовского, понятно, абсолютно не интересовали. Александра Павловна увлеклась беседой с женой градоначальника и сидевшей рядом незнакомой графу дамой, совершенно не обращая внимания на стоящих рядом господ. Лишь изредка Матвей ловил на себе случайные взгляды Елизаветы. Она явно не без любопытства разглядывала его, хотя и делала вид, что ее интересует исключительно убранство гостиной.       Соболев увлекательно излагал князю одну из своих забавных историй, тогда как граф терпеливо ждал, когда друг, наконец, закончит свой монолог, при этом давая понять ему взглядом, чтобы тот поскорее ретировался. Арсений, уловив многозначительные взгляды друга, поспешил почтительно раскланяться с присутствующими и примкнуть к компании играющих в фанты офицеров. Ефимовский, откидывая прочь волнение, начал свой разговор с князем с того, что первым пришло в его голову.       - Я был ранее знаком с вашим батюшкой, князь, нас связывали некоторые коммерческие дела, - неуверенно начал он. - Что же Алексей Васильевич, как прежде, устраивает охоты в имении? И в ваших конюшнях, как всегда, самые отборные рысаки?       - Не так часто, как бывало ранее, граф. Хотя после Петрова дня было пара походов на уток. И вы правы, скакунов за последние годы в наших конюшнях заметно прибавилось. Отец приобрел три месяца назад несколько рысаков, выведенных на основе орловской породы, скрещенной с американским рысаком и голландской фризской. Поверьте, они превосходны.       - Нисколько не сомневаюсь, - улыбнулся Ефимовский, забывшись и без утайки любуясь молодым князем. Он готов был слушать его приятный голос целую вечность. Из сказанного граф успел понять, что Алексей Васильевич передал свою любовь к лошадям своему сыну. - Обожаю лошадей, - увлеченно поддержал разговор Матвей, - в моем имении, во Франции, я имею пару чистокровных скакунов для прогулок верхом.       - О, вы проживаете во Франции, граф? - не скрывая своего любопытства, поинтересовался Шехонский.       - Не совсем так. У меня небольшое родовое имение на берегу атлантического океана, доставшееся по наследству от родственников со стороны матери. Земли и хозяйство, но всем занимается управляющий. Я не так часто бываю во Франции. Хотя за последние полгода, все же провел какое-то время в имении после длительного путешествия по Европе, - сейчас ему хотелось лишь одного, как можно дольше удерживать на своей персоне внимание молодого князя.       - Я жил месяц в Лондоне, потом в Берлине. Но дольше всего я пробыл в Риме. Надо заметить, что к Италии я питаю особое чувство, - не отрывая взгляда от лица Никиты Алексеевича, продолжал свое повествование граф. - К слову, завершил я свое путешествие, отбыв во Францию. И вот только второго дня вернулся в Россию, - выдохнул Матвей, по прежнему не отрывая пристального взгляда от Никиты.       - Это так замечательно, граф, путешествовать по миру. Значит, вы много видели и можете рассказать массу интересного об Италии и не только. Я, признаться, мечтаю побывать в Венеции и в Ватикане, - мечтательно произнес Никита, чем пронял Ефимовского.       Матвей раскрыл карманные часы, досадуя на то, что приближалось время мазурки.       - С превеликим удовольствием готов многое поведать вам об Италии и о других странах. Думаю, после мазурки, во время ужина, мы с вами непременно побеседуем, с вашего, на то позволения, князь, - искательно поинтересовался Ефимовский. - Во всяком случае, я бы этого очень хотел.       - Непременно, граф, непременно, - одобрительно кивнул Никита, поправив шелковый галстук на шее.       Матвея отчего-то вдруг смутило это движение князя и от растерянности он неожиданно для самого себя, произнес:       - Я... я бы хотел с вашего разрешения, Никита Алексеевич, пригласить на танец вашу младшую сестру, право, если этот танец прежде не был ангажирован кем-то другим, - Шехонский одобрил просьбу нового знакомого, после чего, граф, подойдя к княжне, склонился в поклоне, учтиво:       - Позвольте мне иметь удовольствие, пригласить вас на танец, сударыня. Если, конечно, вы не пообещали этот танец другому кавалеру? - отчеканил Ефимовский.       У Лизы от словесного напора графа ярко вспыхнули щеки, было заметно, как она смутилась и, опустив глаза, ответила:       - С удовольствием, граф.       В этот самый момент в гостиную комнату вошел распорядитель бала, объявив дамам и господам о мазурке. Граф протянул княжне руку, она поднялась с кресла, подав ему свою миниатюрную ручку в белой кружевной перчатке, и они вместе прошествовали в сторону бального зала. Сказать, что Ефимовский был счастлив, значит, не сказать ничего. Его душа ликовала от предстоящего продолжения беседы с князем - он здесь, он рядом - и эта дразнящая аура непостижимости сводила его с ума. Сейчас Матвею было совершенно не до танцев, и он понимал, что поступает неподобающе, даже в какой-то мере корыстно, используя в своих целях сестру князя, но это был для него еще один шанс стать чуть ближе к Шехонскому и возможность в будущем заиметь с ним настоящую дружбу. Сейчас это было его единственной целью.       Оркестр грянул мазурку. Ефимовский умело повел княжну по залу, он был грациозен и ловок в танце, потому как еще в годы учебы в гимназии их муштровали на уроках танцев так, что даже по прошествии времени граф делал это мастерски. Выдержав молчаливую паузу, приличествующую случаю, граф обратился к Елизавете:       - Я польщен, сударыня. Вы оказали мне большую честь, согласившись танцевать со мной.       - Merci, Матвей Григорьевич, - смущенно ответила княжна, чуть сбившись в танце от близости невероятно загадочного и красивого графа.       Обязательный элемент этикета был выполнен, положенная фраза сказана, теперь можно было подумать и о своем. Он пытался в движущихся парах взглядом отыскать князя, но тщетно. Танец стал казаться ему бесконечно долгим, он натянуто улыбался, всячески старался делать вид, что очарован своей юной спутницей и полностью заинтересован происходящим действом. При этом погрузившись в свои невеселые мысли, что одолевали его и противоречили...       «Отчего все это вновь происходит со мной? И какого черта я так очарован этим молодым князем? Прости, Господи, душу грешную. Что за напасть такая?» - терзался он под движения мазурки. Головой Матвей, конечно, всё понимал: и абсурдность всей ситуации, и нелепость своих действий. Но то, что так упрямо диктовало ему сердце, и с той свирепой силой, которая бушевала внутри и порождала в нем неистовое желание обладать князем, справиться он не мог, и от этого в сердцах негодовал на самого себя.       От невеселых раздумий граф очнулся, когда стихла музыка. Он склонился в почтении перед княжной, она, в свою очередь, ответила ему глубоким реверансом и мило улыбнулась. После, они молча проследовали через весь зал в гостиную. Ефимовский проводил свою спутницу до того места, где она была приглашена им на танец, с почтением поцеловал ее руку и предложил присесть на диван в ожидании возвращения брата. Князь появился вскоре под руку со своей невестой.       - А вот и вы, Никита Алексеевич, - с искренней улыбкой произнес Ефимовский. - Возвращаю вам вашу прелестную сестрицу в целости и сохранности.       - Благодарю вас, граф. Надеюсь, моя сестра не докучала вам во время танца разговорами?       - Ну что вы, Никита Алексеевич. Ваша сестра само воплощение скромности и прекрасного воспитания, она бесконечно обаятельна и мила, - не без доли лукавства ответил граф.       - Что ж, в таком случае я хотел бы предложить вам отужинать в нашем скромном обществе, - любезно предложил Шехонский. - Заодно будет возможность продолжить нашу занимательную беседу, - с улыбкой добавил князь. ***       В центре просторной столовой, размерами ничуть не уступавшей бальному залу, с такими же высокими расписными потолками и массивными мраморными колоннами, стоял огромных размеров стол, за коим расположились приглашенные гости и который буквально ломился от разнообразия блюд. Графу посчастливилось сесть с краю, рядом с молодым князем, по левую руку от него, по правую же руку от князя восседала его невеста Александра, рядом с ней Елизавета, далее чета Шехонских и граф Уваров с женой. Почтенные родители не отпускали из вида своих отпрысков, как и требовали того правила хорошего тона в обществе. Старший Шехонский заприметив Ефимовского, приветствовал его кивком головы, выражая тем самым ему свое почтение. На противоположной стороне стола, на приличном расстоянии от графа, в компании молодых людей, бравых офицеров и милых барышень, обосновался Соболев. Он, с присущей ему харизмой весельчака и балагура, как всегда был в центре всеобщего внимания, и большая часть собравшихся внимала его байкам и ироничным тостам. Было заметно, что Арсений, переступая рамки этикета, излишне много болтал, но, похоже, это никого не смущало, а даже, наоборот, веселило.       Граф без особого аппетита угостился цесаркой под брусничным соусом, запив ее шампанским Вдова Клико и, прервав молчание, обратился к князю:       - Никита Алексеевич, а вы знаете почему, шампанское Вдова Клико урожая 1811 года называют «Вином кометы»? - тихо спросил Ефимовский, сделав знак официанту, чтобы тот вновь наполнил его бокал.       - Нет, не знаю. Отчего же? - Шехонский, отвлекшись от ужина, поднял на него глаза, в которых читался откровенный интерес.       - Именно в тот год в небе была видна падающая комета, - с улыбкой изрек граф. - Хотя, как мне думается, вы и не могли этого знать, дорогой князь. Вы молоды и, смотрю, вина совсем не пьете.       - Совершенно верно вы подметили, Матвей Григорьевич. Я противник крепких напитков, - улыбнулся Никита.       - И совершенно в этом правы, - вздохнув, сказал Ефимовский и тут же залпом осушил бокал. - А чем вы занимаетесь, Никита Алексеевич?       - Я служу в Главном штабе при Министерстве иностранных дел советником по восточным странам. Но, право, я не так давно закончил университет, - скромно добавил он.       - Ваш отец несомненно гордится вами. Он воспитал прекрасного сына, достойного его фамилии, - грустно сказал граф, припомнив отношения со своим отцом.       - Благодарю вас, - смущенно произнес Никита, явно не привыкший к подобного рода комплиментам.       Матвей, искренне любуясь прекрасными чертами юноши, судорожно пытался подобрать подходящую тему для беседы, чтобы заинтересовать князя.       - А вы любите искусство? - неожиданно спросил он. - Возможно, увлекаетесь живописью, пишете ли сами?       - О нет, Матвей Григорьевич, - радушно улыбнулся Шехонский, - живопись я, конечно, люблю, но сам таланта, увы, не имею. Хотя играю на рояле и клавесине, знаю нотную грамоту. Но право, мои близкие видят во мне некий талант, хотя сам я совсем так не считаю, - все так же немного скованно отвечал молодой князь.       - Вы явно скромничаете, Никита Алексеевич. Уверен, вы определенно талантливы, кстати, у вас руки истинного пианиста...       Ефимовский понимал, что его начинает нести, но остановиться был не в силах. Он склонился ближе к князю и прошептал:       - У вас такие красивые длинные пальцы, я более чем уверен, вы божественно играете, - и тут же резко отстранился, обуздывая себя и вновь меняя тему разговора. - Знаете, этим летом в Париже я побывал на выставке девятнадцатилетнего художника, Пабло Пикассо. Своеобразный художник, хочу вам сказать, хотя многим непонятны его картины, но талант явно прослеживается. И я думаю, когда-нибудь он станет знаменит, попомните мое слово. Вы молоды, князь, и весь мир у ваших ног, так что не зарывайте ваш талант, играйте. Надеюсь, когда-нибудь и мне посчастливится услышать, как вы музицируете.       - Непременно, я тоже надеюсь, - поддержал идею Шехонский. - Благодарю, вы очень интересный собеседник, граф. Я хотел бы вас пригласить на обед. Не окажете ли вы нам честь посетить нас в эту субботу в нашем имении? Обещаю вам прекрасное времяпрепровождение и приятную прогулку по просторам нашей усадьбы, если изволите.       Граф слушал чарующий голос князя и не верил своему счастью, из последних сил сдерживая свои радостные порывы.       - Никита Алексеевич, это вы оказываете мне честь, - искренне ответил граф, не веря в столь скорое свое счастье. - Конечно. С превеликим удовольствием, непременно буду. Непременно.       Ближе к четырем часам утра в бальный зал внесли круглые коробки с живыми цветами, воздух, вскружив головы, моментально заполнился сладким благоухающим цветочным ароматом. Это могло значить только одно, что с минуты на минуту начнется завершающий бал танец котильон. Кавалеры спешили перед началом танца раздать букеты своим дамам. Ефимовский видел, как князь, взяв маленький букетик чайных роз, преподнёс его своей невесте. Где-то внутри прозвучала гневная нотка: «Бог ты мой, - подумал он, - вот я его уже и ревную...» Чтобы как-то отвлечься, Ефимовский решил, было, преподнести букет сестре князя Елизавете Алексеевне, но увидел, как какой-то ретивый офицер опередил его, вручив ей букет белых пионов. Но граф не растерялся и подарил свой букет гостеприимной хозяйке бала.       Дабы не быть замеченным, Ефимовский вновь скрылся за колонной и зачаровано наблюдал за тем, как молодой князь кружится по залу в танце со своей спутницей. Выглядел он при этом совершенно счастливым, улыбаясь своей избраннице. «Господи, я бы все отдал за эту улыбку, подаренную лично мне. И за такой же его влюбленный взгляд, направленный на меня. Да, я бы отдал всё», - отчаянно думал Матвей.       Когда бал подошел к концу и гости, соблюдая очередность и правила этикета, покидали особняк графини Белозеровой, Ефимовский вышел на крыльцо дома, спустился по мраморной лестнице и остановился у больших розовых кустов, что росли по всему периметру особняка. Вдохнул полной грудью прохладного воздуха, которым веяло от Екатерининского канала, и, запрокинув голову вверх, посмотрел, как на востоке занимается заря, окрашивая небо в розово-серый цвет.       - Граф, куда вы всё время исчезаете? Я, право, обыскался вас, - появился в поле зрения уже подшофе возмущенный Соболев, отвлекая графа от размышлений. В этом момент мимо прошествовал Никита Алексеевич под руку с графиней и следующие за ними старшие члены их семейств, направляясь к ожидающим экипажам.       - Мдаа, князь прям истинный джентльмен, как всегда через край обходителен и приторно учтив, и... - язвительно начал было Арсений.       - Прекратите, Соболев, - резко перебил его Ефимовский. - Еще Федор Михайлович Достоевский писал: «Деликатности и достоинству сердце учит, а не танцмейстер», - хмуро произнес он, - но тебе, - он бросил строгий взгляд на друга, - этого, увы, по всей видимости, не понять.       - Ого, похвально, ваше сиятельство, похвально. Вот уже вы и соперника защищаете. Благороднейший вы, как я погляжу, человек, Ефимовский, - продолжал балагурить Соболев. - Слушай, а не поехать ли нам в бордель? - смеясь, предложил тут же он, немного понизив голос и облокотившись о плечо графа. - Я бы не прочь прилечь сейчас с прехорошенькой девицей.       - Не сегодня, друг мой, определенно не сегодня.       - Ну что же, пусть не сегодня, - разочарованно произнес Соболев, - но в пятницу всенепременно, вы обещали мне, Ефимовский. И учтите - отказа я не приму. А графиню-то вы так и не очаровали, граф. Теряете хватку или переключили свое внимание на молодую княжну? Лакомый кусочек, не правда ли? Ну, и как? Есть предположения для падения крепости? - хохотнул он и помпезно прикурил сигару. - К слову, я наблюдал за вами, когда вы танцевали. Вы явно ей понравились, - не унимался Соболев, раззадоренный выпитым шампанским.       - Я приглашен в эту субботу в имение Шехонских на обед, - ответил довольно Матвей, не обращая внимания на пьяные высказывания своего приятеля.       - Вот это финт! - иронично воскликнул Арсений. - Того и гляди, окольцуют вас, граф, и я навсегда потеряю друга. Не приведи, Господи, - наигранно тяжело вздохнул он и перекрестился.       - Всё, шутник, поехали по домам, - прервал его бесконечный треп граф и подтолкнул друга к подъехавшему экипажу. ***       Никита проснулся от звука дождя, что барабанил по стеклу окна его спальни. В Петербург вернулась привычная хмурая погода, но, несмотря на это, он проснулся с прекрасным настроением, которое заставляло его губы расплываться в счастливой улыбке. Молодой князь сладко потянулся под одеялом и посмотрел на часы, стрелки которых показывали три с минутами пополудни. Приехав после бала под утро в родовой особняк на Съезжинской улице, Никита от усталости уснул без задних ног, и сейчас остро чувствовал голод. Он взял со столика козетки колокольчик и позвонил, вызывая к себе горничную.       Аглая, которая следовала за семьей Шехонских, переезжая из имения в городской особняк вместе со своими хозяевами, появилась незамедлительно уже с подносом в руках, потчевать князя ароматным кофе и душистым куском пирога с малиной.       - Утречко доброе, барин, - пристраивая поднос на столике, поздоровалась Аглая. - Выспались ли, Никита Алексеевич, легли-то ведь чуть свет?       Никита в ответ кивнул, улыбнулся и зевнул:       - Аглая, голубушка, будь так добра, приготовь мне, пожалуйста, ванну.       - Вы, барин, откушайте пока, а я сейчас мигом управлюсь, - лучезарно улыбнулась она. - Кушайте-кушайте, - наказала напоследок сердобольная Аглая и вышла из комнаты.       После утренних процедур князь намеревался, было, пойти на первый этаж в гостиную, чтобы поздороваться с родителями, и уже направился к лестнице, как дверь спальни сестры неожиданно открылась, и в проеме показалось ее милое личико. Впрочем, голос у Лиз был довольно бодрый, а это значило, что она, в отличие от Никиты, проснулась много раньше.       - Ники, - прошептала Елизавета и помахала рукой, приглашая его войти в свою комнату.       Князь, не раздумывая, шагнул в спальню сестры. Покуда он затворял дверь, Елизавета забралась в свою постель, а Никита, пройдя в будуар сестры, расположился в кресле.       - Ах, Ники, мне непременно надо поговорить с тобой, - зашептала она. - Только дай мне слово, что никто не узнает о нашем разговоре, - сказала она, хмуря светлые бровки.       - Ну, ты же знаешь, Лиз, я умею хранить тайны, - ответил князь, приготовившись слушать что-то весьма сокровенное.       - Что ты думаешь о графе Ефимовском? - неожиданно спросила княжна.       - Ну, что я могу думать о нем? - Никита неопределенно пожал плечами, не ожидая такого вопроса. - По-моему, граф довольно приличный человек. Умен, начитан, очень вежлив и при этом весьма хорошо воспитан, а еще он очень интересный собеседник. И я, признаться, не верю слухам и кривотолкам. У меня сложилось о нем свое определенно положительное мнение.       Елизавета слушала, улыбалась и время от времени радостно утыкалась лицом в шелковую розовую подушечку, что лежала у нее на коленях. Ей явно нравилось все, что она слышала из уст брата.       - Ах, Ники, он так красив, - мечтательно прошептала она. - Просто невероятный красавец и мне тоже кажется, что он весьма и весьма достойный, - Лиз сложила ладошки у себя на груди и тихо сказала: - Кажется, я влюблена в него, Ники, - а потом сама, застеснявшись своих слов, покраснела и снова уткнулась лицом в шелковую подушечку.       - Не говори глупости, Елизавета, - возмутился Никита. - Это всего лишь твоя юношеская глупая увлеченность и не более.       Лиза оторвала лицо от подушки и, нахмурившись, посмотрела на брата.       - Ты определенно ничего не понимаешь! И это вовсе никакие не глупости, - обижено сказала сестрица, надув недовольно губки.       - В эту субботу граф приглашен к нам на обед, - строго вещал князь, поднимаясь с кресла. - Поэтому, будь добра, не вздумай оказывать какие-либо знаки внимания или вступать в разговор с графом без дозволения. Помни о том, что это неприлично, - настойчиво пытался вразумить ее князь.       Елизавета, услышав приятную новость, расплылась в улыбке и, не скрывая своих эмоций, с радостью кинулась обнимать брата. Но ее веселый пыл тут же прошел, когда дверь открылась и на пороге появилась строгая мадам Ивет, всем своим видом показывая, насколько она недовольна поведением своей воспитанницы.