Рисунки за стеклом

      Хоуп Майклсон — загадочный проблеск поверх затянутых дымкой аквамаринов, смертоносный стрихнин, что таится за лукавой усмешкой, багровая медь в шелковистых нитях и грация, заложенная на уровне макромолекул в утончённые телодвижения; размашистыми мазками наносит кричащую пастель на холст и педантично укладывает на кукольный манер локоны; исправляет мелкие недочёты в школьной форме.       Бесконечные перешёптывания за несгибаемой бременем спиной и замогильное молчание, стоит ей развернуться, но только одна из близнецов высказывает общее мнение, не беспокоясь о лавандовых полях и зарождающимся в них яростном смерче.       Хоуп тринадцать и ей бы обсуждать мальчиков с подружками, заливаться румянцем, воображая розовую мечту об идеальной свадьбе, рыжих карапузах и доме с безупречным белым забором да в тайне зачитываться любовными романами, но она добровольно сдаётся изоляции и утопает в старинных фолиантах, стараясь отыскать разгадку на запылённых страницах.       В девять познаёт воочию свирепого монстра, которым пугают непослушных детей, чья репутация жуткая, безжалостная, мрачная, кровавая и вселяет страх даже тем, кто одного рода с ним; глотает слёзы ночью, душит себя виной морально и теряет силы физически в следующие три года, постоянно лавируя на грани срыва днём.       Покладистая и послушная — в лет восемь. Разрушительная, независимая, закрытая — в одиннадцать. Сломленная, мятежная, сокрушённая, отчаянная, ужесточённая — в четырнадцать. Стальная, неукротимая, волевая, упрямая, воинственная, отважная, устремлённая — в семнадцать.       Неизменный в её жизни только Рик — непреклонно строгий и требовательный наставник, отзывчивый, заботливый и милосердный учитель, сострадательный, мудрый и понимающий, кто выслушает девичьи тревоги и опасения или скрасит одинокую тишину своей безмолвной компанией.       Он неустанно собирает её по кусочкам, аккуратно и скрупулёзно склеивает хрупкий фарфор небезразличием, самоотверженно замазывает очередные сколы добротой, ласковым словом и порцией шоколадного печенья. Тренировками выпрямляет изогнутый стержень, закаляет металл боевой подготовкой и железной, исключительной выдержкой противоречивый характер.       Замёрзшие руки беспрестанно тянутся к неугасаемому источнику человеческого тепла, чьи светлые, небесные сапфиры смотрят с бесконечной любовью, которые позволяют забыться на несколько мгновений; отбросить броские взгляды учеников, язвительные замечания из уст той же Зальцман, укор плохо скрываемой зависти в расплавленном горьком шоколаде другой из клана «Близнецов», что следуют за девушкой подобно теням в безоблачный, солнечный день.       Холодный март, окно настежь распахнуто, но не пронизывающие, леденящие порывы ветра заставляют её съёжиться и свернуться под одеялом, спрятавшись от всего остального мира; ей десять и она прочитала оставленное отцом, чья фамилия наводит всепоглощающий ужас, который дочь Майклсона видела неоднократно в глазах других, наследие, расписанное в десятках дневниках Стефана Сальваторе.       Аларик наутро забирает рукописи почившего друга и сурово отчитывает ту под довольные лица своих дочерей, а часом позже извиняется у себя в кабинете и с ностальгическими нотками в опечаленном тоне ведает истории о могущественном гибриде; скрашивает жестокость и бесчеловечие безмерной преданностью к семье, безжалостность, озлобленность и бездушие перекраивает былой пустотой заместо кровавого органа, что вобрало безграничную любовь с появлением её на свет.       Она смеётся над его старостью по-доброму и с сердечной теплотой, но безоговорочно подаёт руку и он забывает, что по её венам течёт могущественная кровь; на один скоротечный момент Рик любуется обычной семнадцатилетней девушкой с роковой улыбкой и манящими очами оттенка нежной лаванды, робко вдыхая цветочный аромат, что неумолимо оседает пряностью в отуманенном сознании.       Директор школы одарённых не должен иметь любимчиков и фаворитов, но и Хоуп Майклсон логически не должна существовать, безукоризненно сочетав в себе троих представителей магического мира; и потому он позволяет себе некую вольность.       Безупречный вкус односолодового заглушает нравственный фальцет, когда обычным поздним вечером она забредает в его кабинет, нерешительно выпускает осаждающие её чувства и мужчина задерживает дыхание на имени, что в секунду слетает с пленительных губ, а после облегчённо выдыхает, услышав не своё. Девушка уходит и тогда Рик находит в повисшей тишине разочарование и досаду.       Истина в вине, а он допивает виски и потому немного плевать на причину колыхающей ревности, что посеяла в нём ведьма.       Хоуп пятнадцать и она всё ловит с лёту: первый пробивной, что приходит ему в челюсть, а вслед за тем впервые улыбается лучезарно, неотразимо и так подкупающе — и у него вышибает весь кислород из лёгких, но он обвиняет в этом чёртово столкновение с полом бревенчатой пристани, которое случилось секундой позже.       Первое «нравишься» из уст симпатичного паренька, следом неловкий первый поцелуй, а после неудержимая лавина первого предательства, что сносит выстроенный домик из розовых блёсток и черепичных взбитых сливок. Не тот опыт, что желало получить трепетное ранимое сердечко и оттого печалится другое, спрятанное в мужской грудине за слоями горькой сажи многолетней боли.       И вот она повалила его на лопатке и торжественно восседает на побеждённом сопернике, сверкает лазуритами и усмехается обворожительно, а мысли Аларика далеки от правильных, рациональных, здравых и разумных. Хоуп кажется ему эфемерной, иллюзорным миражом с огненными всполохами в ниспадающих прядях, величественной амазонкой, что вобрала пленяющую красоту этого мира, а смех её сопоставим с чарующей мелодией дивных лир.       Бывают дни, когда воздух насыщен сладкими духами и точёный силуэт преследует его всюду. Собственная цветная радужка мнится таинственной гладью глубинных морских вод, тёплое солнце схоже с женскими прикосновениями, что сопровождаются подкожно электрическими разрядами тока, а щебетание лесных птиц переливается знакомой озорной интонацией.       Рик перенасыщается ею в такие моменты, но остро нуждается в следующий час после полуночи, когда время перескочило на новый виток и отсутствие ведьмы приравнивается к нехватке кислорода. Идея о свинцовой пуле в голове становится менее безумной, чем размышления о хрупком стане, прижатом к мужскому телу в будничном спарринге на окраине живописного места.       Хоуп же напротив предпочитает не разбирать испытываемые чувства к человеку, заменившего родного отца на отдельные составляющие. У неё есть Лэндон, магия, странные дружеские отношения с сёстрами Зальцман, кров — и порой этого достаточно, но с приходом тёмного времени суток просыпается нечто дремлющее на подсознательных задворках.       С первыми золотистыми лучами втискивает обратно и баюкает старинной латынью, прогоняя необъяснимое утреннее наваждение; стирает пугающе сладкие сны с участием того, кто в них безоговорочно не должен являться, обжигает горло терпким кофе и затягивает конский хвост крепче, до возникновения жуткой мигрени.       Бутылка бурбона плавно сменяет приевшийся виски и вместе с тем навевает воспоминания дней минувших: он — молодой учитель истории, влюблённый в журналистку всего мистического, а после скорбящий вдовец, охваченный жаждой мести вампиру, что убил его милую жену; буйная молодость и рисковые приключения, граничащие со смертью, а ведь Рик действительно умер, став первородным, чуть позже воскрешённым талантливым доктором, свадьба, с которой обернулась чудовищным кошмаром наяву, — но мужчина слукавит, если скажет, что не скучает по этому.       Старается отыскать настоящего себя за красными кирпичными стенами, что служат прочным прикрытием долгие годы, за нравственным ликом управляющего необычной школы для детей со способностями, за ролью отца, старающегося во всём быть примером для своих девочек, за обязанностями наставника для одной особенной девушки, которая нуждается в нём не меньше, чем он в ней.       Она приходит в его кабинет как по расписанию, притягивает книгу с полки и усаживается в уютное кресло, читает до середины и уходит ровно за четверть до полночного часа, с разницей лишь в том, что иногда в изящных руках крутится бокал с односолодовым. И Рику стоило бы отнять спиртное и отправить в постель, но упругие бёдра привораживают пуще любовного заклинания и мысли заняты возвращением контроля над сознанием, потому как в такие моменты здравомыслие одолевает землетрясение с магнитудой боле семи баллов и он не уверен, что останется вне девичей комнаты.       А Хоуп беспечна, по юношеской наивности дразнит зверя, мирно спящего на протяжении декад, ступает на шаг ближе, незатейливо завлекает раскованными действиями, укорачивая юбки до кричащей совести и нарочно забывая о нескольких пуговицах на блузке; а зверь потворствует, изредка скалится и рычит, но стойко сохраняет хладнокровие за небесной лазурью.       Тяжёлые вздохи теряются в огненном облаке её растрёпанных волос, крепкие руки стискивают сильнее, сердечный ритм набирает обороты, когда во время боя она сокращает расстояние до непозволительного. Минуты растягиваются вечностью, а необъятный мир сокращается до влажных, чуть тронутых помадой губ, что поблёскивают утренней росой на нежных лепестках розы; и нужно отодвинуться, подняться, отступить, но шершавые пальцы предательски проводят вдоль бархатной щеки.       В этот вечер она не приходит, нарушая устоявшейся ритуал обыденности, а он пренебрегает принципами, наполняя опустевший стакан с точной временной периодичностью, и тянется за следующей бутылью с опьяняющим напитком, потопляя горьким солодом свербящую вину, что эхом отскакивает от стенок внутри черепа.       Все последующие недели Аларик натыкается на парня, что повсеместно ходит по пятам за ней, зажимает в тёмных углах и исследует податливое юное тело, осыпает жадными поцелуями тонкую шею, острые ключицы, томно шепчет сокровенное, прикусывая время от времени нежную мочку уха и ему хочется волком выть, но сейчас не полнолуние, да и он не оборотень.       И лучше думать о милом консультанте, чем помышлять над исключением проворного мальчишки Кирби да оказываться на дне бутылки каждое утро. Стряхивает с себя пленительные чары, что пробрались внутрь чёрствой сердцевины, срывает мечтательный, до боли недозволительный флёр, васильковой дымкой окутавший благоразумие.       Лицезреть их смущённые улыбки, красноречивые взгляды, обращённые друг другу, впутываться в повисшую недосказанность подобно липкой паутине, что оседает затхлой пылью в лёгких и от которой хочется беспрестанно чихать, ощущать колющую проволоку, обвёрнутую вокруг трепыхающегося, словно птица в силках, сердца становится изо дня в день труднее для Хоуп.       Он принимает предложение Эммы и проветривает заваленную неподобающими образами голову, пропуская пару стаканов, в баре неподалёку, что с лёгкостью развязывают язык и ослабляют бразды правления над разумом; раздумывает в перерывах между стопками текилы о повторяющейся заезженной пластинке извечного треугольника.       Ведь Хоуп Майклсон в точь Елена Гилберт, Лэндон — Стефан, а Рафаэль — Деймон, отчаянно продолжающий добиваться её и вконец сумевший запасть в душу, ломая к чертям предначертанное судьбой неизбежное пророчество. Тогда кто Аларик Зальцман в этой истории?       Хоуп не любит притворствовать, но умело хранит секреты других, заперев их от любознательных глаз, поскольку доверие дорогого стоит и только перед одним человеком она идёт против взращённой идеологии. С появлением сказочного единорога в школе и странного поведения после в ней впервые всколыхнулось потаённое чувство, названия которому девушка давать не хотела — слишком страшно назвать влюблённостью и приниженно равнять простой благодарностью.       Входит в его кабинет тем вечером, будто заведомо уверенная в неизменности присутствия Рика за своим столом, хватается за первую попавшуюся литературу и увлекает себя всеми непомерными силами, читая разбредающиеся буквы, смысл которых упрямо противится приниматься встревоженным юным сознанием.       И всё как обычно, но только пристальный мужской взгляд проходится вдоль тела, словно касается неприкрытой атласной кожи, затрагивая оголённые нервы, и от того собственный пульс оглушает набатом и неискушённые колдовские глаза бегают по строкам, стараясь зацепиться за ускользающий сюжет да отнюдь тщетно. Вдыхать накалившийся воздух, что вяжется медовой сладостью на кончике языка сопоставимо для Хоуп ломанию двухсот шести костей без остановки.       И ей бы разрядить обстановку незамысловатой беседой, только вот слова так и остаются невысказанными, беззвучными, увязая в тягучей плотности давящего молчания, ретируясь ещё в зародыше самой идеи. Встречается с ним настороженно, вглядывается за полыхающую чернильную радужку, где разверзлось неистовое пламя и не выдерживает десятой доли секунды, утыкаясь вновь в машинописный шрифт.       Аларику стоило бы прекратить нагло рассматривать свою протеже, но алый румянец на девичьих щеках прельщает неподдельной искренностью, околдовывает безупречной чистотой, а подрагивающие изящные пальцы выдают волнение, испытываемое ею наедине с ним — и потому дьявольское искушение сильнее него.       Хрипловато окликает её, когда в одно мгновение она оказывается в дверях, отложив неразгаданное чтиво на деревянную поверхность небольшого столика рядом; незримые вьющиеся ежевичные лозы опутывают стройные ноги, сковывая и стесняя в движениях, а приближение мужчины отнимает крупицы сопротивления и девушка оборачивается в ответ на проникновенный баритон.       Рик непозволительно близок и Хоуп вжимается в вишнёвую твердь лакированного дерева, ощутив внезапную слабость в теле и трепетание крыльев в подреберье: яростное, остервенелое, истошное. Он едко шутит про Клауса, её отца, что, не раздумывая вырвал бы голыми руками сердце из человеческой груди, узнав о буйном калейдоскопе возмутительных чувств к его дочери, а она растерянно блуждает по увлечённому лицу и растерянно улыбается, приписывая сказанное к некому неудавшемуся каламбуру.       Они обмениваются горячим, прерывистым, тяжёлым дыханием, разделяют мучительную, томительную, болезненную тишину, пока грубоватые пальцы вплетаются в медные вихри и девичье нутро сворачивается тугим клубком, а мысли ужимаются до одного имени.       Близость с ней выжигает запретную предосудительность, подрывает недопустимую дозволенность, сглаживает несбыточную приемлемость, и Рик с безумной пылкостью прижимается требовательным ртом к её, восхитительным, пылающим чувственностью, сладким устам.       Хвалёная выдержка летит к чертям, когда проворные руки подминают под себя точёную женскую фигуру, развязно проникая под края одежды и задевая разгорячённую кожу. Хоуп утопает в наслаждениях, блаженно прикрывает веки и, зацепив ладонями светлую рубашку за широкой спиной, отдаётся во власть жарких ласк.       Он нетерпелив и оттого целует жадно, пылко, страстно, ненасытно; прикосновения губ волнующие, выбивающие почву из-под ног и столь же токсичны, отравляющие влечением дружеские отношения.       Аларик отстраняется точно так же как и возник перед ней, стремительно и внезапно, откидывает пряди с взмокшего лба и желает сладких снов, прежде чем вернуться к искрящемуся в свете ламп янтарному виски шаткой походкой. И Хоуп потребовала бы ответов, да вот непоколебимая решимость и стальная уверенность трусливо затихли и затем она уходит, молчаливо и тихо, закрыв за собой злополучную дверь.       Утром Рик поведает ей причину своего безумного поведения, упомянув вскользь о спутанном сознании и размытых событиях той ночи, а Хоуп отмахнётся и отшутится в свойственной манере, уверяя того, что ничего феноменально не произошло, утаив о подозрительных взглядах Лиззи и Джози в момент её ухода из его кабинета; зверь в нём продолжает потворствовать, но вмиг раскусывает фальшь в девичьих словах, позволяя той устанавливать границы.