Единственное утешение для неё

Стояла, откровенно говоря, просто отвратительная погода — мрачно, сыро и ветрено, отчего чуть отросшие волосы Эшли Кэмпбелл развивались на ветру, а тело пробирала мелкая дрожь, ведь одета она была довольно легко. Она уже почти привыкла чувствовать этот холод, ведь судьба отняла у неё тех, кто дарил ей тепло, всех сразу, в один день. Одного даже у неё на глазах... Мотоцикл остановился. Девушка сняла шлем, и её взору предстала небольшая мрачная церковь в готическом стиле. Ещё раз взглянув в записку и убедившись в правильности адреса, она неуверенно двинулась в его сторону. Ещё никогда Эш не бывала в этом месте. Ведь с её нынешним обладателем она не ладила ещё со старшей школы, хотя что-то ей подсказывало, что причина её визита бывала здесь не один раз. Сердце кольнуло. Она открыла дверь и вошла. В середине зала, опустившись на колени, находился лишь он и, кажется, читал молитву. Стояла гробовая тишина, не считая заученного наизусть бубнежа, который он повторял уже, кажется, раз седьмой. Молитва вылетала из его уст самовольно, а мысли его были уже за пределами этой реальности. Услышав чьи-то шаги, он обернулся и окинул незваную гостью удивлённым взглядом. Уж кого-кого, а её!.. — Кэмпбелл? — Трэвис... — устало и как-то жалобно вымолвила шатенка. Повисла тишина, пока Эшли не нашла в себе сил, чтобы наконец сказать это. — Я... Никогда не верила в это. Но сейчас... Она горько вздохнула, борясь с болью, охватившей всю её грудную клетку. —...это единственное утешение для меня. Думать, что он... В непосильной борьбе против той же самой боли, его лицо скривилось, а взгляд был направлен куда-то в пол. — ...не просто прекратил существовать. Можешь помолиться за меня? Я не знаю ни одной молитвы, и я никогда не верила... Он подошёл к ней. Он вырос, сейчас перед ней стоял мудрый мужчина, такой же убитый горем, как и она сама. Он никогда не забудет Фишера, своё спасение. Времяпровождение с ним было единственной белой полосой в его жизни. Просто будучи рядом, он как будто выпадал из реальности, рамками которой для него была церковь, отец, вера и молитвы. Он мог ощущать радость. Он мог почувствовать себя живым. — Знаешь, Эшли... — наклонившись, прошептал он, — по правде говоря, я и сам никогда не верил.