222 — 111

как и всегда, нейтан съебывает с последней пары, чтобы подвиснуть в компании парочки обалденных косячков. вик, конечно же, не упустит шанса вылизать этому очкарилу-джефферсону жопу до бриллиантового блеска, и, в общем-то, ему совсем не жаль. ему вообще никогда не жаль (никого и ничего), а секрет очень прост: нейтана просто все окончательно, хронически, болезненно — заебало. он отчетливо это понимает в очередной раз, когда слушает монотонный голос дрессировщицы, которая вещает будто из доисторического телека — сбивчиво и совершенно не разборчиво. он отчетливо это понимает и надувается, как шар — расставляет шипы, рыба-еж, сжимает губы в бледную полоску света, впивается ногтями в ладони и терпит — очень искусно и поэтично, но злобно, треская об друг друга челюсти; нейтану вообще сложно удается с нервами, их у него — несколько натянутых облезлых струн, глядишь, и лопнут (армагедон), и слава всевышнему господу, что пара кончается ровно через семь минут. он считает. прескотт — это не фамилия, а диагноз. это явление, стихийное бедствие. это нашествие саранчи, чума, канистра бензина в озере; нейтан думает, что это довольно забавно, но думает он так только, когда не ломает запястья о стены и чужие заплывшие рожи. заклеймованный, он пытается хоть на минутку забыть, кем он является, но кто-то внутри вскидывает косматую голову и недовольно рычит, разбуженный, и говорит: эй, нейт, давай-ка мы сегодня купим парочку людей и охуенно проведем этот день? а затем на пути, так некстати, попадается какой-нибудь вонючий гик, который, конечно же, только и ждал здесь все утро, чтобы его отпинали — и как же, блять, его не отпинать? за то, что он весь такой не при делах? за то, что не уступает дорогу ему — прескотту? золотому мальчику. наследнику корпорации. принцу, молодому императору. да он всю аркадию бэй спасает, весь ебаный штат от наркоты и алкоголя; куда, по-вашему, все это девается? вы думаете, что улицы такие чистенькие, и шприцов нигде нет потому, что у нас хорошие дворники? такие герои, как этот, плащей не носят, такие закладывают в каблуки и въебывают с утра до вечера, только чтобы ваши детишки жили чистенькими — чтобы им ничего не досталось. такие герои, как этот, спасают мир не от злодеев и не от зла, а от кое-чего похуже — от добра. и нейтану легче успокаивать себя так, чем глядеть правде в глаза. он поднимается по лестнице общежития, поглаживая в кармане рукоятку ствола, и тяжесть пушки успокаивает его расшатанные нервы. он думает, что готов стрелять по людям; он представляет, как щелкает спущенный курок, когда прицел направлен на синюю башку этой панкерши, в гнездо хипстерши, в пизду преподши, и для ушей это музыка. он представляет, как поднимает пистолет перед лицом отца, и вдруг понимает. что не смог бы. нейтан достает из кармана джинс ключи и открывает замок, висящий на дверях крыши. тяжелый металл в руках холодный. он цепляет замок просто на одну из ручек и защелкивает его обратно. и слышит всхлип. надорванный, как визг поломанной скрипки. оборачивается. глаза у кейт марш до того огромные и заплаканные, что нейтану кажется, что в них отражается весь мир. она сидит сбоку, в закутке, в тени, сжавшаяся и съежившаяся, как будто заключенная, которая так давно сидит взаперти, что уже и не помнит своего имени; нейтану отчетливо видны эти цепи, которыми она себя из раза в раз мотает, и его переполняет желание схватить ее за волосы и спустить по лестнице в свободный полет — лети, птичка, да не изменит тебе ветер и солнце., но вместо этого он откидывается на каблуках и криво ухмыляется, сунув руки в карманы. — опять автограф попросили, кейти? смотрит. но молчит. — если ты в очереди сброситься с крыши, то прошу — открыто. на обед выходил. молчит. не человек, а открытая рана. зияет и кровоточит, заражается и гниет на глазах у людей. мерзость. — слушай, ты либо вниз оттуда, — он указывает кивком головы в сторону крыши, а затем на лестницу, — либо оттуда. решай, потому что мне, блять, некогда. а наслаждаться твоим сопливым обществом я оставлю твоим вонючим подружкам или футболистам. с кем ты там лижешься. нейтану одиночество принципиально, и пусть эта дура хоть удавится, но только уползет в какое-нибудь другое место — его это особенно не заботило. и она, умничка, поднимается на трясущихся ногах. и смотрит. смотрит. настолько первозданной ненависти нейтан не видел никогда. настолько кристально чистой. будто ледяная вода подземных истоков — обжигает тебе язык. и послевкусие — кровь древних богов. — зачем вы делаете это? и голос снова — надорванный провод, того и гляди, сейчас заревет снова, все впечатление коту под хвост. она теряет саму себя в этом больном желании страдать, и нейтан издает едкий смешок, словно плюется ей в лицо. его бесит. — ты решила со мной поболтать? может, чайку попьем, косички друг другу заплетем? тебе помочь спуститься? — ОТВЕТЬ МНЕ! нейтану на какой-то миг кажется, что он оглох, но осознание происходящего работает быстрее его слуха. кейт трясется всем телом, будто через нее только что пропустили электрический заряд в несколько тысяч вольт; на гребнях костяшек белая кожа — сейчас лопнет, от ее бешеной, сумасшедшей энергетики истерики начинают сдвигаться тектонические плиты, восстают динозавры и мертвые; нейтан смотрит, как придурок, и понимает, что не может пошевелиться; у этой девчонки мокрые волосы липнут ко лбу и шее, глаза вылитые изо льда, она насаживает его на пику, на копье, на раскаленную шпагу, удар на выход, дыра насквозь тела, нейтан заново учится дышать, и, когда у него получается сделать вздох, мир снова переворачивается обратно. мгновенное помешательство проходит, и перед ним снова ничтожно жалкая девчонка, не имеющая себя контролировать. просто ребенок, просто подобие на человека; нейтан вспоминает, как она кружилась, южный ветер, в его руках, и ему становится дурно. — скажи!.. — теперь она умоляет. — зачем?.. он чувствует, что теперь закипать изнутри начинает уже он. пушка оттягивает ему карман, но для кейт марш достаточно одного слова, чтобы она тут же побежала кончать с собой. никакие пули ему сегодня точно не пригодятся. его бесит. он делает к ней четыре широких шага и нависает сверху, почему-то ожидая, что сейчас она толкнет его в грудь. слишком близко — завизжит она, но она не визжит, она утыкается этим тупым безвольным взглядом ему куда-то в ключицы, сжимается всем своим беспомощным телом у его ног и, кажется, если он сейчас дунет — она вся поломается и рассыпается в песок. нет, не так — если он только чуть позлее посмотрит. но смотрит он с намерением выжрать из нее внутренности. — ты че, блять? третий вариант решила для своей поездки в один конец найти? на меня никто не орет, ясно? на меня не повышают голос. слышишь, сука? я, блять, понятно объясняю? ПОНЯТНО? он ударяет кулаком рядом с ее головой, по стене, и его просто распирает, его рвет на части от того, как это его бесит — бесит эта сука с ее трясучкой, как будто сейчас, блять, родит, бесит ее взгляд вниз, бесят ее ебаные плечи, которые она горбит, бесит ее голова, которую она опускает и принимает каждый удар на себя, бесит ее рваное дыхание и бесит… нейтан не сразу понимает, что она плачет. на бетонном полу появляются темные слезные капли. тихо. и он делает шаг назад, чтобы бросить это бесполезное существо на съедение самого себя, когда кейт марш внезапно абсолютно стальной хваткой врезается ему в бомбер и вылезает из этой черной дыры, в которую она себя засунула; в отчаянии и полном безумстве она смотрит на него, как на спасение, как на свою собственную смерть, и, кажется, не собирается отпускать до конца. и оглушительно громко шепчет: — почему вы делаете это со мной? через несколько секунд он приходит в себя, а она успевает отбросить себя назад, вжать в стену и заслониться руками, как будто ей бы это могло помочь; нейтан не понимает, ржать ему или выбивать из нее остатки этой жалкой жизни, и, в конце концов, от нерешительности, скрипит зубами. слезы просто продолжают течь по ее вспухшим щекам. — а почему ты, блять, делаешь это с собой? в тот день она все-таки выбирает лестницу. /// почему? кейт жмется к стенке, глубже заворачиваясь в одеяло. ее все еще трясет и бьет озноб, будто молотит кулаками по ослабевшему телу; кейт стонет, рубашка липнет к спине, комната сужает пространство и не дает дышать, вселенная опять не на ее стороне, все заново слишком сложно. но. в какой-то момент она вспоминает обращенные на нее звериные глаза и почему-то, что-то такое же звериное, оставшееся от животных предков, очень смутно, но очень раздраженно восстает против. в какой-то момент кейт понимает, что ее внутреннее существо начинает сопротивляться. в какой-то момент ей хочется расцарапать нейтану прескотту его злое лицо и выдрать ему волосы к чертовой матери; в какой-то момент кейт не чувствует, что виновата. что должна просить прощения и креститься, молиться, звонить папе и спрашивать о совете, о том, какую строчку из библии ей нужно прочитать к этому случаю; она чувствует, что ненавидит всем своим нутром, своим началом, самой собой, она чувствует, что ненависть концентрируется в ее теле, словно врастает и укореняется, находит, наконец-то, выход и вход; это нечто врожденное, мирское, что присутствует в каждом человеке, хроническое, раковые клетки — не отрицательные и не положительные, живут сами по себе и размножаются, даже умеют думать и влиять на своего носителя. …и, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал. кейт понимает, что больше не плачет. в мыслях перед ней явился четвертованный нейтан прескотт. и через полчаса она попросит у бога прощения., но сейчас она желала всем, кого ненавидела, самой ужасной на свете смерти.